Рибадео был в те времена селением, возвышающимся над лиманом, в устье, образуемом рекой Эо, покинувшей Вейгу, чтобы дальше нести свои воды в холодный Бискайский залив, который, впрочем, все же не так холоден, как воды, омывающие юг Галисии, ибо туда уже не доходят теплые течения Мексиканского залива, что пересекают океан и приносят с собой погоду, одаряющую зеленью оба народа, которых многие считают кельтами по происхождению, возможно, потому, что их земли всегда влажны и окутаны одним и тем же густым туманом. В этом тумане Антонио Ибаньес и пересек ущелье Гарганта, чтобы затем спуститься к Вейге на Эо и посетить дом Вишанде, в котором столько же окон, сколько дней в году, и столько дверей, сколько в нем месяцев, как он припоминает теперь, продолжая бодрствовать, поскольку сон все не приходит.
Он прибыл в Рибадео почти мальчиком. Брат Венансио сначала поговорил с его родителями, прежде всего с отцом, а уже потом с матерью, дабы убедить их, что, коль скоро юноша не может поступить в университет и в то же время не должен возвращаться в Санталью-де-Оскос, если не хочет похоронить себя заживо, наиболее целесообразным было бы отправить его в Рибадео после того, как аббат предварительно переговорит с доном Бернардо Родригесом Аранго-и-Мурьяс-Мон, хозяином дома Гимаран, чтобы тот принял его под свое покровительство и опеку, а в обмен на это юноша будет являться товарищем или даже примером и наставником для Бернардо Фелипе Родригеса Аранго, его сына и наследника, всего на год и четыре месяца старше Антонио, но гораздо менее разумного, чем последний, и к тому же проявляющего склонности, которые никоим образом не радовали его родителя.
Таким вот образом и обрисовал брат Венансио его, Антонио Ибаньеса, наследнику дона Хосе де Мон, дядюшки последнего, проведшего в Кито[39], в вице-королевстве Новая Гранада[40], некоторое число лет, достаточное для того, чтобы нажить состояние, которое племянник сумел еще более увеличить, также прожив какое-то время в Вест-Индии и даже получив прозвище Индеец[41], совсем не похожее на прозвище его дяди Шосе, известного как Перульеро просто потому, что он был родом из Перульеры, местечка в округе Санталья, представителем клана, всеобщим родственником — все там между собой родственники и имеют незыблемые обязательства, которые налагают кровные связи.
Антонио прибыл в Рибадео, полный ожиданий и некоторого страха, о котором никто, кроме него, не догадывался, но о котором он теперь вспоминает как о чем-то вполне реальном и даже лишавшем его дара речи. Дом Гимаран был белым и стоял над лиманом. Его необычная конструкция не мешала тем не менее тому, чтобы, оказавшись внутри, ты мог ориентироваться с такой удивительной легкостью, какой и представить себе прежде не мог. Лишь пристроенная часовня могла несколько сбить с толку при первых шагах по этому огромному жилищу. Маленькая пристройка возвышалась над главным фасадом просторного дома, и пройти в нее можно было через нижний этаж здания вдоль ломаной линии длинного фасада, затем следовало сделать поворот на девяносто градусов и далее идти вдоль другого фасада, на котором красовались огромный балкон и асимметрично, как это принято в Галисии, расположенные окна. В вершине прямого угла и была пристроена часовня, причем таким хитрым способом, что образовался как бы маленький внутренний дворик, которого не видно, если смотреть на белое здание снаружи. Между часовней и левым крылом, опять же если смотреть стоя лицом к дому, расположен вход, который многие считали главным, может быть, из-за арок, служивших входом в конюшни, а также из-за широкой лестницы, ведущей через красивую галерею на второй этаж. В те времена, когда Антонио впервые появился в доме Гимаран, апельсиновое дерево у подножия лестницы украшали плоды, похожие на маленькие солнышки, проступающие в зеленом тумане.
Но главным входом был тот, что ориентирован на север. К нему можно было подойти, повернувшись спиной к морю. Там тоже была лестница, не такая роскошная, как южная, попасть к которой можно было, повернувшись спиной к немноголюдному городку, каковым в то время был Рибадео, насчитывавший около двух тысяч жителей и застроенный богатыми домами весьма претенциозной архитектуры. Первый визит Антонио нанес в часовню. Он пришел попросить разума у Девы Чикинкирской, почитаемой там с тех пор, как дон Хосе привез ее из Кито или одному Богу ведомо откуда еще.
Он прошел в часовню изнутри дома через маленькие хоры, где дон Бернардо и его супруга обычно слушали мессу, и стал разглядывать благодарственные приношения Святой Деве, удивительной рамой для которых служила арка, поддерживающая свод и придающая всему ансамблю ощущение необычной для столь небольшого сооружения глубины. После того как Антонио дождался окончания службы, сам дон Бернардо провел его в комнатку, примыкающую к хорам.
— Я хочу часто видеть тебя здесь, Антонио, на заутрене вместе с нами, — сказал ему в качестве приветствия отец семейства после краткого представления.
Антонио, приехавший в сопровождении брата Венансио, при этих словах склонился, как его учили, в почтительном, церемонном поклоне перед человеком, которому суждено было стать его хозяином; позже он сделает то же самое уже на хорах, прямо перед алтарем, стоя рядом с монахом. Тогда он и подумать не мог, да и как можно было представить такое, что всего через несколько лет он устанет разглядывать черепа дона Бернардо и его супруги, покоящиеся на престоле по обе стороны от алтаря: его череп будет лежать рядом с напрестольным Евангелием, а ее — возле Посланий апостолов. Их поместят туда спустя два года после смерти, довольно скоро после приезда Антонио в этот особняк, хотя в тот момент ничто и предвещать не могло подобного исхода.
Когда дон Бернардо приглашал его на эти столь же благочестивые, сколь и ранние ежедневные встречи, он смотрел на брата Венансио, словно ища в нем поддержки. Тогда монах ответил за двоих.
— Антонио весьма благодарен вам за приглашение; он очень религиозный человек и чтит Святую Матерь нашу Церковь, — сказал тот любезно, но в то же время с некоторой осторожностью. — Вне всякого сомнения, он будет сопровождать вас в утренних молитвах, — добавил монах, переводя взгляд на Антонио и придавая ему твердость, дабы сказанное было воспринято как наставление, если не как приказ. Юноша вновь низко склонил голову с предупредительной церемонностью, демонстрируя свое согласие с тем, что можно было бы считать лишь намеком, но что в действительности являлось скрытым приказом.
Так Антонио это и понял, приняв как неизбежность и намереваясь спросить, в котором часу в этом доме начинается служба, чтобы не опоздать в первый день. Но все его воображение, весь сердечный пыл были уже в тот момент устремлены к морю. Он еще никогда не видел его так близко, никогда не чувствовал, как оно волнуется, призывая к себе.
Когда его представляли остальным членам семьи, он сразу же понял, что его другом и подопечным в этом особняке будет тот стройный, приятной наружности юноша, что в момент представления приветствовал Антонио любезной улыбкой, на которую тот ответил легким наклоном головы, удовлетворившим всех присутствующих и прежде всего брата Венансио. В те времена Антонио был стройным юношей, ладным и статным, с благородными манерами и энергичным лицом, и подобный легкий поклон воспринимался как проявление внутренней силы и основательности, а также элегантности и скромного благоразумия, в то время как в действительности это было проявлением бесконечной осторожности, а еще недоверия, которое можно было принять за робость.
Вскоре им сказали, что они с Бернардо могут удалиться, а взрослые остались, чтобы обсудить обязанности Антонио. Юноша воспользовался этим, чтобы осуществить свое желание.
— Пожалуйста, отведи меня к морю, — сказал он Бернардо, с самого начала обращаясь к нему на «ты» и так, чтобы его просьба могла быть воспринята как приказ.
— Пошли! — ответил ему Бернардо.
Тогда они поднялись на второй этаж, пересекли пахнувшую яблоками залу и, пройдя по длинному коридору, уставленному застекленными шкафами, хранившими роскошную коллекцию раковин из дальних морей, прошли через заднюю часть дома, выходящую на запад, где был сад, спускавшийся террасами по склону небольшого, но достаточно крутого холма, на котором возвышался дом Гимаран. Юноши вышли в сад и, повернув вправо, направились к северной оконечности усадьбы. Придя туда, они остановились у балюстрады, с которой открывался вид на устье лимана.
— Расскажи мне о том, что видно отсюда, — вновь попросил он Бернардо, едва они пришли на эту высокую смотровую площадку.
— Вон там — бухта Арнао, дальше, на севере, — Крестовый мыс, а еще дальше — мыс Рамела, — ответил наследник еле слышно.
