Но какова будет участь пророка, который решится разорвать ритуальную завесу храма, дабы показать всему люду истинное содержание святилища — пустоту? Каково будет пророку, осмелившемуся выказать неуважение одновременно и первосвященнику, и правителю Израиля, а через него и владыке Рима?
Ничего его не ждет, кроме смерти. Но к этому он готов. Он дал слово ессеям вступить на жертвенный путь. Однако, размышляя так, он все же молил видения. Чтобы еще раз подтверждена была Господня воля. Увы, Всевышний ни сам не являлся пред очи Иисуса, не присылал к нему своего посланца. Это, понятное дело, удручало Иисуса и даже наводило на мысль отказаться от пророчества.
Да ему, собственно говоря, не дали бы спокойно жить в отчем доме. Он это уже понял вполне. Особенно после того, как глава Сарманского братства объявил ему:
— Тебе, Великому Посвященному седьмой степени, полагаются советники. Из Великих Посвященных. Не ниже. Мы посылаем их вместе с тобой. Они не станут докучать тебе. Они будут в стороне, но на твой зов, через слуг твоих, откликнутся без промедления!
Не два теперь соглядатая, а целых четыре. Причем Великие Посвященные, как оценил их Иисус при знакомстве, обладали незаурядной магической силой. Тогда же он определил: от их направляющей воли не удастся ему отмежеваться полностью.
— И еще тебе нужно иметь, — наставлял Глава Сарманского братства, — двенадцать учеников. Именно — двенадцать. Таково магическое число, извечно сохраняющееся.
Выходило, целая толпа соглядатаев, следящих за каждым его шагом. Правда, учеников можно приручить к себе, подчинить своей воле, но все равно кто-то из них останется верным воле Посвященных.
Была и еще одна забота у Иисуса: найти верный символ, по которому каждый мог бы определить главную цель всей его проповеднической деятельности. Хорошо бы взять за символ крест. Древнейший символ радости человека, встречающего солнце. Человек в восторге раскинул руки, готовый обнять дающее жизнь светило, готовый насладиться его живительными лучами. Крест как символ встречи человеком Солнца почитаем был извечно у шумеров и вавилонян, в Индии, в Парфии, он перенесен был даже в обе Америки сбежавшими туда от поедателей — он когда-то являлся как бы связующим звеном между человеком и природой. Он был везде. Но сегодня даже у египтян крест воспринимается с отвращением, как воплощение чудовищного унижения и смерти. А что говорить об израильтянах, которые видят крест только как орудие палачей. Возьми Иисус этот символ в свои спутники, тот сразу же станет ненавистным как олицетворение жестокости римских владык, придумавших через распятие самую страшную казнь из доселе изобретенных властолюбцами.
Очень долго не приходило в голову ничего толкового, но вот, наконец, осенило: добрый пастырь и агнец. Согласно пророчеству Иеремии: «А я, как кроткий агнец, ведомый на заклание, и не знал, что они составляют замысел против меня…» Или по Исайи: «… и будут пастись овцы по воле своей». Не для жертвы, но для жизни. Для вечной жизни.
Все определено. Осталось осмыслить первые шаги. Их нужно начинать шумно. С чудес и исцелений. Хорошо бы, конечно, в Иерусалиме или хотя бы в меньших городах Иудеи, но об этом можно лишь мечтать до поры до времени. Пока не прогремит слава по земле Галилейской, по земле колен Завулонова, Асирова, Неффоалимова. Иудеи считают эти колена низшими, обвиняя их даже в язычестве, поэтому там не станут слушать галилеянина-пророка без презрения. А вот когда слава прокатится от Галилейского моря вниз по Иордану до Мертвого моря и смирит их гордыню, да если еще на их земле сотворится чудо, тогда станут внимать, тогда уверуют в него.
И еще кое-что предопределяло первоначальное место для проповедования: подбор учеников. Число их должно быть двенадцать. Как у Иоанна Крестителя. Как у всех великих пророков. А их лучше всего избрать среди галилеян. Из семейных ессеев. Еще лучше, если они будут к тому же рыбаками. Они, привыкшие к лишениям, сразу оценят те преимущества, какие даст им жизнь с ним, Иисусом. Безбедной она будет и сытной. Беззаботной.
И еще… Надежда на появление Мессии, который спасет Израиль, живет в народе уже многие сотни лет. Особенно жгучей она стала в годы правления Ирода и после него, когда Израиль разделен был на три части под властью сыновей Ирода, над которыми стоял римский прокуратор, среди трудового люда, на долю которого выпало более всего невзгод и нужды, кровь которого лилась по любому поводу и даже без повода: стоило лишь римским наместникам заподозрить в каком-либо неповиновении, в каком-либо саботаже, как тут же наступала жестокая расправа — кресты, виселицы, обезглавливание. Ему, Иисусу, можно судить о возможной поддержке среди галилеян по тому, как они шли за Иоанном Крестителем. Его учение поддержали тысячи, сотни тысяч и не отреклись от него даже после того, как Ирод заточил Иоанна в крепость, а затем обезглавил великого проповедника. Вот та почва, которую вспашет заново он, Иисус. Своим словом. Его вполне могут принять за Мессию, если не только лечить людей и творить чудеса, но и намекать на свою цель ученикам, ни в коем случае не произнося самого слова — Мессия. Сын Человеческий — этого вполне будет достаточно.
Можно еще возвысить спутников-учеников в их собственных глазах, наделив их званием апостолов, не просто, значит, ученики они, но приверженцы, последователи, кому дано право быть еще и учителями народа наравне с ним, Иисусом.
Можно, скорее всего, даже нужно, обнадежить их не только небесными благами, но и земными.
Еще несколько дней после того, как он полностью определился, Иисус не решался сказать матери о своем намерении покинуть отчий дом. Он видел, как истово молится Иаков, по праву назарея прося Господа ниспослать на избранный им народ благодать, избавить его от римского рабства, дать ему полную свободу для того, чтобы открыто, с чистым сердцем почитать своего Господа — Яхве; и это очень нравилось матери, которая наверняка имеет надежду, что и он, Иисус, станет молить Яхве за Израиль, а полученные в многолетних скитаниях знания направит на лечение земляков от телесных и духовных недугов как Терапевт. И делать все это будет, не отступая от законов Моисея, которым все ессеи верны и которые признают за великую святость. Он же намерен был разочаровать ее, разрушить все ее надежды. На такое не вдруг решиться.
Впрочем, она не должна забывать, что вместе с отцом давала сыну согласие на долгий путь познания Священной Истины, явно понимая, что после этого его ждет стезя проповедника.
Вопреки, однако, ожиданию, разговор с матерью начался с полного взаимопонимания. Она не выразила ни удивления, ни недовольства, когда он сказал ей:
— Я намерен проповедовать. Начну с берегов Галилейского моря. Готовь прощальную трапезу.
— Хорошо, — ответила она. — Завтра. После вечернего омовения и молитвы.
Первая тень непонимания скользнула в самом начале трапезы, когда Иисус попросил, чтобы и ему налить чашу вина.
— Ты же назарей, — с явным осуждением попыталась остепенить его мать. — Или ты намерен идти путем Самсона?
— Нет. Я избрал свой путь. Он — не аскетичен, хотя и с сохранением обетов безбрачия и умолчания.
Мать покачала головой и подала знак служанке принести еще одну чашу для вина.
Вот так началась трапеза, поэтому полной раскованности и слияния родных душ за столом не произошло, и Иисус винил в этом мать свою и брата Иакова: они, хотя и не осуждали Иисуса словами за то, что он пьет вино, как язычник или зелот-кинжальник, но всем видом выказывали свое этому недовольство.
А утром произошел тот самый разговор, который на многие годы продлил взаимное непонимание и даже отчуждение. Иногда — совершенно открытое даже для постороннего глаза. И только после распятия Иисуса Иаков признает, скорее всего, выгодой для себя, правоту старшего брата и продолжит начатое им дело. Мнение же матери для Иисуса останется неведомым до конца дней своих.
А размолвка окончательная вышла так: огорченный матерью за трапезой, Иисус решил исповедоваться ей, помня ее чуткое отношение к его детским наивным порывам души и считая, что та чуткость не растеряна матерью окончательно за многие годы разлуки. Он, не скрывая ничего, делился с матерью и сомнениями, и думами; делился тем, какую цель он определил для проповедования; когда же он окончил исповедь, вопрос матери словно окатил его водоносом ледяной воды.
— Не повредился ли, случаем, ты умом за годы учебы в тайных Святилищах?
— Почему ты так считаешь? — еще не осознав всей глубины материнского вопроса, в свою очередь, спросил Иисус.
— Ты забыл завет Бога с Авраамом. Ты забыл завет Бога, впервые открывшего свое имя Господа, с Моисеем! Избранный им народ несет кару за грехи свои, и тебе, назарею из ессеев, есть только два пути. Молить Господа нашего денно и нощно, как делает это твой брат Иаков, чтобы смилостивился он над заблудшими, или лечить души заблудших словом Терапевта. Лечить свой народ, а не язычников и инаковеров.
