По воскресным дням и на праздники уходил Тимоша в лес, ставил силки, брал мелкого зверя. Чаще попадались зайцы, реже лиса. Шкурки Тимоша продавал, а из зайчатины мать пекла пироги… Родители умерли в моровые лета…
Сел Тимоша, накинул на плечи свитку. Тут его Андрейка отыскал.
— Болотников зовет!
Иван Исаевич укоризненно посмотрел на взлохмаченного Тимошу:
— Ты хоть колпаком солому прикрывай!
Тимоша волосы пятерней пригладил, глаза протер, слушает, о чем Болотников говорить будет. Раз позвал, то для дела серьезного.
— Надо, Тимофей, в Каширу пробраться и там не замедлиться. По слухам, в Кашире воевода Шуйского Андрей Голицын. Сторожа в этом деле не поможет, тайный лазутчик требуется, проведать, какой силой князь на нас грянет. Выбор на тебя, Тимофей, пал. Иди сторожко, не попадись, царевы воеводы не милуют. Десять ден на то даю, ворочайся не пусто. Уразумел?
Выступили празднично, под серебряный перезвон московских колоколов, благословляемые патриархом и всем высоким духовенством. Сам царь Василий Шуйский вел собранное с превеликим трудом войско на Болотникова. Оно было настолько многочисленным, что потребовалось открыть все южные ворота Белого города. Когда первые стрельцы уже вступали в село Коломенское, последние конные полки покидали Москву. Стрельцы шли приказами, били барабаны, трепыхали на ветру развернутые знамена.
Вел Василий Шуйский бояр и детей боярских, дьяков и стряпчих, дворян московских и иных служилых людей.
Сияя золотом одежд, царь ехал в сопровождении Стремянного полка, окруженный ближними боярами. По пути к войску присоединился князь Урусов с ордой казанских татар, вооруженных луками, кривыми саблями, в грязных засаленных малахаях и верблюжьих халатах. Ордынцы гикали, крутились на мохнатых низкорослых лошадках, за ними тянулись кибитки, гнали табуны…
В патриаршей грамоте, разосланной по городам, Гермоген писал:
«…пошел государь и великий князь Василий Иванович всея Руси на новое государство и земское дело, на воров и губителей крестьянских, майя в 21 день… И подобно… молите Господа в ниспослании победы царю…»
Верстах в десяти от Серпухова Шуйского встречали Федор Иванович Мстиславский да Иван Иванович Шуйский. Царь попрекал воевод:
— Нерадение ваше вынудило меня встать во главе воинства. Отродясь такого не видела московская земля, чтобы царь и великий князь с ворами ратью мерились.
Потупились воеводы. Одно и то же оба подумали: «Бранить легко, а как сам справишься, поглядим. Эвона, все воровское людство с собой привел».
А царь говорит:
— Москву охранять оставил одного Дмитрия Ивановича Шуйского, а чтобы «все дела делати» — дворян приказных… Завтра обдумывать станем, каким полком какому воеводе ведать…
В тот самый час, когда Иван Исаевич Болотников отдавал наказ своим товарищам, в Серпухове, в просторных палатах царь Василий Шуйский держал совет с воеводами. Расселись воинские начальники у стен на лавках, слушают государя. А тот утирает слезящиеся глазки, говорит сердито:
— Ваньке Собакину, ярыжке тульскому, за обман заведомый камень на шею и в воду. Мы его словам веру дали, вора дожидаемся, а он, вишь, у Каширы. Хорошо, Ляпунова к Голицыну послали. Советуйте, воеводы.
Поднялся Скопин-Шуйский:
— Надобно, государь, на Тулу идти, отрезать Болотникову обратную дорогу.
Царский брат Иван Шуйский подскочил:
— Не то сказываешь, воевода Скопин. Ну коли как побьет вор князя Голицына и на Москву полезет, а мы в иной стороне?
С Иваном Шуйским согласились воеводы Урусов и Ромодановский. Остальные промолчали. Василий Шуйский поддержал брата:
— Опасно, князь Михайло. Вдруг Ивашка Болотников от Каширы на Первопрестольную двинется? Надобно дождаться вестей от князя Андрея Голицына из Каширы.
На рассвете подошли к Восме, что по Алексинской дороге верстах в пятнадцати от Каширы. От реки тянуло зябким холодом, гнетущей тишиной. Огородившись палисадом, недвижимой стеной застыли царские полки.
— Неспроста Голицын к реке прижался, — сказал Болотников Телятевскому. — Хитер бобер… Это чтоб мы ему в спину не ударили, да и ратникам отступать некуда, река позади. Остается либо смерть принять, либо нас побить.
— С богом, Иван, за царя Дмитрия.
— Начнем, князь Андрей. — Повернулся в седле, поднял руку. — На слом, други!
Изрыгая огонь, со скрипом покатился гуляй-городок. Прикрываясь подвижными плетнями, двинулись болотниковцы. По ним били вражеские гуляй-городки. С той и другой стороны со свистом стреляли пищали, хлопали самопалы, сыпались стрелы.
— Напирай, други-товарищи! — перекрывая пальбу, подбадривал Болотников и первым прорвался через палисад.
Ринулись в сечу крестьянские полки, лезут через огорожу. Покуда гуляй-городок катился на врагов, Андрейко стрелял из самопала по стрельцам, но вот смешались свои и недруги. Видит Андрейко, какой-то стрелецкий начальник на коне машет саблей. Прицелился Андрейко. Выстрела не услышал, только толкнуло прикладом в плечо. Качнулся стрелецкий начальник, упал с коня.
— Молодец! — похвалил сам себя Андрейко и, засыпав в самопал пороха, стал искать новую цель.
Взошло солнце, багряное, будто огненный диск подвесили. С высоты гуляй-городка разглядел Андрейко красный плащ Болотникова и страшно стало, нут-ко убьют…
— Господи, — пробормотал Андрейко, — отведи смерть от дяди Ивана!
Супротив Артамошки и Берсеня дерутся воины воеводы Булгакова. Храбро стоят стрельцы в красных кафтанах. Наседают на них болотниковцы, но стрельцы отбивают приступы. К полудню и сами начали теснить крестьянских ратников. На подмогу болотниковцам кинулись донцы, задержали стрельцов, потеснили к реке. Как сказочные драконы, извергали пламя гуляй-городки.
Уже на вторую половину дня повернуло, а перевеса ни у тех, ни у других. Усталость одолевала воинов, а ни у Голицына, ни у Болотникова нет свежих сил, каких в бой послать.
Иван Исаевич плащ скинул, рубится притупившейся саблей, голос своим подает:
— Веселей, други-товарищи, за нами правда!
Тут совсем нежданно дрогнул засадный полк Скорохода, покатился. Ляпунов с дворянами напирают.
Увлекшись боем, не заметил этого Болотников, а когда разглядел, поздно было.
— Митя, сучий сын, от кого побежал, от изменщика Прокопа? — выругался Болотников.
Но ни Скороход, ни ратники засадного полка того не слышали, отходили, едва успевая отбиваться от дворянских ополченцев. Иван Исаевич поднял коня на дыбы, крикнул трубачу:
— Играй отход!
Едва через Воронью речку перебрались, как узнали о настигавшем противнике. Иван Исаевич приказал рубить засеки, насыпать защитные валы.
Место выбрали удачное, холмы, топи. Укрепившись, принялись дожидаться преследователей. Подошли со свежими отрядами Шаховской и Телятевский.
Показались каширцы и рязанцы. Кинули Голицын и Ляпунов полки через переправу, их встретили огнем пушек и самопалов. Часть стрельцов застряла в топи, другие тонули под губительным обстрелом.
— Искупались! — хохотали болотниковцы. — Узнали, почем лихо.
Не думал Иван Исаевич, что к месту боя успеет подойти Скопин-Шуйский с полками. Подтянув огневой наряд, князь Михайло приказал бить по засеке, после чего бросил стрельцов через реку, а выше переправились рязанцы.
Ярый болотниковец в войлочном колпаке закричал весело:
— Во, Лукьян, сучий сын, чагой ты на своих прешь? Давеча на царя, а ноне на нас. Ты навроде бабы гулящей!
— Волк тебе брянский свой, а не я. Дай доберусь, срублю башку дурную!
И схватились, один с саблей, другой — с кистенем…
Налетели дворяне служилые, бьются ретиво. Увидал Иван Исаевич рязанцев рядом, зверем сделался, в самую гущу их полез.
В подмогу дворянам стрельцы подступили, навалились с перевесом, сломили. Не выстояли, побежали болотниковцы.
Иван Исаевич своим саблей грозит:
— Мать вашу так!
Развернулись казаки и, гикая, лавой взяли в сабли вражеские полки. Не выдержали стрельцы, повернули к Вороньей. Тем часом открыла Тула ворота, впустила болотниковцев.
Обозленный неудачей, разгоряченный боем, Болотников вынесся на запруженную войском площадь, рванул поводья, скверно выругался. К нему направились Горчаков с есаулами.
У Ивана Исаевича кафтан изорван, рукав в крови. Кинул угрюмо:
— Спасибо, царевич, вдругорядь выручил.
Подъехал Шаховской, увидел окровавленную руку, спросил:
— Что не перевяжешь?
Болотников отмахнулся:
— Заживет как на собаке. Стрела на излете задела. Рана поболе в душе сидит. — Заметив Андрейку, позвал: — Мигом баню топить. — И неожиданно для всех рассмеялся: — Знатно попарили нас стрельцы и дворяне, осталось только обмыться.
