…Срезать или оборвать… Полубак надо обрубить – это единственный выход. А если обрубить невозможно, то подорвать.
Эта мысль захватила Воркова, и он поспешил на мостик и немедленно передал семафор Негоде.
Негода – командир обстоятельный, но не скорый на ответ – долго думает. Медленно течет время. «Сообразительный» вздрагивает, волна по-боксерски бьет в борта корабля. Буксир натягивается и едва слышно поет. Обычная жалостливая песня пенькового троса, перед тем как оборваться. «Беспощадный» то всплывает, то проваливается в бездну. Ворков, которого на флоте считают человеком без нервов, волнуется; желваки похаживают на худом, суровом лице. Какого черта Негода молчит!
Негода осторожен. «Надо подождать», – пишет его сигнальщик.
А чего ждать-то! Вода быстро дырку найдет, если ждать. Смотри, Негода, она пробьется к турбинам, тогда забегаешь!
Все это Ворков охотно бы сказал Негоде, но сейчас время действий, а не разговоров.
С «Беспощадного» семафор. Негода согласен. Ворков поручает одному из катеров подойти к «Беспощадному» и подорвать полубак. Но когда катер подошел к борту «Беспощадного», Негода не разрешил подрывать. Почему? Что, он испугался, как бы взрыв не наделал трещин в швах?
Ворков остановил машину. Волна раскачала корабли, заплескивала на палубу. К месту, где висел полубак, вышел человек и начал рубить листы бортовые. Работа адовая. Вскоре старшина становится весь мокрый – забортная вода все время окатывает его. Дело двигается медленно. Ворков нервничает: эдак можно рубить до Рождества Христова, думает он. Но вмешиваться не хочет; хозяин «Беспощадного» – Негода, пусть сам решает, как лучше. Однако время тянется удивительно медленно. Если долго возиться тут, то вода может просочиться в другие помещения, корабль может потерять плавучесть… Тогда – гибель…
Стороной пролетают самолеты. Стоящие корабли – отличная мишень. К счастью, самолеты проходят мимо.
Проходит час, второй, третий, начинает стихать ветер, падает волна.
Наконец полубак отрублен. Ворков заносит в вахтенный журнал координаты. Ручка телеграфа на самый малый, пока не натянется буксирный канат. Канат медленно и неохотно, как проснувшийся от спячки удав, выполз из воды, натянулся – пошли.
Ворков решил прижаться к берегу, с тем чтобы под самым берегом обогнуть Тарханкут, и затем – Каламитским заливом, мимо Евпатории, на мыс Лукулл, а там рукой подать до Севастополя.
Тарханкут его беспокоит. Здесь ночной порой фашистские самолеты-торпедоносцы обычно подстерегают наши корабли. Они сидят на воде, как пауки-водомерки, и высматривают. Сигнальщики должны смотреть в оба.
Ворков ставит на ночную вахту лучшего сигнальщика «Сообразительного» – краснофлотца Сингаевского. Это снайпер сигнальной службы, так его зовут на корабле, он и муху не пропустит.
Ложатся сумерки. За ними движется темная южная ночь. Ворков не покидает мостика. Над головой звездное небо, а внизу черная вода.
Надо увеличить скорость буксировки. Негода дает ход своим машинам, прибавляет обороты и Ворков. Караван идет восьмиузловым ходом.
Тарханкут пройден благополучно. На рассвете караван на траверзе Евпатории. Море спокойно, можно еще увеличить ход. Приказ в машинное отделение увеличить обороты до ста пятидесяти. Приказание выполнено. Миноносец идет теперь примерно двенадцатиузловым ходом. На сердце делается легче, а когда открылись Инкерманские створные маяки на Мекензиевых Горах, не было на «Сообразительном» человека, кто бы глубоко не перевел дух, – корабль подходил к родному дому. Все тут радовало: и беленькие домики Корабелки, тонущие в изумрудной зелени садов, и высокий Владимирский собор, и Сеченовский околоненный белым инкерманским камнем институт. Всякий раз, когда моряк возвращается в базу, Севастополь кажется все более и более родным. Чудо-город! За такой город и умереть не жалко!
События второго эпизода разыгрались в последние дни обороны Севастополя.
Июнь 1942 года. Горячий и пыльный двенадцатый месяц войны.
К Гераклейскому полуострову, на холмах которого раскинулся один из самых знаменитых городов нашей страны, приковано внимание всего мира.
Севастополь…
Этот город «разбил, как бутылку о камень», символ веры германского генштаба – теории о быстрых войнах, о самодовлеющем значении танков и самолетов… Отрезанный от Большой земли, обремененный гражданским населением и большим количеством раненых, лишенный воды, почти разрушенный ураганными артиллерийскими обстрелами и безнаказанными бомбардировками, испытывая мучительный голод в самом главном – снарядах, патронах, минах, Севастополь держался уже свыше двухсот дней.
Каждый новый день обороны города приближал его к победе, и в марте 1942 года эта победа почти уже лежала на ладони, она уже слышалась, как запах весны в апреле.
На Керченском полуострове стояла созданная Ставкой Верховного Командования отлично вооруженная группа войск: три армии, на которые возлагались большие надежды – освободить Севастополь от осады и изгнать гитлеровцев из Крыма.
К сожалению, надежды Ставки и измученного непрерывными боями гарнизона осажденного Севастополя не оправдались – неожиданным ударом три армии Крымского фронта были смяты и разбиты. 11-я немецкая армия под командованием генерала Манштейна завладела богатыми военными трофеями и пленными.
Я не буду сейчас объяснять, как и почему это случилось, но, к сожалению, случилось.
Хмельной после этой победы, осыпанный наградами, генерал Машнтейн вернулся под Севастополь с войском, вдвое превосходившим гарнизон осажденного города, и огромными запасами снарядов, мин, авиационных бомб и различной техники.
Через несколько дней начался третий штурм.
Прежде чем двинуть пехоту, Манштейн, в нетерпеливом ожидании высокого звания фельдмаршала, не жалеючи сбросил на Севастополь и боевые порядки: сорок шесть тысяч крупнокалиберных бомб и сто двадцать шесть тысяч тяжелых снарядов.
В эти дни город буквально тонул в черном дыму и серой пыли; погибло много людей, сгорело столько зданий, что и не счесть; пошли на дно корабли, пришедшие за ранеными и доставившие снаряды, оружие, продовольствие и медикаменты.
Раненых было столько, что современные Пироговы порой сутками стояли у операционных столов, и их халаты не просыхали от крови.
Генерал Манштейн, пользуясь подавляющим превосходством, как я уже сказал, – двойным в живой силе и четверным в артиллерии, двенадцатикратным в танках и восемнадцатикратным в авиации, – решил стереть с лица земли непокорный город: в места прорывов единовременно он бросал от шестидесяти до ста танков. Но в первые дни третьего (генерального) штурма Манштейну не удалось прорвать оборону, хотя после ошеломляющей бомбардировки и артиллерийского обстрела он донес Гитлеру: «Сухопутные войска выступили с такой артиллерией, которая по своему количеству и силе впервые применялась в германской армии».
И то сказать, какая война знала, чтобы на один квадратный метр в местах, предназначенных для прорыва обороны, сбрасывалось полторы тонны металла. Да не холодного металла, а возмущенного чудовищной силой взрыва!
Могло ли остаться что-нибудь живое в этих местах? Конечно нет! В этом специалисты, знатоки губительной силы снаряда и авиационной бомбы, были совершенно уверены.
Но вот стихал хаотический грохот, переставала земля дрожать, опадала пыль, и на том месте, где, по расчетам стратегов, ничего не оставалось живого, навстречу танкам вставали русские солдаты и матросы…
Обсыпанные белой пылью, черные от ветров и ярости, они возникали из земли, словно войско Язона из высеянных им зубов дракона. Они умирали без стона, но не сдавали без боя ни одного сантиметра своей земли.
В эти дни Севастополь, как никогда, нуждался в пополнениях – свежем оружии, боеприпасах, медикаментах, продовольствии и в средствах для вывозки раненых и гражданского населения. Телеграммы с этими словами шли в Ставку и на кавказский берег Черного моря, куда ушла эскадра, где обосновались «тылы» флота со всем, что неистово потребляет война. А война чревоугодна, как рысь, и жрет все: железо, кровь и воду. А современная война потребовала в пищу еще и бензин. И жрала его в астрономическом исчислении!
Все это нужно было регулярно доставлять осажденному стотысячному гарнизону морем, и даже не морем, а узким фарватером, то есть узкой, свободной от мин, но блокированной противником дорожкой, и проникать в гавань под артиллерийским обстрелом, под бомбами.
С каждым днем, с каждым часом прорываться в Севастополь в июне 1942 года становилось все труднее и труднее. Первой жертвой морской блокады Севастополя стала «Абхазия» – большой пассажирский транспорт, перевозивший раненых на кавказский берег. На бортах лайнера, на солярии были вывешены и выложены огромные белые полотна с красными крестами. Они были видны издали. Но фашисты презирали даже самые ничтожные рыцарские правила в войне.
