– Начинайте! Оге, начинайте! – закричали глашатаи. – Джихангир Бату-хан смотрит на вас! Он даст ловкому молодцу лучшую награду! Каждый должен пройти три трудных состязания, три упорные схватки! Кто ни разу не коснется плечами земли, тот будет объявлен багатуром. Таков закон нашей страны, да и обычай всех людей таков! Славному делу не будет препятствия, чистому небу не бывать мрачным!
Сперва выступили вперед двенадцать воинов – рослых, плечистых, молодых. Отряды заранее отобрали своих лучших удальцов. Остальные соперники, ожидая очереди, опустились на корточки по краям поля.
Борцы стали подпрыгивать на месте, переваливаться с ноги на ногу, взмахивая руками точно крыльями, припадая на согнутых коленях. Они бросали вверх землю и траву и, подражая орлиным прыжкам, начали приближаться друг к другу.
Шесть пар одновременно сцепились в могучих объятиях. Они схватились за плечи, за руки, за ноги, за шею и стали бросать друг друга, вертеться, приподымать с земли и подставлять подножку, стараясь повалить противника на землю. Около каждой пары топтались, кружили и приседали друзья, возбуждая борцов криками.
Упал один, его тело коснулось земли – он уже выбыл из состязания. Сумрачным уходил он с поля вместе с друзьями. А победитель той же прыгающей походкой направился к месту, где сидели почетные судьи. Там стояли мешки с печеными кусочками сладкого теста. Победитель брал руками пригоршни печений, подносил к губам, точно хотел вкусить, затем неожиданно ссыпал печенье в подставленные подолы друзей, а часть бросал в поле в честь богов, принесших ему победу.
Одна за другой приходили группы соперников; они схватывались, боролись. Побежденные уходили, победители оставались и продолжали бороться между собой.
Лучшим победителем оказался высокий, могучего и страшного вида монгол по имени Тогрул, поборовший всех противников. Последнего соперника он поднял над головой и с диким торжествующим воплем бросил на землю. Упавший лежал неподвижно и плакал – он перед этим поборол очень многих. Тогрул подошел к нему и, широко расставив ноги, спросил:
– О чем твоя печаль?
– Если б я был мертвый, не было бы у меня сожалений! А если теперь мне придется ходить живым, то радости мне мало.
Тогрул осторожно поднял его и сказал:
– Исполним славное дело для величия монгольской державы!
Оба вынули ножи, полизали друг у друга лезвия, понюхали щеки и, обнявшись, пошли с поля как побратимы – «аньда».
К ним подъехал на коне нукер и сказал:
– Ослепительный Бату-хан прислал меня похвалить вас за доблесть и объявить, что берет вас обоих в свою охранную тысячу тургаудов.
После борьбы были скачки, стрельба из лука, но скоро пришлось разъезжаться: начался проливной дождь. Буря усиливалась. Волны великой реки налетали с шумом на берег, обрушивались и слизывали все, что попадалось. Лодочники не решались более переплывать реку. Все прибывшие на праздник вскочили на коней и помчались в свои лагеря.
– Это здешние колдуны накликали бурю, – говорили монголы. – Что-то еще будет этой ночью! Что мы увидим дальше в стране урусутов!
Глава шестнадцатая
Злая ночь
Ты откудова, удалый добрый молодец,
Ты коей земли, коей орды?
Как тя нуть зовут по имечку,
Величают по изотчине?..
Из древней былины
К вечеру непогода усилилась.
Итиль-река бушевала, волны яростно бились о крутые берега. Ветер потрясал шатры, точно пытаясь сбросить их в реку. Потоки дождя обрушивались на татарский лагерь.
Воины, проклиная злых урусутских мангусов, встретивших их холодом и бурей, дрогли около угасавших костров.
В шатрах стало холодно, сыро и мрачно. Верхние отверстия были затянуты войлоком. Огоньки тусклых светильников колебались при каждом порыве ветра. Длинные дрожащие тени падали на стенки.
Арапша прошел вдоль шатров, проверяя охрану. Идти было трудно, темно, в двух шагах ничего не видно. Ветер сбивал с ног. Арапша повторял нукерам:
– Злая ночь! Берегитесь! Такие ночи любят враги.
Арапша вошел в юрту джихангира.
Бату-хан, сидя на пушистых шкурах, беседовал с верным своим советником Субудай-багатуром. Арапша почтительно остановился у входа.
– Злые боги урусутов испортили нам праздник, – говорил Бату-хан. – Они нагнали бурю, ливень и холод на моих храбрых воинов, чтобы напугать нас, чтобы не пустить нас в свои земли.
Резкий порыв ветра потряс стенки шатра. Бату-хан поднял голову:
– Слышишь, как ревет Итиль? А мы все же его переплыли!
Бату-хан умолк и снова прислушался к яростному реву волн. Сквозь шум непогоды донеслись спорящие голоса. Арапша вышел из шатра. Он вскоре вернулся:
– Какой-то незнакомый человек хочет видеть тебя, ослепительный! Он говорит, что знает важное.
– Пусть войдет.
Арапша приоткрыл дверь. Свистящий порыв ветра вырвал ее и швырнул в юрту дверную занавеску, обдав холодом и ледяными брызгами. Пламя заколебалось. Стало темно.
Но вскоре светильник, мигая, разгорелся. Тусклый огонь снова осветил юрту. У двери стоял высокий худой человек.
Незнакомец снял темный колпак с мокрым бобровым околышем и отряхнул его. Он шагнул вперед и опустился на ковер.
– Кланяюсь великому царю мунгалов! – проговорил он хриплым, низким голосом. – Слава твоя летит впереди твоего могучего войска.
– Будь гостем, – милостиво отвечал Бату-хан. – Что привело тебя сюда в такую непогоду?
Монголы с любопытством разглядывали ночного посетителя. Он говорил по-татарски, но не был похож на татарина. Большой нос с горбинкой придавал хищное выражение его худому и костлявому лицу. Из-под нависших густых бровей горели темные, глубоко сидящие глаза. Он часто проводил по длинной черной с проседью бороде узловатой, сухой рукой.
– Великий хан! Ты видишь перед собой не простого путника, а человека, рожденного богатым и сильным. Я великий князь – Глеб Владимирович рязанский!
Бату-хан прищурился:
– Ты посол из Резани, коназ Галиб? Почему же ты один?
Князь Глеб поморщился:
– Нет, великий хан! Не послом пришел я к тебе. Я пришел предложить тебе взять меня твоим союзником.
– Что это значит?
– Я знаю все дороги и города великой русской земли. Я буду тебе полезен.
– Субудай-багатур! Покажи коназу землю урусутов.
Субудай-багатур развернул на ковре лист пергамента.
– Вот, коназ, смотри: вот Итиль, вот твоя Резан, вот Ульдемир.[106] Здесь все урусутские города, и реки, и дороги.
– Чертеж земель русских! Откуда? Как ты мог промыслить его?
– Я все могу! – Бату-хан положил руки на пергамент. – Вот так земля урусутов будет смята под моей рукой! Я заставлю всех покориться мне! Может, ты за этим пришел, урусутский коназ?
Князь Глеб, пораженный, молчал. Бату-хан продолжал, явно насмехаясь:
– Где же твои покорные нукеры? Где твой народ? Где твои подарки, великий коназ Галиб?
Князь Глеб тряхнул полуседыми кудрями:
– У меня больше нет ни народа, ни дружинников, ни богатства! Враги отняли у меня все. Мне пришлось бежать. Уж много лет я живу изгнанником у половцев.
Бату-хан нахмурился:
– Чего же ты хочешь от меня?
– Я хочу помочь тебе разметать моих врагов.
– Кто твои враги?
– Князья, правящие теперь Рязанью.
– Я сам наказываю своих врагов! Когда мы придем, погибнут все, не только коназы.
– Я ненавижу весь народ рязанский! Рязанское вече меня изгнало.[107]
Бату-хан взглянул на мрачно молчавшего Субудай-багатура:
– Что скажешь ты, мой мудрый советник?
– Бессмертный воитель, твой великий дед оставил в поучение потомкам мудрые законы. Они говорят, что «лазутчики, лжесвидетели, все люди, подверженные постыдным порокам, и колдуны – приговариваются к смерти».
Князь Глеб невольно отшатнулся. Бату-хан смотрел на него прищуренным глазом:
– Коназ Галиб! Не союзником моим ты будешь, а послушным нукером. Если ты захочешь обмануть меня, то простишься с жизнью. Можешь идти! Арапша, позаботься о нем!
Князь Глеб склонился до земли, ожидая приветливого слова. Бату-хан отвернулся. Субудай-багатур смотрел прямо перед собой немигающим глазом. Арапша с каменным, неподвижным лицом открыл дверь юрты.
Черные глаза князя злобно сверкнули. Он шагнул в ненастную тьму.
Глава семнадцатая
Сказка о хане Итиле
…Чи-чи, вождь племени хун-ну, ушедшего на запад, сказал:
– Ведя боевую жизнь наездников, мы составляем народ, имя которого наполняет ужасом всех варваров… И хотя мы умрем, но слава о нашей храбрости будет жить, и наши дети и внуки будут вождями народов.
Из восточной летописи
Буря разогнала съехавшихся на праздник монгольских ханов: большое вечернее пиршество было отменено. Бату-хан сказал, что намерен с немногими собеседниками провести вечер в шатре своей седьмой звезды Юлдуз-Хатун, и приказал баурши[108] приготовить там все для пира.
