Шестиклассники, работавшие в физкабинете под его присмотром, не обращали на него никакого внимания, как и он на них. Архимед просил только присмотреть, чтобы они ничего не сожгли и никого не убило током. Сережка приходил в физкабинет, садился за стол в самом верхнем, последнем ряду амфитеатра и безучастно смотрел на возню строителей реостата. Архимед объяснил ему, что никелиновой проволоки они не достали, и спирали придется вить из нейзильбера; а нейзильбер, по упругости почти равный стали, очень неудобен в работе. Поэтому проволоку пришлось отжигать: ее резали кусками по двадцать метров, каждый кусок протягивали через весь кабинет и концами включали в осветительную сеть. Проволока мгновенно накалялась докрасна, тогда ее отключали и, дав остыть, сматывали на катушку; теперь она была мягкой, из нее можно свить что угодно. Сережка смотрел на все это, подперев щеку кулаком, и думал о Тане.
Уже третий месяц с младшим сыном творилось неладное. Хотя веселая глазастая Танечка и не появлялась у них в доме после того памятного обеда, безошибочное материнское чутье сразу же подсказало Настасье Ильиничне истинную причину происходившего с Сереженькой. А происходили с ним странные вещи: начал задумываться, читать за едой бросил, но ел все равно кое-как и курил теперь у себя в комнате совершенно открыто. Видя все это, Настасья Ильинична тревожилась за здоровье сына; и еще больше тревожило ее то, что виновата во всех этих напастях была та самая любительница обезьян.
В том, что Сереженька потерял голову из-за этой хохотушки, не было ничего удивительного. С первой минуты, когда Настасья Ильинична ее увидела, она поняла, что именно к этому дело и идет (если еще не пришло). Коля в таком возрасте терял голову куда чаще, и матери никогда не приходилось беспокоиться по этому поводу. Не беспокоилась бы она и теперь, будь младший сын хоть немного похожим на старшего; но сходства между ними — если говорить о поведении и образе жизни — было совсем мало. Судя по всему, Сергей переживал свое увлечение слишком уж всерьез, чего никогда нельзя было сказать в отношении Николая.
Мысль о том, что дружба между сыном и хохотушкой будет продолжаться в рано или поздно перейдет в другое чувство, — эта мысль все больше и больше беспокоила Настасью Ильиничну. Пусть они еще дети и ни о чем наперед пока не задумываются — но время-то идет, а сердце в эти годы как солома. Займется вдруг, сразу, и ничем уже его не погасишь.
Она то успокаивала себя, доказывая, что о таких вещах и думать-то пока смешно, то снова пугалась, вспоминая, в каком возрасте выходили замуж ее сестры и она сама. А теперь молодежь и вовсе самостоятельная — взбредет что в голову, так и совета ни у кого не спросят. В конце концов, решив, что в таком деле ум хорошо, а два лучше, Настасья Ильинична поделилась своими тревогами со старшим сыном.
Николай сначала посмеялся над материнскими страхами. Да чего об этом думать — школу еще не кончили ни он, ни она, а после школы Сережке в армию призываться, — все это еще сто раз перемелется!
К тому же, признаться, он не разделял такого уж нетерпимого взгляда на братишкину приятельницу. В Тане ему как раз понравились те самые качества, что испугали мать. Нарядная да веселая? Жизни не знает? Ну так что ж, не в старое время живем, Сережка вон сам вуз окончит и кем хочешь станет!
Однако, поразмыслив на досуге над словами матери, он не мог не признать, что кое в чем права и она. Факт, что Таня очень приятная девушка — чтобы с ней поболтать, сходить разок-другой на танцы или в кино. Сам он именно этим и ограничил бы свои с ней отношения, если бы был на месте братишки. А вот ограничит ли Сережка — это еще как сказать. Может, да, а может, и нет. Тут ведь вся беда в том, что Сережка — он же странный какой-то, с девушками до сих пор не бывал, все с книжками сидел, а такие, как он, тихие, — народ в этом отношении опасный. Сегодня он тихий, а завтра, втихаря, такое вдруг отмочит, что после сам не рад будет. Кто его знает, этого Сережку, — возьмет да через год-два с ней и распишется! А это уж плохо будет, факт.
Николай вспомнил одного своего приятеля, хорошего токаря, женившегося на дочери инженера, начальника цеха. Николай сам гулял в позапрошлом году у них на свадьбе. Любовь между ними была большая, не могли налюбоваться друг на друга, а года вместе не прожили. Она начала говорить, что он загубил ее жизнь, что она, мол, училась, а теперь стала женой простого рабочего, и пошла у них такая мура, что посмотрели-посмотрели, да и разошлись. А ну, как и с этой такое будет? Факт, что Сережка простым рабочим не останется, но на инженера учиться — долгое дело. И если они поженятся через пару лет, так сколько это времени придется им жить на стипендию да на его, Николая, заработок. А Таня к такому не привыкла. И сама будет маяться, и Сережке жизнь покалечит…
Вечером Николай поплотнее притворил дверь и подсел к брату на кровать.
— Слышь, Сереж, — начал он нерешительно, — я тут с тобой поговорить хотел… Тебе как, Таня эта — очень нравится?
Сергей почувствовал, что краснеет.
— Ну, нравится, — сказал он храбро. — А что?
— Да нет, я ничего такого, — заторопился Николай, — ты не думай, она мне и самому здорово тогда понравилась. Слышь, Сереж… я просто как старший брат хотел с тобой поговорить… ну, понимаешь, посоветовать! Ты с девушками до сих пор не очень как-то, верно, так что сейчас это тебе вроде бы в новинку — ну, там проводить, поцеловаться, все такое…
— Вот еще, — пробормотал Сережка каким-то чужим голосом, — очень мне это надо, целоваться…
— А чего такого, — возразил Николай, — очень просто, законная вещь! Я в твоем возрасте только этим и… да, так я вот что хотел сказать. На твоем месте, Сереж, я бы все это всерьез не закручивал. Точно тебе говорю, я бы не закручивал. С первого раза никогда всерьез не бывает, это я тебе точно говорю. Я против Тани ничего не имею, ты не думай, но только ведь это у тебя первая девушка, верно, а будет еще много, и, может, после тебе какая еще больше понравится, — а если ты с Таней всерьез закрутишь, так потом оно вроде некультурно получится, идти на попятную…
— А я никогда не пойду на попятную, — сказал Сергей.
— Выходит, всерьез?
Сережка помолчал и потом сказал, будто нехотя:
— Вроде бы так…
— Ну, что ж. Тебе, конечно, виднее, — сказал Николай. — Я, Сереж, понимаю, — в таких делах лучше без советчиков. А только я бы на твоем месте все ж таки подумал бы еще и подумал… Ты вот помнишь, я тебе про Петю говорил, что на дочке инженера Куховаренки женился? Тут, понимаешь, в оба нужно смотреть… ты-то не Петя, я понимаю, ты токарем не останешься, но я к тому, что если бы вы, скажем, поженились раньше, как ты вуз кончишь, так это ей здорово будет трудно… Ты вот сам говорил, как она живет, да и видно по ней. Дочка Куховаренки не жила так, а все равно не по вкусу ей пришлась рабочая жизнь. Таня, она ведь уже к другому привычна… вот оно что. А так она девушка мировая, это я ничего не говорю! Так что ты, Сереж, подумай — прикинь мозгами, как оно лучше… а то после вскинешься, да поздно…
Почти всю эту ночь Сережка не спал. Сначала он был просто возмущен, хотя и не винил Николая. Он ведь не знает Таню — поэтому так и говорит! Факт, она привыкла к богатой жизни. Так что с того? Вон, Сергей Митрофанович читал Некрасова — про жен декабристов, которые в Сибирь поехали добровольно. Те еще хуже были, аристократки на все сто, а ведь поехали! Любили, потому и поехали.
Самое правильное — это как Валька, жениться на первом курсе. До вступительных нельзя — много мороки. А как вступительные сдал — тогда женись спокойно, чего там. Ну, трудно будет, факт, так ведь если любишь — разве этого побоишься? Да нет, чего там, просто он не знает Таню так хорошо, как я…
Но дело в том, что у Сережки был слишком трезвый ум — несмотря ни на что. Слишком логичный, слишком требующий ясности во всем до конца. Случайно промелькнувший довод — «не знает ее так, как я», — тотчас же вызвал ответную мысль: «А как, собственно, я ее знаю?» За этой мыслью, как нить из клубка, потянулись другие, не менее тревожные. Сережка лежал на спине, глядя в темноту широко открытыми глазами, и сердце его капля по капле наполнялось тоской и беспокойством.
За высоким окном, в занесенном сугробами саду, мальчишки из младших классов швырялись снежками. Таня следила за ними с завистью.
— Люся, а может, выскочим — побесимся немножко в снегу? Мне так хо-о-очется…
— Пожалуйста, не выдумывай. Ты мне лучше отвечай на вопрос.
— О чем это? А-а-а, насчет этой Ани… но, Люся, что я могу, если мне вовсе не хочется никуда с ней ходить. Что за удовольствие показываться куда-то с таким чучелом: она одевается как колхозница, я просто умерла бы, если бы мне пришлось так одеваться. Очень нужно…
— Повтори-ка, что ты сейчас сказала! — вспыхнула Людмила.
— Что, Люсенька?
— Что ты сказала насчет колхозниц?
