Сообщение о начале похода Пепеляева большинство горожан встретило с тем же равнодушием, с каким соседи этого самоубийцы – его смерть. Северный фатализм наложился на развившуюся за годы Гражданской войны апатию, да и генерал находился где-то далеко на востоке. Если читать «Автономную Якутию», кажется, что в Якутске пятая колонна пепеляевцев состояла главным образом из барышень, мечтающих заполучить в кавалеры какого-нибудь капитана или поручика. Герой фельетона сообщает эмигрировавшей в Китай землячке: «Многие из ваших приятельниц начинают бальные платья готовить, чтобы было в чем мазурку танцевать, ведь господа офицеры к дамскому туалету весьма требовательны».
В конце октября пал Владивосток, и остававшийся в Иркутске заместитель командующего 5-й армией Чайковский заявил Байкалову, что похода Сибирской дружины вглубь Якутии ожидать не стоит, так как белые лишились своей базы. А когда стало известно, что в Нелькане они голодают, ревком ЯАССР решил предложить Пепеляеву капитулировать при гарантии неприкосновенности личности и имущества для всех сложивших оружие. В переводе с уклончивого казенного языка это означало, что их судьбу решат вышестоящие инстанции, а на месте никого не расстреляют.
Парламентерами назначили якутов Дьячковского и Федорова. Как представителям коренного населения им предстояло вручить генералу послание ревкома и устно сообщить об «отрицательном отношении» якутского народа к его «авантюре». Сопровождать «мирную делегацию», а заодно присматривать за не очень-то надежными парламентерами (Дьячковский был амнистированным повстанцем) доверили только что вернувшемуся с севера Строду. История с убийством красноармейца Гомартели закончилась для него оправданием и не сказалась на его репутации.
«Командовать экспедицией поручено было мне», – лаконично пишет он, умалчивая, что и сам имел полномочия вести переговоры с Пепеляевым. В 1930 году, когда вышла его книга, это могло вызвать вопрос, почему выбор пал именно на него. Не потому ли, что его с Пепеляевым что-то связывало? В то время Строду ставили в вину чересчур дружеские отношения с повстанцами, ему не хотелось давать пищу для подозрений. На самом деле его послали в Нелькан, потому что незадолго перед тем он успешно провел аналогичные переговоры с Павловым в Сунтаре.
Чтобы пройти девятьсот верст до Нелькана, требовалось около месяца. За это время, по расчетам Байкалова, положение Сибирской дружины станет невыносимым, значит, у Особой Нельканской экспедиции, как официально именовалась миссия Строда, будут шансы склонить генерала к капитуляции.
Строду разрешили взять с собой сорок человек из оставшихся при нем бойцов и включили в состав экспедиции перебежчиков Наху и Вычужанина, привезенных Карпелем в Якутск. Они олицетворяли собой то, о чем говорилось в ревкомовском послании – милость к сдавшемуся врагу. Якобы по собственной инициативе эти двое тоже сочинили обращение к добровольцам и собирались вручить его Пепеляеву, но малоправдоподобно, чтобы без чьей-то авторитетной подсказки они додумались именовать недавних товарищей «наемной кучкой приверженцев навеки отжившего строя», уверять, что якуты и русские при советской власти «живут легко и свободно» и «советская власть не мстит никому».
Подготовка экспедиции заняла почти полтора месяца: сушили сухари, шили палатки, из листов кровельного железа мастерили печки. Минувшей зимой у красноармейцев ни того ни другого не было, ночевали у костров, у многих сгорали шинели и валенки, и они потом насмерть замерзали в тайге.
Из Якутска выступили в начале декабря, быстро добрались до Амги-слободы и застряли здесь на неделю. Собирали оленей, искали проводников, тем временем гарнизонные политработники настрочили еще одно письмо Пепеляеву, чтобы отправить его со Стродом. В нем на фоне блеклой официозной риторики выделяется один абзац: «Будучи в Харбине, – обращались к Пепеляеву красноармейцы, от чьего имени было написано письмо, – вы оттуда, из полосы отчуждения, увидели на далеком севере яркую звезду и решили, что это ваша звезда, звезда ваших будущих побед и славы...»
Образ кажется завершенным, но неожиданно продолжается евангельской аллюзией: «И вот к вам в Харбин явились волхвы в лице Куликовского…»
Увиденная Пепеляевым звезда в итоге признается реальной, но означающей совершенно не то, что он в ней усмотрел: «Да, звезда загорелась над Якутией, звезда коммуны, и ничего хорошего она вам не предвещает».
Не исключено, что Строд приложил руку к этому письму. Похожие метафоры есть и в его книгах, и в письмах, которые он от своего имени скоро будет писать Пепеляеву. Готовясь к предстоящей встрече с ним, он мысленно мог сочинять будущую речь, звезда и Куликовский в роли волхва годились для ее начала.
23 декабря 1922 года Строд покинул Амгу. Вскоре дорога пропала, «не было даже ее признаков». Прежде весь отряд ехал в нартах, но теперь оставили в них только продовольствие, палатки и печки, а сами пошли пешком вслед за оленями, которые протаптывали дорогу. Иногда забирались в такие чащобы, что приходилось прорубать путь топорами. Двигались медленно. Скорость переходов по снежной целине составляет не более десяти-двенадцати верст в день.
На стоянках оленей отпускали «отыскивать свой незатейливый корм в виде мха-ягеля», и за ночь они могли уйти от лагеря верст на десять. Утром якуты на лыжах пригоняли их обратно. На это уходило много времени, и еще через каждые три дня делали дневку, чтобы дать оленям отдых.
Вернувшись в Нелькан, Пепеляев отправил в селение Усть-Миль (у впадения Мили в Алдан) полковника Сурова с группой офицеров. Тот должен был войти в контакт с алданскими партизанами, не сложившими оружие после ухода Коробейникова, и руководить их действиями, а прикомандированный к нему политработник Грачев – организовывать в освобожденных районах «народную власть».
Пепеляев исходил из того, что, если удастся взять Якутск, до весны командование 5-й армии не сумеет перебросить так далеко на север сколько-нибудь крупные воинские части, а весной все может измениться. Он не терял надежды на всеобщее крестьянское восстание в Сибири. При всей иллюзорности этой перспективы план овладения Якутском с военной точки зрения был вполне реалистичен.
Наступать планировалось через Амгу, где находилось около ста пятидесяти красноармейцев. Чуть более сильные гарнизоны занимали села Чурапча и Петропавловское к северу от направления главного удара. В самом Якутске войск было немного, но Пепеляев об этом не знал. Он полагал, что Байкалов сможет выставить против него до трех тысяч штыков, хотя тот располагал вдвое меньшими силами.
У Пепеляева вместе с якутами было до тысячи бойцов, у Ракитина на севере – еще полторы-две сотни. Кроме того, рассчитывали на партизан, чья численность по мере продвижения на запад будет расти. У красных, правда, имелось шесть орудий, а у Пепеляева – ни одного, их только предстояло отбить у противника, но при громадных расстояниях и большой глубине снежного покрова использовать эти пушки было весьма непросто.
26 декабря вслед за Суровым ушел конный дивизион полковника Цевловского – примерно сто человек. Они считались кавалеристами, но шли пешком: лошади, как и пушки, были делом будущего. Их командир в анкетах, в графе «профессия», писал «наездник», а его люди называли себя «ангелами Цевловского»[14].
Утром 28 декабря выступил авангард полковника Рейнгардта – около двухсот русских добровольцев и полсотни якутов, а вечером того же дня в Нелькан прибыл Вишневский. Он оставил Аян через неделю после Пепеляева, и за эту неделю или появились «штучки для радио», или обошлись без них, но после трехмесячного молчания радиостанция заработала, правда, только на прием. Теперь Вишневский знал то, о чем в Якутске узнали два месяца назад.
После разговора с ним Пепеляев записал в дневнике: «Радио оставлено нами в Аяне. Первая новость – Владивосток пал, в Приморье хозяйничают красные. Одни мы остались, затерянные в бесконечных пространствах якутской тайги… Один, совсем один… Холодно. Мысль усиленно работает, ищет выхода… Что будет?»
Позже ему ставили в вину, будто он, чтобы не подрывать дух добровольцев, утаил от них информацию о падении Приморья, но его предновогодний приказ гласит: всем командирам следует разъяснить подчиненным, что у них остался «один путь на Родину – вперед». Раньше, значит, подумывали о том, не лучше ли будет вернуться в Аян, зазимовать, а с началом навигации на каких-нибудь пароходах уплыть во Владивосток. Отныне возвращаться некуда.
Одиночество, затерянность – это чувствовали все. Новая ситуация требовала новых отношений между людьми, и в своем изданном под Новый год приказе Пепеляев особым пунктом предписывал: с 1 января 1923 года «для закрепления сплоченности» дружины при обращении друг к другу употреблять перед чином слово «брат» – брат доброволец, брат полковник, брат генерал.
