вам сказал, Василий Александрович… Я молчу, как полагается молчать дворовым людям. — И губы Петра дрогнули.
Управляющий внимательно поглядел на молодого человека.
— Тяготит крепостная доля? Что делать — и деды и прадеды твои были крепостными. И у тебя судьба такая. И дети будут…
— Не надо детей, коли такую же долю им бог сулит!
— Ну-ну, Петр, — как-то горько сказал управляющий и склонил голову над бумагой. — Говорят, ты успешно лечишь от падучей сына князя N?
Петр вздрогнул:
— Вам это известно? Откуда?
— Ну, откуда, не стану говорить. А известно. «Ибо ничего нет тайного, что не открывалось бы, и сокровенного, чего не было бы узнано», — сказано в святом писании. Так и получается. Так вот, Петр, послушай меня: я знаю, что народные лекари не берут плату за лечение. С давних пор бытует убеждение, что лишь то лечение, которое без мзды, поможет человеку. Ты, верно, не преступил этого закона?
— Я отказался от денег, — подтвердил Петр.
— Но потом, если даст бог и мальчик станет здоров, князь, надо полагать, всю жизнь будет безгранично благодарен тебе. Не упусти случай. Проси денег на выкуп. Другого случая в жизни у тебя не будет. Неужели ты сам не подумал об этом?
— Я о другом думал, когда князь предлагал деньги. Почему, почему он не догадался отблагодарить меня волей? Ведь он-то мог сделать это и без денег. Графиня рада была бы что угодно сделать для князя. Неужели так черство его сердце? Неужели не представляет он жизни крепостного дворового человека?
— Ты слишком большого благородства захотел, Петр, от его сиятельства, — взволнованно и, видимо, также неожиданно для себя сказал управляющий. И в этом срыве его, в этом волнении почувствовалось, что он тоже когда-то был крепостным. — Однако не забудь моих слов на будущее. Такого случая больше в жизни у тебя не будет. А что может быть дороже воли?
— Был бы я на воле, — мечтательно сказал Петр, — стал бы учиться медицине… Очень влечет меня эта премудрость, и силу к ней в себе чувствую отменную… А так что же — дедовская мудрость да какие-то собственные догадки… Вот еще одна барыня в Петербурге, — голос его зазвучал мягко, и управляющий с удивлением поглядел на юношу, — за то, что я ее няньку от экземы вылечил, учебник медицины мне послала… Хорошая барыня, красоты неописуемой и очень несчастная. И как помнила она о том, что у меня интерес именно к таким книгам имеется?
— Ну, ты же лечил ее няньку, нетрудно догадаться, что интересуешься этим.
— Нет, я не о том. В тяжелом состоянии она тогда находилась. Муж ее на дуэли был смертельно ранен. Может, слышали, поэт Александр Сергеевич Пушкин?
— Слышал, конечно, — с волнением сказал управляющий, — слышал и о том, что жена его красоты необычайной, она-то и была во всем виновата.
— Это неправда! — горячо воскликнул Петр. — Оплели ее такими небылицами, что доказать ничего невозможно. Ни в чем она не виновна!
— Так вот, значит, с какими людьми ты в Петербурге встречался! Пушкин — это наша гордость!
— Нет, Пушкина я не видел. Я знал его жену Наталью Николаевну, — взволнованно сказал Петр, и Волегов опять внимательно и понимающе взглянул на молодого человека. — Знал ее старших сестер. Они племянницы графа Григория Александровича. А граф, я считаю, причастен к смерти Пушкина. Он настаивал на дуэли. Если б не он, может, Пушкин был бы жив. Вот ведь как иногда один человек влечет за собой столько зла и несчастий. Нет, я не люблю графа. Я не желаю ему добра. Пусть бог накажет меня за это. Я устал благословлять злые помыслы тех, кои считаются моими благодетелями!
Управляющий с изумлением глядел на Петра. Впервые он услышал свои собственные мысли от крепостного. Но сам-то он никогда никому не высказывал их. А этот не боится открыть душу перед человеком, который далеко ему не ровня; теперь к нему обращаются: «Господин!»
— Хватит, Петр, излил душу — и хватит. Стены тоже имеют уши. А тебе еще жить и жить. Перейдем к делу. — И он заговорил о работе на Билимбаевском заводе.
Несчастье, разразившееся в семье Кузнецовых, на несколько дней задержало отъезд Петра на Билимбаевский завод.
Утром в доме не обнаружили полудурка Евлампии. Обычно она поднималась раньше всех, выходила на крыльцо ловить солнечные зайчики… Это было любимое ее занятие, о чем-то с ними толковала, посмеивалась…
Отсутствие Евлампии поначалу не вызвало особого беспокойства. Бывало, уходила она из дома, бродила по деревне, а то и по лесу, и только в полдень голод загонял ее домой.
Но ни в полдень, ни к ночи Евлампия не пришла. Заявили местным властям, оповестили население. На второй день Евлампию обнаружили дети на гумне, удушенную обрывком веревки.
Долго судили и рядили в Ильинском, кому перешла дорогу убогая, пока доктор не установил, что через несколько месяцев она должна была родить младенца. Следовательно, кто-то попытался грех свой скрыть. Кто же? У кого совести хватило посягнуть на слабоумную?..
Суд словесный, избранный из трех человек из своей же среды, познакомился с «делом Евлампии Кузнецовой», пришел к выводу — апелляцию не подавать на решение третейского суда, а постановить: «Предать воле божьей».
Евлампию похоронили на местном кладбище. Выросла еще одна могила, крытая дерном. И словно не жил человек. Забыли скоро. Только мать дольше всех терзалась злой долей, выпавшей на ее дите. На коленях стояла она перед свежей могилкой и шептала, утешая себя: «О господи, за что наказана? Нет, неисповедимы пути господни!»
Глава девятая
Путь от Ильинского до имения Строгановых в Екатеринбургском уезде, где расположены Билимбаевские заводы, недолгий. Это не дорога из Петербурга в Ильинское. Через неделю ильинская повозка с кучером, Петром и братом Иваном, посланным управляющим по каким-то делам, прибыла к месту назначения.
Билимбаевский чугуноплавильный завод был открыт Строгановым в 1730 году по
