ничего не знал.
Мы перешли на шаг, однако наш вид по-прежнему вызывал всеобщее изумление. Со стороны могло показаться, что какие-то офицеры опять хлебнули через край. Капитан ехал впереди, а я плелся за ним. Мы добрались до площади Наполеона и свернули на улицу Священнослужителей. В гостинице "Европа", в которой размещался штаб, все еще спали.
— Они спят! Видали такое! — воскликнул капитан.
Было воскресенье, шесть часов утра, но в штабе еще никто не знал, что в субботу армия маршала Мак-Магона потерпела в Эльзасе неслыханное поражение, а генерал Фроссар в тот же день был разбит в Форбахе. Эти господа изволили почивать.
К нам вышел офицер связи.
— Извольте сообщить дежурному адъютанту, что я привез важные новости от маршала Мак-Магона.
В особняке, в котором прежде размещалась окружная префектура, царило нервное оживление. Было похоже, что здесь уже знали о катастрофе, случившейся накануне, возможно, пока не всю правду, но по крайней мере часть ее. Разговоры велись на пониженных тонах, все бросали друг на друга вопросительные взгляды и вместо восклицаний лишь вздымали руки. Со стороны могло показаться, что в доме покойник. В действительности так оно и было, только покойником была сама империя.
Рядом с особняком я заметил некоего субъекта в зеленом кафтане с золотым шитьем, и распознал под этим кафтаном своего старого приятеля, служившего при императорском дворе. Я позвал его по имени, но он так и не узнал в перемазанном грязью солдате своего парижского знакомого, и мне пришлось объяснять ему, кто я такой. Наконец приятель узнал меня и предложил спешиться. В тот же момент к нам подошел адъютант.
— Вы привезли известия от герцога Маджентского [60]? — быстро спросил он.
— Да, господин генерал, я явился прямо с поля боя.
— Но это невозможно!
— А вы присмотритесь, видите, в каком состоянии мой мундир.
— Я отведу вас к его величеству.
— Идите за мной, — сказал мне мой приятель, решивший, что я тоже явился с поля боя.
Я машинально подчинился, и вскоре мы оба оказались в большой гостиной.
День давно начался, в гостиной было светло, однако лампы в ней продолжали гореть. Чувствовалось, что работа здесь не прекращалась всю ночь. Несколько офицеров в мундирах с золотыми галунами склонились над столами, другие офицеры сидели в углу и беседовали.
Адъютант постучал в дверь и вошел в соседнее помещение. Пока он отсутствовал, мы оставались в гостиной, где нас сразу окружили офицеры.
— Откуда вы явились, сударь?
— Из Рейсхоффена.
— Где он, этот Рейсхоффен?
— В Эльзасе, неподалеку от Нидербронна.
— А это правда, что маршал проиграл сражение? До нас дошла только смутная информация от генерала Легля.
— Откуда вы явились, сударь?
— Увы, это чистая правда.
— Значит, это разгром?
— Войдите, — сказал адъютант, открывая дверь.
Я, понятно, не пошел за капитаном, но думаю, что, глядя на мое обмундирование, могли бы пригласить и меня. В такую минуту слой грязи и красной пыли, под которым невозможно было разглядеть мой солдатский китель, значил больше, чем расшитый золотом генеральский мундир. К тому же адъютант в сложившихся обстоятельствах так гордился своей бурной деятельностью, что, наверное, пригласил бы целый эскадрон, будь он у него под руками. Похоже, ему казалось, что таким образом и он участвует в сражении.
Присутствующие окружили меня и попытались разговорить. Но я отвечал, что сам ничего не видел и повторил лишь то, что знал. Для генералов и офицеров, которые вообще ничего не знали, и этого было достаточно. Завязался спор. Все осуждали маршала за то, что он ввязался в сражение, и с одобрением говорили о действиях генерала Фроссара, которого застали врасплох. Складывалось впечатление, что быть застигнутым врасплох расценивается как свидетельство воинской доблести. "Он не знал, что пруссаки стянули значительные силы и готовы атаковать, он не думал, что готовится серьезное сражение". Было очевидно, что здесь, в штабе, у генерала много друзей.
Тем временем вновь открылась дверь, из соседнего помещения вышел капитан, а вслед за ним показался император. Он выглядел до того согбенным, бледным и разбитым, что его едва можно было узнать. Волосы у него были всклочены, усы безжизненно обвисли. Никогда еще мутные глаза императора не казались такими потухшими. Он двигался, как старик, или, вернее сказать, как актер, который держит паузу. Это и был наш генералиссимус.
Его сразу окружили находившиеся в гостиной высшие офицеры.
— Положение нельзя считать безнадежным, — медленно проговорил император. — Все еще можно исправить. Я отправляюсь на боевые позиции.
Он жестом показал капитану, что тот свободен, и возвратился в свои покои.
Как только император удалился, все стали молча переглядываться. Но до чего красноречивы были эти взгляды! "Только послушайте, он отправляется на позиции!"
Все вновь принялись расспрашивать капитана.
— Господа, — сказал адъютант, — капитан Отен больше суток не вылезал из седла. Он весь день участвовал в сражении, потом сорок часов мчался к нам и сейчас буквально падает от усталости.
И адъютант увел нас, причем явно не из сочувствия к уставшему капитану, а для того, чтобы мы не сказали чего-нибудь лишнего.
В коридоре нам повстречался какой-то подросток. Оказалось, что это принц империи. Взглянув на наши мундиры, он понял, что мы участвовали в сражении. Принц остановил нас и обратился к капитану:
— Сударь, что происходит?
— Но, ваше высочество… — на ходу оборвал его адъютант.
Бедный мальчик. Нас уверяли, что он и есть наше знамя, ведь его отец племянник Наполеона I, а сам он сын Наполеона III.
Мы расстались с капитаном. Я уселся в седло и, ведя другую лошадь на поводу, отправился назад в свой полк.
Однако добравшись до места, где находился наш лагерь, полка я не обнаружил. Куда же он подевался? Возможно, полк двинулся в направлении Сент-Авольда. В Лонвиле я видел расположившихся лагерем императорских гвардейцев. Потом по дороге мне встретился обоз маркитантов, возвращавшихся из Форбаха. Они были свидетелями сражения, и кое-что знали о тех событиях, вокруг которых уже начали складываться легенды. Одну из таких легенд мне поведал обозник, с которым я оказался за одним столом на постоялом дворе, куда заскочил, чтобы перекусить. "Когда генерала Фроссара выбили с его позиций, он и не подозревал об этом, потому что не желал прерывать свой завтрак. Он преспокойно вкушал в Форбахе и даже не соизволил взглянуть, что творилось на поле боя".
Возможно ли такое?
Проехав Сент-Авольд, я увидел повозки с ранеными. Некоторые солдаты были перевязаны, но у большинства раны оставались открытыми. Кровь на них свернулась, и сверху образовались черно-красные струпья. Попадались пехотинцы, которые почему-то
