отпрыска старинного обедневшего рода, капитана королевских драгун и чрезвычайно обаятельного мужчину. Практически единственным источником его дохода было капитанское жалованье в 4 000 ливров, которого недоставало даже для нищенского существования семьи с двумя детьми, не говоря уж о том, чтобы претендовать на какую-то видную роль в Париже. Между супругами, невзирая на типичный аристократический брак по расчету, установилась взаимная симпатия, что совершенно не мешало им без особого шума изменять друг другу.
Трудно сказать, содействовал ли возвышению Габриэль случай, который нередко выносил на поверхность мутных вод самые неожиданные личности, или же ее золовка, графиня Диана де Полиньяк (1748–1818). Она была некрасива, некоторые современники пишут даже, что горбата и оттого коренаста и небольшого роста. Отсюда не удивительно, что ей удалось стать компаньонкой графини д’Артуа, жены брата короля. Сама графиня, также малорослая, была на редкость непривлекательна и не терпела в своем окружении красивых женщин, тем более, что ее супруг имел репутацию завзятого бабника. Новая компаньонка оказалась бесценным приобретением, ибо Диана де Полиньяк отличалась острым умом и быстро стала душой окружения четы д’Артуа. Она умело скрывала естественное желание улучшить положение своей большой семьи посредством замысловатых интриг, на которые была великая мастерица. Прежде всего, она устроила своей невестке приглашение на бал в Версале.
Невзирая на свой возраст, Габриэль была свежа как юная девушка. Эта брюнетка с синими глазами, белоснежной кожей, мелкими жемчужными зубками [33], покатыми плечами и длинной шеей выглядела необычайно грациозной и изысканной. Не удивительно, что на фоне придворных дам, с лиц которых буквально сыпалась штукатурка из пудры и румян, она немедленной привлекла к себе внимание королевы. Мария-Антуанетта пришла в восторг от этого прелестного создания и пожелала постоянно видеть Габриэль в Версале. Та совершенно безыскусно промолвила, что ограниченность в средствах не позволяет ей появляться при дворе. При этом признании ее синие глаза непроизвольно наполнились слезами. Потрясенная такой откровенностью, королева в приливе охвативших ее чувств заключила даму в свои объятия и пообещала устранить препятствия к тому, чтобы они могли наслаждаться взаимным общением. Но прелестница продолжала перемежать легкие всхлипывания наивными признаниями:
— Мы еще не любим друг друга достаточно для того, чтобы быть несчастными, если разлучимся. Я чувствую, что сие уже свершается. Вскоре я не была бы в состоянии покинуть королеву. Предупредим сие время, пускай ваше величество позволит мне уйти… — вот как донес до нас эту встречу в своих мемуарах принц де Линь.
Так началась эта дружба, продолжавшаяся четырнадцать лет. Габриэль жеманничала, уверяя всех в своем полном бескорыстии.
— Если королева перестанет любить меня, я оплачу потерю друга, но не употреблю никакого средства, чтобы сохранить особые милости той, которая впредь будет лишь моей повелительницей.
Милости пролились на нее буквально золотым дождем. Для начала граф Жюль де Полиньяк был назначен первым конюшим королевы. Отсюда Габриэль получила право на четырехкомнатные апартаменты в Версале, ее муж — 8000 ливров пенсии, 8 000 пособия на оплату покоев в Версале, Париже и Фонтенбло, семь упряжных коней, четырех верховых, четырех лакеев, двух форейторов, двух кучеров. Отца полковника определили на престижную должность в посольстве Швейцарии. Графиню Диану де Полиньяк назначили фрейлиной сестры короля, Мадам Елизаветы. Семье выделили 400 тысяч ливров на уплату долгов, а дочери супружеской четы Аглае, унаследовавшей красоту матери, — 800 000 ливров приданого. Это позволило ей в возрасте двенадцати лет вступить в брак с герцогом де Граммоном. В свою очередь, зять получил капитанский чин и через год — поместье с доходом в 70 тысяч ливров. Двоюродного брата Жюля де Полиньяка, служителя церкви, сделали епископом в округе с приходами, приносившими 22 тысячи ливров дохода. В 1780 году граф де Полиньяк получил потомственный титул герцога, а в 1785 году был назначен директором почт.
В 1782 году воспитательница королевских детей, принцесса де Гимене, была вынуждена подать в отставку из-за банкротства своего мужа. Королева тут же назначила на эту должность свежеиспеченную герцогиню де Полиньяк, что вызвало взрыв негодования среди старой знати. Положение Габриэль считалось недостаточно высоким, чтобы претендовать на это место. Несоразмерно щедрым было предоставление ей покоев из 13 комнат. Любопытно, что Людовик ХVI весьма безропотно принимал все решения в отношении ублажения семейства Полиньяков, он также, похоже, подпал под влияние чар Габриэль. Кое-какие современники даже отмечали, что король «испытывал некоторую склонность к ней».
Эта ненасытность Полиньяков не на шутку обеспокоила посла де Мерси. Он считал их жадность натуральным «организованным грабежом королевской казны», но ничего не мог поделать. В этом он был не одинок.
«Видя, как распределяются дары, все заслуженные семейства возмущены несправедливым к себе отношением. Ежели так будет продолжаться дальше, протесты и разочарования намного умножатся».
Теперь дипломат с сожалением вспоминал времена принцессы де Ламбаль как счастливые и твердил, что следует опасаться мадам де Полиньяк как «более опасной и коварной», но поделать ничего не мог. В обществе дружба королевы с Габриэль вызвала настоящий шквал памфлетов и песенок, хотя не исключено, что некоторые из них появились на свет в самом Версале, и не без содействия графа Прованского. Впрочем, Мария-Антуанетта отреагировала со свойственной ей легкомысленностью:
— И меня не пощадили! Теперь мне приписывают две склонности, как к женщинам, так и к любовникам!
Беззащитная Габриэль, тем не менее, терпеть не могла свою соперницу, принцессу де Ламбаль, и в противовес ей открыла свой салон. Это предприятие вряд ли было обречено на успех, ибо Габриэль была недалекой и не особо образованной женщиной, чего не отрицала. Иной раз, когда ей пытались объяснить что-то сложное, она откровенно признавалась:
— Это выше моего понимания.
Поэтому ее гостиная не была салоном в истинном смысле этого слова, с интеллектуальными разговорами на возвышенные темы, изысканными оборотами речи, остроумными каламбурами и сложными аллюзиями, новоизобретенными словечками, тут же надолго укоренявшимися во французском языке. У Габриэль же полноправно царили, по свидетельству современников, «дурные нравы». Там злословили по поводу министров, клянчили милости, а аббат де Вермон вспоминал, что блиставшая там графиня д’Андло, тетка Габриэль, была некогда
