но паровоз дал такой громкий и протяжный гудок, что Петр Петрович его бы все равно не услышал. В тот же день поручик Александр Васильевич Малышев телеграфировал некому Юзефу, о том, что он находится в Москве и готов приступать к работе. Власть была еще не у них, но скоро будет.
После разговора с Зиной Малышев не стал возвращаться на свою квартиру в Берлине, опасаясь засады ИНО, и сразу же отправился на вокзал. В кармане денег было ровно на билет до Мюнхена, туда и поехал. Но по всему выходило, что ни ИНО, ни Абвер еще не сообразили, что происходит, и никто за ним в погоню не кинулся. Малышев же решил, что даже если выиграет себе день жизни, то это уже немало. Напоследок рассказал Зине все-все, что знал, рассказал отдельно и очень подробно про жестяную коробочку из-под монпансье. Зина не поверила:
– Разве такое бывает?!
Малышев усмехнулся:
– Бывает и не такое. Но в любом случае она, скорее всего, осталась в тайнике в Москве, а туда ни тебе, ни мне ходу нет, потому, забудь.
Но и в Мюнхене хвост за Малышевым не появился. Он спокойно и неспеша зашёл на центральный почтамт и получил заказное письмо на свое имя, которое сам себе и отправил из Берлина днем ранее. Цискаридзе сказал бы что это удача, а Малышев знал, что сегодня судьба опять повернулась к нему лицом, и надо ловить этот момент, брать от него максимум, потому он смело, почти ничего не боясь, поехал дальше, в Цюрих.
Лет через пятнадцать после проводов Петра Петровича на Брестском вокзале в Цюрих таким же теплым летнем днем мужчина средних лет, с тросточкой, в светлом костюме из дорогого материла, сидящей на нем ладно, вышел из автомобиля и направился через площадь. С другой ее стороны стоял светлый, в стиле барокко дом с большими окнами, которые бывают только в солидных учреждениях. Это и было солидное учреждение, солиднее некуда. Вот к нему этот господин и направился.
– В этой стране хороши только сыр, часы и шоколад, а больше тут ничего хорошего нет, – мог сказать этот человек, потому что так он и думал, хотя и лукавил. Тут еще были очень хорошие банки.
Малышев побывал у поверенного Петра Петровича. Узнал от него, что тот умер еще в двадцать третьем, заболев туберкулезом на старости лет.
– Так бывает, знаете ли, молодой человек, от тоски, – сказал ему старый нотариус.
Завещание хранилось тут же, в солидной нотариальной конторе в Цюрихе и было подшито в одну из многочисленных папок в кожаных переплетах, стоящих в дубовых книжных шкафах. Такой же пожилой, как и его босс, помощник, принес завещание, а нотариус, водрузив очки на нос, зачитал Малышеву условие, по которому половина имущества покойного Петра Петровича может отойти к нему:
– …предъявить документы, подтверждающие самоличность Александра Васильевича Малышева, рождённого такого-то такого месяца, года в городе Киев… И некую вещицу, о которой тот имеет представление. А в отдельном пояснение для нотариуса, господина Штерна описано…
– Знаете, о чем тут написано? – прервался нотариус, поглядев на Малышева поверх очков.
– Знаю, – ответил тот.
– То же самое касается и дочери моей Александры Петровны Иваницкой, а также ее дочери Зинаиды Алексеевны, в девичестве Иваницкой.
Нотариус снова прервался:
– Располагаете ли вы сведениями, где в данный момент находятся вышеупомянутые дамы?
– Не имею ни малейшего представления, – соврал ему Малышев.
Когда за Малышевым закрылась тяжелая дверь нотариальной конторы, помощник сказал:
– Мне кажется, что этот господин знает больше, чем говорит.
Его босс на это ничего не ответил, потому что и так было понятно. За наследством Петра Петровича уже приходили люди с чугунными лицами. Один из них молчал, а другой, хотя и говорил без акцента, смотрелся как совершенно чужеродный элемент, несмотря на свой лощенный вид. Он предъявил документы на имя Малышева, и как раз с правильным отчеством, только вот о некой вещице, которую тоже следовало показать, не имел не малейшего представления. Ну что ж, ничего страшного, завещание вернулось в кожаную папку, а папка – на свое место в дубовом шкафу. Прошло уже пятнадцать лет после его написания, если надо пройдет еще пятнадцать, а может и все тридцать и даже все шестьдесят, не станет нынешнего нотариуса, дело перейдет к другому, но воля покойного будет выполнена.
Мужчина с грубым обветренным лицом немного напоминал героя американского вестерна. По-немецки он говорил с незнакомым Алексу акцентом.
– Адрес я узнал, – сказал и посмотрел на собеседника выжидательно.
– Отлично, – отозвался Алекс, но мужчина молчал, то ли собираясь с мыслями, то ли ожидая, что Алекс продолжит говорить.
Пауза затянулась. Детектив не выдержал первым:
– Это в Мирано, Италия.
– В Мирано? – удивился Алекс, и нетерпеливо добавил, – так давайте адрес.
– А вот с этим возникли определенные трудности, – ответил тот и снова уставился на Алекса черными слегка навыкате глазами.
– Какие еще трудности? – снова удивился Алекс. Раз он выяснил город, то знает и адрес этого человека.
– Он сменил фамилию, и дальше пришлось повозиться, чтобы все разузнать, понимаете, о чем я? – этот наглец вздумал выдавить из заказчика еще денег сверх того, что уже было заплачено ему.
– Сколько? – спросил Алекс и его голубые глаза стали холодно-стальными от злости.
Ну и аппетиты! Алекс платил и платил этому хитрому черту, хотя основную работу сделал сам, от того требовалось лишь найти Георгия Лемехова, сбежавшего из лагеря военнопленных в Лиенце во время восстания в мае 1945 года. Но что-то все время мешало установить местонахождение разыскиваемого: то документы из госпиталя пропали, то не пропали, а вывезены в Штаты, потому что госпиталь был американским… И вот снова придумана очередная ложь. Нет, в этот раз Алекс ему не заплатит. Бывал он в Мирано когда-то, городок меньше самого маленького района Берлина. Он сам найдет Лемехова или как бы его там не звали теперь.
– Думаешь, он жив? – с сомнением спросил Алекса отец, – он же был старше твоей бабушки.
– Даже если он умер, то у него могут быть наследники, и они могли сохранить то, что нам надо.
Отец с сомнением покачал головой:
– Он мог умереть одиноким, и даже если это не так, то его дети или внуки могли давно выбросить его вещи.
– Но попробовать стоит, – упрямился Алекс.
– Так странно, – продолжил отец, – я даже толком не понял, что это за вещь. Мама говорила, что это некая жестяная коробочка, возможно очень старая и на вид совершенно непрезентабельная. Но ценна, конечно, не коробочка, а ее
