А дня через два Андрей Платоныч обнаружил листовку в узелке с обедом, принесенном Машенькой.
— Вот сопливая команда! — ворчал он, пряча листовку. — И Машка туда же. Ну, шкуру дома спущу… Когда только поспевают, проклятущие?! Ну, молодцы девчата!
Виталий удивился, когда Таня сообщила, что все листовки, какие он поручал ей распространить, уже разошлись.
— Да ты их по улице, что ли, разбросала? — спросил он тревожно. Смотри, Таня!
Девушка смело, с каким-то вызовом, глядела на юношу.
— Не маленькая! — ответила она.
Аккуратно уложив в корзину новую партию листовок, Таня остановилась перед Виталием.
— Ну, что? — спросил тот.
— Давай еще!
— Не успеешь.
— Успеем! — самоуверенно возразила девушка. Множественное окончание сорвалось с ее языка невольно.
— Что это значит? — спросил Бонивур.
— Ничего, — передернула плечами Таня.
— Таня! — сказал Виталий серьезно. — Мы не в жмурки и не в лапту играем. С кем ты поделилась?
Подчиняясь его повелительному тону, девушка рассказала, что раздала листовки нескольким своим подругам, которые, как и она, хотели «что-нибудь делать». Их было четыре.
— Я за них головой ручаюсь! — добавила Таня горячо.
— Твоя голова не стоит головы Антония Ивановича, например! — сумрачно вымолвил Виталий.
Таня стояла, вытянувшись, как струнка. Кровь отхлынула от ее розовых щек. Она смотрела на Виталия не мигая, затаив дыхание. Слезы заблестели на ее глазах. Но гордость не дала ей заплакать. И Виталий понял, что Таня не слабее брата, не слабее, пожалуй, и его самого. И если она ручается за девчат, верить ей можно.
— Вот вы, парни, всегда так! — прерывисто сказала Таня. — Все думаете, что девчата лишь о танцульках мечтают, точно мы не люди. Я, поди, знаю, кому давать. У Катьки Соборской отец в тюрьме, Леночка Иевлева — круглая сирота, приемыш, у нее родители в Ивановке погибли от японцев, Машенька — Цебрикова дочка — сама работает. Соня Лескова за брата мстит! А вы…
— Вот ты с этого и начала бы! — Бонивур улыбнулся. — Ну, чисто Алешка все выпалит, а потом думать начнет!.. Уговорились, Таня. Ты будь начальником над своей командой. Но пока, кроме тебя, они не должны знать никого. Понятно? Вступайте в комсомол, а тогда уже настоящими бойцами будете. Идет?
— Еще как идет! — обрадованно отозвалась Таня. — Господи, какой вы хороший! Не то что Алешка, он ничего не понимает.
Виталий усмехнулся:
— Все Алешку коришь, Таньча, а если он в беду попадет, свою голову сложишь, а выручишь… Так?
Таня озадаченно посмотрела на Виталия.
— Да боже ты мой, а как же иначе, коли друг за друга не держаться! Алешка-то, вы знаете, Виталя, какой парень… Даже на Первой Речке поискать. А у нас парни что надо — и в огонь и в воду за революцию готовы!.. Только вы ему не говорите, Виталя, а то он нос задерет, знаю я его…
— Рабочая косточка, — сказал Виталий, — за своих, как ты говоришь, в огонь и в воду, а с врагами драться до последнего вздоха.
Помолчав, он добавил:
— С девчатами твоими надо поговорить. Устрой с ними встречу, побеседуем…
Таня с волнением готовилась к встрече. С той минуты, когда Виталий сказал, что она отвечает за своих девчат, что они уже становятся настоящими бойцами революции, распространяя листовки стачечного комитета, она вдруг почувствовала свою ответственность за тех, кто вместе с ней становится в ряды этой армии, и поняла, что до сих пор она смотрела на «своих девчат» только как на подруг детства.
Она знала их до сих пор как сверстниц, с которыми вместе лазили по фортам, ездили на Коврижку, стояли в очередях, иной раз, в отсутствие братьев, гоняли по крышам голубей, а то запускали раскрашенных змеев в небесную синь, задрав кверху голову, не глядя под ноги и попадая в ямы и лужи.
Она знала своих подруг главным образом по совместным играм… Еще и еще раз перебирала она в памяти все, что могла вспомнить о своих подругах, и не могла ничего плохого о них сказать. Правда, Катюшка Соборская любит иногда приврать, не оттого, что кого-нибудь хочет обмануть, а искренне веря в то, что приходит ей на ум. Немного угрюма Иевлева… А так девчата как девчата. «Рабочая косточка!» — повторила Таня выражение Виталия, не заметив, что повторила.
Не раз Таня говорила с каждой из своих подруг, выспрашивая о самом тайном, пока Леночка Иевлева не сказала как-то:
— Таньча, чего ты все к нам присматриваешься да выпытываешь? Верить, что ли, перестала? Все мы друг у друга на виду, право, и хотела бы скрыть что-нибудь, да разве утаишь… С чистой душой, Таньча, живем.
Таня смутилась. Хотела объяснить свое поведение, но Катюша Соборская сказала:
— Все за нас боишься, Танютка? Не бойся.
Машенька Цебрикова рассудительно ответила Кате за Таню:
— Я думаю так: идти надо, чтобы на душе было светло, чисто, как после причастия, после исповеди.
Девчата расхохотались.
— Ну, Машенька, заговорилась… Это тебе не в монастырь идти!
Машенька покраснела, однако выдержала паузу и, когда подруги смолкли, сказала решительно:
— Не в том дело. Я говорю, что такое дело, на какое мы хотим идти, надо делать с чистым сердцем А что до исповеди, то у меня бабка была такая благочестивая, такая благочестивая… Я маленькая была — верила во все. Это позже, как посмотрела у подружки на Океанской, как попы пьянствуют да ведут себя… У архиерея мальчишки сливы потаскали, как он их ругал ой-ой-ой! Веры в попов да в боженьку у меня нету, а слова про них остались. Нету других-то слов! Не научилась еще другими словами говорить, а охота.
— Ой, девочки! — вздохнула Катюша, полузакрыв свои черные, как маслины, глаза. — Даже боязно.
— Боязно, так отстань, пока не поздно! — сказала Леночка, хмурясь.
— Вот что, девчата! — сказала Таня. — Будет у нас беседа с одним человеком. Как его фамилия, я вам говорить не буду. Вы его сами увидите. Только заранее уговор: если где-нибудь его встретите, не подскакивать, не здороваться, глаза не пялить, как Машка пялит на парней, виду не подавать, что вы его знаете, что с ним говорили…
— Ой, как интересно! — всплеснула Машенька руками.
Таня с укором поглядела на нее, та сразу замолкла.
— А как в комсомоле-то, что делать, как держаться? — спросила Катя.
— Я сама еще не знаю, девочки, — простодушно сказала Таня, — будут нами руководить — и скажут и покажут. А потом мы уже начали работу-то, листовки распространяли. Это тоже важное дело. Похвалили нас!
Тут Таня замялась, вспомнив свой разговор по этому поводу с Виталием, вспомнив, как он отчитывал ее.
— Вот это да! — сказала Машенька.
В этот момент она забыла о том, что отец все-таки дал ей подзатыльник, вернувшись домой, после, того, как обнаружил в узелке с едой, принесенном дочкой, листовку: «Да что вас, девки, медом, что ли, кормят большевики-то, что вы все в политику ударились?.. Башка, что ли, тебе надоела? А то, смотри, укоротят!» Он, правда, не сказал больше ничего, но Машеньку очень тяготило то, что за листовку ей досталось так же, как доставалось прежде за всякие пустяки. И это в глазах Машеньки как-то невольно умалило ее радость, которую испытывала она, когда получила листовки для распространения. Она не сказала об этом никому из подруг, но чувство обиды держалось в ней все эти дни. И вот теперь осталась только радость от сознания, что она, Машенька, делает важное дело!
Точно сговорившись, девушки пришли в условленное место, принарядившись, надев на себя все лучшее, что у них было.
Приходили они разными дорогами, как учила их Таня.
Место было открытое. Галечная коса выходила далеко в залив — никто не мог подойти неожиданно и незаметно с этой стороны; сзади чуть не на версту тянулась постепенно возвышающаяся отмель, которая в глубине переходила в железнодорожное полотно; справа и слева был берег, усеянный черным от мазуты и копоти ракушечником. Вся местность хорошо просматривалась, и потому издалека видно было подходивших девчат — в цветастых полушалках, в кофточках, сиреневых, розовых, голубых, в юбках со сборками.
— Вырядились, как на праздник! — сказала Таня сама себе, но, однако, прикусила язык, вспомнив, что и сама к этому случаю из небогатого своего гардероба выбрала праздничное платье в красный горошек, ненадеванное еще…
«А разве не праздник?» — спросила она себя, и опять то же удивительное чувство, какое всплывало в ней все эти дни, овладело ею с необыкновенной силой. «Как хорошо все это!» — подумала она.
Бонивур спустился с железнодорожной насыпи и пошел к собравшимся девушкам. Быстро миновав расстояние, отделявшее насыпь от косы, мимолетным, но острым взглядом окинул всю их группу и каждую из пятерки. «Пронзительный!» — подумала Катя, сдержав вздох, теснивший ее грудь.
