Однако госпожа Григорова смотрела дальше сегодняшних печалей и ожидала, что после войны наступит пора восстановления, тогда и выяснится, кто был дальновиднее.
Разве спрос на уголь с каждым днем не растет? Еще как растет! На железо, рельсы, фугасные гранаты к пушкам образца 1902 года, передки, сами пушки - разве не растет?
Ей хотелось убить двух зайцев: промышленного, то есть получать доход, и патриотического, то есть помогать державе воевать.
Виктор не мог здесь быть советчиком, да она и не звала его, общалась с мосье Симоном, представителем Азовско - Донского банка, горными инженерами, путейцами, служащими "Униона" и Новороссийского общества. Ее молодость, свобода, зеленые глаза и темный румянец на смуглых щеках - вот обстоятельства, которыми юная промышленница умело пользовалась, как бы предоставляя им всем кредиты, заставляя их состязаться друг перед другом. Нина играла с взрослыми мужчинами и считала, что если один в чем-то не уступит, то другой тут же будет рад ей услужить.
Вскоре о Викторе почти забыла. Он ждал, когда позовет поговорить о Макарии, будущем, самосовершенствовании.
От Москаля он услышал, что Нина говорила шахтерам речь, называла их совладельцами и уверяла, что будет блюсти их интересы, ибо она зависит от них, а они - от нее; внесла деньги в кассу рабочего кооператива, организовала воскресную школу и фельдшерский пункт.
Она еще дитя-капиталистка, определил ее достояние Иван Платонович, скоро эти фокусы кончатся, не может быть мира у хозяина с работником, прогресс всегда хочет пить нектар из черепов.
Виктор возражал: Нина была не такая.
Москаль согласился, да, конечно, она другая, и потому жалко, что она пропадет.
А как ей помочь? Как спасти?
Виктор написал об этом Макарию, надеясь, что старший брат сумеет на нее повлиять возвышенным словом и напомнит об иных ценностях. Напрасно надеялся. Брат увидел в ее деятельности большой смысл.
Виктор встретил Нину случайно на проспекте, кинулся к ней, и Илья был вынужден остановить. Рядом с ней сидел мужчина в форме горного инженера, мешал откровенному разговору. Нина сказала, что скоро уедет в Таганрог, что у нее много дел и она торопится. Ее глаза как будто посерели.
Инженер взглянул на Виктора, стал смотреть в небо. Гимназист явно вызвал в нем скуку.
- Чего ты хотел? - спросила Нина.
Виктор только смог попросить за Миколку, чтобы она устроила его в школу десятников.
Она кивнула и стала поворачивать голову к своему спутнику, упуская Виктора из вида.
- Нина! - сказал он непроизвольно.
- Что?
- Тебе Макарий пишет?
- Ах, Витюша, - упрекнула она. - Потом поговорим, не сейчас.
- До свидания, - сказал Виктор.
И Нина уехала надолго. Он предчувствовал, что она уезжает почти навсегда со своим темно-синим в золотых пуговицах важным спутником, но все же не так безнадежно надолго.
Она просто исчезла на полтора года.
3
Для тех, кто следил за курсом рубля, было ясно, что финансовая система империи не выдержала напряжения. Кредит был подорван; любой гимназист понимал, что нет смысла давать взаймы, если тебе вернут меньше, чем ты давал; здравый смысл требовал либо пускать деньги в дело, рисковать, спекулировать, либо переводить капитал за границу в твердую валюту.
Но что было делать Родиону Герасимовичу Игнатенкову? На куры и яйца цены росли, но еще быстрее дорожали тужурки, сапоги, плуги, уголь, лопаты, ведра.
Шахтеры кричали о прибавке, ибо их заработок тоже не поспевал за дороговизной. Приходил Миколка, заявлял:
- Протрите глаза от жирного заплыва! Где мы хорошо живем?! Попробуйте поработать в шахтах на наших работах, подышите воздухом с мертвым газом и всеми углеродами, а тогда мы вас послушаем! Отработав упряжку, шахтер и дверей не откроет сам!
- Пьяницы твои шахтарчуки! - говорила Хведоровна. - А то я не знаю вашего народу? Подурел народ...
Однако Хведоровна, кроме этого справедливого вывода, ничего не придумала.
И кто мог придумать?
Усмешливый примак, этот Иван Платонович Москаль? Спасибо, хоть помогает гвоздь забить в стенку курятника и на крыше солому поправит. Чужой человек! Он закончит в арестантских ротах на каторге или будет убиен в столкновении со своими врагами. А врагов у него - тьма. Он видит в собственности источник человеческих несчастий и всяческого закабаления и борется против нее. Жаждет получить в собственность души людские. Все проповедники, должно быть, и есть самые жадные, безоглядные приобретатели человеческих сердец. Но без собственности могут обходиться только дикие звери...
Родион Герасимович видел спасение в скорейшем окончании войны и приведении державы в порядок. Сколько воевать? Горят они огнем, Босфор и Дарданеллы! Эдак можно надорваться, упасть на берегу и язык набок вывалить.
После громкого нашего наступления в Галиции, когда и Родион Герасимович воспалился надеждой, наступило отрезвление, и он перестал обращать внимание на то, что делается на фронте. Коль у него не имелось возможности повлиять на вояк, он должен был уповать только на свои силы. У него была крепость это хозяйство и семья, он и зарывался в них, откупившись от вояк внуком Макарием и от близкого незримого - сыном. Старик уже не надеялся увидеть Макария. Лишь тень внука еще витала над хутором, обязанная вносить свою долю в поддержку родного гнезда. Но и тень работала - благодаря ей с шахты Григоровой отпустили Родиону Герасимовичу четырнадцать подвод с углем и дали возчиков из военнопленных.
Правда, во время перевозки случилось происшествие: когда переехали железные пути, со стороны станции выскочили двое мастеровых и стали заворачивать подводы на станцию, чтобы реквизировать уголь. Родион Герасимович хотел поговорить с ними добром, сказал, что кругом полно угля, пусть отстанут. Но мастеровые не отставали, обещали заплатить, как положено, только пусть уступит этот уголь, он нужен для паровоза.
Родион Герасимович выслушал их, посочувствовал, что паровоз нечем топить, однако впереди была зима и следовало заботиться о себе.
Один из мастеровых, худой, с вороватыми цыганистыми глазами, принялся хватать за вожжи.
- Ну ребята, ну не надо, прошу вас, - сказал Родион Герасимович по-человечески. - Пропустите.
- Не надо! - просила и Павла. Виктор же молчал.
- Заворачивай! - крикнул мастеровой. - Кому велено, старый хрен!
Родион Герасимович отступил назад и хлестнул его кнутом по голове. Мастеровой взвизгнул, схватился за глаза и зашатался.
Родион Герасимович замахнулся и на второго, но бить не стал, подождал, что тот будет делать.
- У, зверюга! - вымолвил второй, отступая. - Убиваешь за кусок угля?
- Забирай своего варнака и убирайтесь, - посоветовал старик. - Я вас не трогал. Сами!
Мастеровой подошел к стонущему товарищу, отвел его руку от окровавленного лица и тоном, полным злой горечи, произнес:
- За что? Мы везем коксующийся для "Провиданса". Могли бы взять, да нельзя, нужен для обороны... Дай что-нибудь перевязать.
- Э, я вас не звал! - крикнул Родион Герасимович и хлестнул лошадей. Пошли!
Павла и Виктор сунулись было к раненому, но старик страшно выпучил глаза и, трясясь, заорал:
- Куда?! Назад!
Всю дорогу до хутора он торопился, боялся погони, оглядывался. Знал, что его наверняка не пощадят. А Витьку? Может, и Витьку не пощадят. Народ жестокий, так и норовит на чужое замахнуться, будь то вещь или жизнь.
Приехав на хутор, выгрузили уголь в сарай. Виктор все молчал, не пытался ни оправдать, ни осудить.
Павла нагрела воды и направила его мыться.
- Потом, - ответил Виктор и продолжал шуровать лопатой.
- Иди, тут без тебя управятся, - сказал Родион Герасимович.
- Потом, - повторил внук сквозь зубы.
- Ты чего носом крутишь? Я должен им отдать, а холода наступят околевать? Шли они чужие бороды драть, а остались без своей. Так им и надо!
- Мне перед пленными стыдно, - сказал Виктор. - Мы, русские, такие...
- Как все! - отрезал Родион Герасимович. - Турок я иль русский, я обязан защищать свое добро. Не будем защищать - сгинем.
Ему надо было вдолбить эту мысль внуку, чтобы тот постиг вечный закон, на который все обречены, если хотят жить. Он понимал, как в неопытной голове идет сравнение хуторской милой заботы и оборонной, державной, о чем кричал второй мастеровой, и, может быть, даже думается о снарядах, не поданных на позиции из-за старого деда. Но держава здесь ни при чем! Это байки для легковерных. Если держава будет отнимать у него больше, чем он может дать, она тоже сгинет.
4
В конце февраля семнадцатого года от Макария пришло письмо, написанное чужим человеком. Макарий сообщал, что контужен и ослеп, находится в Москве в госпитале, и просился домой.
