Но ошибся бы тот, кто подумал бы, что между консуляром и ростовщиком царило согласие. Тития ничего не интересовало, кроме золота. Найдя казну Никомеда пустой, он решил выколотить долг и проценты с его подданных. Те, кто не могли внести поголовной подати, теряли не только имущество, но и свободу. Титий готов был превратить все царство в пустыню. Мания Аквилия, уже успевшего получить изрядный куш, заботило состояние Вифинии и ее армии. Он понимал, что, если не одернуть Тития, в стране останутся одни старики и старухи. Кто будет работать? Кто будет служить в войске? Специальный закон, изданный Никомедом по настоянию консуляра, запрещал продажу в рабство за долги. Корабли работорговцев стали уходить из Никомедии пустыми. Им больше нечего было делать в Вифинии. Но зато оживились безлюдные прежде долины в горах восточнее Никомедии. Они были превращены в лагеря для обучения новобранцев. Их сгоняли со всех концов царства. Это были отцы семейств и безбородые юнцы, виноградари, рыбаки, пастухи, мелкие торговцы, школьные учителя. Под наблюдением специально подобранных Манием Аквилием центурионов они превращались в воинов.
Это было зрелище, способное вызвать смех. Новобранцы не понимали приказаний, путали ряды, наталкивались друг на друга, падали. Самые простые команды ставили их в тупик. В латах, со шлемами, напяленными на лоб, они напоминали комических персонажей Менандра. Но стоило вспомнить, что их руки привыкли к сетям, виноградному ножу, к плугу, молоту, чтобы почувствовать жалость к этим несчастным пленникам Ареса. Чувство это было чуждо их учителям, считавшим всех вифинцев лентяями, хитрецами, а то и тайными сторонниками Митридата. Жестокое обращение заставило нескольких вифинцев бежать. Римляне распяли их у лагерных ворот на устрашение всем остальным.
Казалось, Маний Аквилий мог быть доволен результатами своей деятельности. Прошло лишь полгода после возвращения Вифинии Никомеду, а у вифинского царя впервые была армия, обученная по римскому образцу. Конечно, подготовка воинов оставляла желать лучшего. Но Маний Аквилий и не рассчитывал на победу Никомеда над войсками Митридата. Ему нужен был предлог для военной поддержки своего союзника. Был уже назначен день похода к понтийской границе. Однако Никомед стал вести себя как осел, на которого взвалили неподъемную ношу. Страх перед могущественным соседом заставлял его изыскивать всякие причины для оттяжки выступления. Манию Аквилию пришлось напомнить принятое Никомедом обязательство и сказать ему, что знает еще одного сына его отца, который мечтает занять трон. Никомед смирился со своей участью. Труднее было справиться с Титием, который не мог простить Манию Аквилию понесенных убытков. Он отказал консуляру в кредите, ссылаясь на невыполнение прежних обязательств. Манию Аквилию пришлось связаться с делосскими ростовщиками, потребовавшими в качестве залога за займ вифинские корабли.
Видя, что Маний Аквилий обходится без его услуг, Титий прибег к помощи своих друзей в Риме. Но золотые времена Тития миновали. Горький опыт Рутилия Руфа и других сенаторов, осужденных всадническими судами, заставил отцов города отвергнуть все нападки на Мания Аквилия. Народный трибун Ливии Друз Младший выдвинул на комициях предложение отнять у друзей Тития — римских всадников — судебную власть. В ответ всадники привлекли к суду нобилей, обвиняя их в вымогательстве и грабеже.
Рим шел к гражданской войне. Это чувствовалось не только в его провинциях, но и на далеких берегах Понта Эвксинского.
Единственным украшением стола, разделявшего Митридата и Архелая, было блюдо с черешнями. Архелай, казалось, не замечал его. Его речь была плавной, доводы вескими. Римские новости были ему известны во всех подробностях, словно он сам присутствовал на заседании сената.
Архелай внезапно запустил ладонь в блюдо, и на пальцах гирляндами повисли янтарные ягоды. Подняв руку над головой, он патетически произнес:
— Отцы сенаторы! Эти невиданные плоды растут лишь в трех днях пути от нашей провинции. Посмотрите на них! Они появляются раньше вишен и превосходят их красотой и сладостью. Допустите ли вы, чтобы враги наслаждались этими дарами Помоны, в то время как дети Марса и не мечтают о фруктах?! Как бы то ни было, я полагаю, что Синопа должна быть разрушена.
Митридат расхохотался. Напряжение, вызванное рассказом, было снято шуткой. Маний Аквилий перед отъездом из Рима, разумеется, не произносил подобной речи, и, наверное, ему вовсе неизвестно о существовании черешен, выращенных в понтийском городе Керасунте. Но нет сомнений, что он вообразил себя новым Катоном. Он так же мечтает об уничтожении Синопы, как старый цензор бредил разрушением Карфагена. Конечно, консуляр не придумает ничего нового. Ему нужен новый Масинисса — человек, на которого должен обрушиться первый удар. И он уже нашел его. Это Никомед!
— Ты прав! — воскликнул Митридат. — Перед глазами Мания Аквилия стоит Карфаген. И этим необходимо воспользоваться.
— У тебя есть план?
— Да! Отправляйся в Рим. Римские сенаторы привыкли к роли арбитров. Пусть они рассудят меня с Манием Аквилием.
Архелай уронил ягоды в блюдо. Мог ли он думать, что шутка выльется в серьезное поручение?!
— А как Комана? — вырвалось у него. — На кого я брошу Кибелу?
— Пусть она останется за тобою. В споре с Марсом, — сказал Митридат, — не обойтись без ее покровительства… и ее сокровищницы! Кто это сказал: «Рим падет, как только отыщется подходящий покупатель»?
— Нумидийский царь Югурта, если верить молве.
— Последуй его совету! Явись во всеоружии. Встреться с Марием. Я слышал, что у него затруднения. Римский народ ненасытен. А если откажет Марий, обратись к Сулле. Он рвется к власти и нуждается в золоте. — Митридат встал. — Желаю тебе удачи! И пожелай того же мне в деле с Тиграном.
Митридат пододвинул к себе фиал, до краев наполненный вином.
— Твоя страна, — начал он мечтательно, — впервые открылась мне с круч Париадра. Склоны в косых солнечных лучах казались розовыми. И с тех пор, стоит лишь услышать слово «Армения», как в глазах встает этот цвет.
— А мне на чужбине родина виделась ослепительно голубой, как вода ее озер, — отозвался Тигран. — Парфяне поместили меня в каменистой степи ниже Гирканского моря. Три года я ел там лепешки из толченых яблок, пил вино, выжатое из каких-то корней. Мое возвращение обошлось Армении в семьдесят долин!
— Но ведь ты уже возвратил их, как я слышал?
— Да! — подтвердил Тигран. — Но горы стали тесны моему народу, как младенцу колыбель. Мы владеем истоками всех великих рек. Так почему же их устьем должны обладать другие? Без выхода к морю нет державы. Это понял твой дед Фарнак, пробивший мечом путь к Понту. Пойду за ним и я…
— Географы, — сказал Митридат после долгого раздумья, — считают, что ойкумена имеет форму хламиды, а физики добавляют, что эта хламида поизносилась за многие тысячи лет. Нас, политиков, это ничуть не беспокоит. Мы, как портные, сшиваем старые куски, и нам кажется, что получается нечто новое. Но что осталось от былой империи Кира и Александра? Сгнили нити, связывавшие сатрапии, империя распалась на отдельные куски.
— Ты хочешь сказать, что великая Армения мне не по плечу?
— Нет! Я просто спрашиваю, где те нити, которыми ты сошьешь Македонию, Атропатену, Армению, Албанию?
— А какие нити у тебя? — поинтересовался Тигран.
— Моя нить — свобода эллинов. Она может объединить тысячи людей, живущих в разных городах. Я это понял, путешествуя по Азии. Вернувшись в Синопу, я позаботился и об игле.
— Об игле? — удивился Тигран.
— Я говорю о флоте, — продолжал Митридат. — Но одного флота мало. Для борьбы с римскими легионами мне нужна тяжеловооруженная конница.
Он откинулся на сиденье и внимательно, словно впервые, взглянул на Тиграна. «Сможет ли этот тридцатилетний полнеющий человек быть полезен моему делу? Годы парфянского плена не сломили его. Он многому научился в неволе. Но мечта о Великой Армении? Не выроет ли она пропасть между нами?»
— Я дам тебе свою конницу, — сказал Тигран решительно. — Но мне хотелось бы знать, как ты отнесешься к моему предложению…
Митридат сделал вид, что не понимает, куда клонит его собеседник.
— Разумеется, если в моих силах…
— У тебя есть дочь на выданье, — молвил Тигран вкрадчиво. — Я хотел бы породниться с тобою.
Митридат задумался.
— Я согласен, — сказал он, поднимая свой фиал.
Дворец Кабиры готовился к праздничному торжеству. Его новые неистертые мозаичные полы опрыскивались пахучими аравийскими маслами.
Статуи богов в нишах украшались гирляндами зелени и цветов. К столбам ограды и мраморным колоннам портиков прикреплялись факелы и светильники. В то мгновение, когда перед гостями покажутся царственные жених и невеста, забьют невидимые фонтаны и из портиков польются звуки флейт и кифар.
