Все здесь ничем не напоминало царского двора. Владения господина и госпожи Секундат… Вторых, как с убийственной иронией их называла императрица. Екатерина никогда не испытывала родительских чувств к сыну. Павел отвечал матери тем же. С годами отчуждение перерастало в неприязнь, скрытая неприязнь — в откровенную ненависть. Да и что было скрывать!
Екатерина жила. Благополучно царствовала. Творила свою волю. Наследник был обречен на тянувшееся десятилетиями ожидание.
Уходила молодость. Подходили зрелые годы. Не за горами стояла старость. Сорок с лишним лет надежд, опасений, попираемого честолюбия. В конце концов, свой клочок земли — Гатчина, Павловск. Свой дом. Одни и те же лица — семьи, придворных, исчезавших, как только до императрицы доходили слухи о складывавшихся с ними добрых отношениях, рождавшемся доверии, тени преданности, становились желаннее необузданной роскоши императорских апартаментов.
Екатерина не возражала против исчезновения великого князя, один вид которого вызывал у нее приступы желчи. Он мог жить в предоставленных ему загородных дворцах. Там за ним было даже легче наблюдать. А появляющиеся у Павла странности — их не стоило ограничивать. Напротив — рассказы о них компрометировали в глазах придворных и дипломатов и без того малопопулярную фигуру наследника. Гатчина переходит во владение Павла в 1783 году, и первые страницы ее истории говорят о людях, которые связывают с наследником престола свои надежды. Никита Панин, мечтавший о передаче Павлу власти ради преобразования русского государства в конституционную монархию. Воспользовавшаяся его иллюзиями Екатерина тем не менее вынуждена была считаться с влиятельным вельможей и передать в свое время в его руки воспитание наследника как незатухающую надежду на реализацию своих планов в будущем.
Н. И. Салтыков, входивший в панинское окружение. Александр Борисович Куракин, внук Никиты Панина, проведший с великим князем детские годы. Известный своими переводами с французского и сочинениями по географии С. И. Плещеев. Наконец Н. В. Репнин.
Впрочем, судьба и на этот раз оказалась благосклонной к Екатерине. Н. И. Панина не стало в марте того же 1783 года. Н. И. Салтыкова она поспешила уже в сентябре перевести к своему старшему внуку и любимцу, будущему Александру I, и во всяком случае отдалить от Малого двора.
Чем-чем, а искусством слежки за окружением императрица владела в совершенстве и не пренебрегала никогда. Как в шахматной партии, каждое перемещение или назначение в придворном штате преследовало определенную, четко намеченную цель. На месте Н. И. Салтыкова появляется в должности гофмейстера Малого двора граф В. П. Мусин-Пушкин. Императрица вполне могла рассчитывать на его лояльность и — тщательно скрываемую антипатию к настроениям великого князя. Да и настроениями при желании удавалось также незаметно руководить.
Екатерина проявляет необъяснимую снисходительность к прусским увлечениям сына. Более того — поддерживает его военные занятия. Она слишком хорошо помнит подобные «игры» собственного мужа. Да и чем могли грозить большому двору каких-нибудь два полка, тем более переделанных на ненавистный русской армии прусский лад!
Чем больше Павел ими занимался, тем шире расходилась молва о любезной его сердцу муштре, тем вернее оправдывался расчет на антипатии в обществе к наследнику. Приезжавшие на обязательные дежурства придворные чины большого двора не могли не замечать происходивших в великом князе неприятных для них перемен.
По словам современника, «наследник престола препровождал обыкновенно лето в двух своих увеселительных замках. В Павловском, близ Царского Села, и в Гатчине, занимаясь по склонности врожденной к военной службе вахтпарадами, учил каждое утро при разводе или батальон морской или кирасирской свой полк, а с утренней зарей забавлялся иногда полковыми строями. Прочее время дня он томился в скуке, не имея кроме чтения никаких занятий; вечера он убивал за шашками… От природы он был весьма умен и учен основательно, память имея превосходную, но был, как и я грешный, безобразен лицом, и как я же любил около женщин делаться рыцарем». Фавориты относились к Гатчине и ее обитателям с нескрываемым пренебрежением. Какой смысл был заискивать в цесаревиче, когда дело явно шло к передаче престола старшему внуку? Дипломаты, опасаясь недовольства Екатерины, избегали великого князя. Да императрица не допускала и мысли о непосредственном их общении с Павлом.
Придворные одинаково тяготились унылой обстановкой Малого двора, не хотели ставить себя под угрозу царского гнева. Одно из немногих дозволенных развлечений Малого двора — любительские спектакли — не ладились из-за случайного состава участников. Обстоятельства положили конец и этой забаве. В 1788 году спектакли были прекращены из-за участия Павла в шведском походе в качестве «любопытного волонтера» и больше не возобновлялись. Семейные неурядицы, вызванные неожиданным увлечением цесаревича Е. И. Нелидовой, еще более сгустили атмосферу Малого двора. Екатерина и ее окружение с злорадным любопытством наблюдали за возникавшими конфликтами, беспомощными попытками великой княгини избавиться от соперницы, за их ссорами, которые одни, кажется, и оживляли одиночество гатчинских дней.
О том, как выглядела жизнь этой горстки людей, Мария. Федоровна сама подробно напишет Н. П. Румянцеву в октябре 1790 года. Несмотря на раннюю осень, холода, неустроенность загородного дворца и раздражение императрицы, Павел старался продлить свое пребывание вдали от Петербурга. «Жизнь ведем мы сидячую, однообразную и быть может немного скучную; я читаю, пишу, занимаюсь музыкой, немного работаю… Обедаем обыкновенно в 4 или 5 часов: великий князь, я, мадемуазель Нелидова, добрый граф Пушкин и Лафермьер. После обеда проводим время в чтении, а вечером я играю в шахматы с нашим добрым Пушкиным, восемь или девять партий кряду. Бенкендорф и Лафермьер сидят возле моего стола, а Нелидова работает за другим. Столы и стулья размещены так же, как и в прошлый 1789 год. Когда пробьет 8 часов, Лафермьер, с шляпой в руке, приглашает меня на прогулку. Мы втроем или вчетвером [Лафермьер, Бенкендорф, я и иногда граф Пушкин] делаем 100 кругов по комнате; при каждом круге Лафермьер выбрасывает зерно из своей шляпы и каждую их дюжину возвещает обществу громким голосом. Иногда чтобы оживить нашу забаву и сделать ее более разнообразной, я и Бенкендорф пробуем бегать наперебежку. Окончив назначенные сто кругов, Бенкендорф падает на первый попавший стул при общем смехе. Таким образом убиваем время мы до половины девятого, время, совершенно достаточное для того, чтобы восстановить наши силы». Неутихающая борьба двух женщин доделывает то, что начала Екатерина. Немногие близкие к цесаревичу люди делятся на враждующие лагеря. Нелидова добивается удаления от двора жены Бенкендорфа, ближайшей подруги Марии Федоровны. Когда в 1793 году Нелидова решает вернуться в ее родной Смольный институт, Павел отказывается ото всех тех, кто был дружен с нею. Один за другим уходят из его окружения братья Куракины, С. И. Плещеев, А. Л. Нарышкин. Их место занимают настоящие «гатчинцы» во главе с Аракчеевым и бывшим «царским брадобреем» Кутайсовым. Павел настолько откровенно начинает бунтовать против воли Екатерины, что вообще отказывается присутствовать на бракосочетании своего старшего сына. Чтобы преодолеть его сопротивление, понадобились совместные усилия Марии Федоровны и Нелидовой, одинаково испуганных возможным гневом Екатерины.
Дети — они были главным предметом спора Большого и Малого двора. Павел хотел, чтобы вся его семья жила вместе. Екатерина забрала к себе двух старших сыновей и разрешала им встречаться с отцом один раз в неделю. Павел подозревает сыновей в преимущественных симпатиях к бабке и своим постоянным недовольством, разоблачениями императрицы еще более отталкивает их от себя.
Оказавшаяся в середине девяностых годов в Петербурге принцесса Кобургская имеет возможность сравнить два русских двора. «Мы были очень любезно приняты, но здесь я очутилась в атмосфере [Гатчины] совсем не похожей на петербургскую. Вместо непринужденности, господствующей при императорском дворе, я нашла здесь стеснение, все было натянуто и безмолвно. Великий князь, который, впрочем, очень умен и может быть приятным в обхождении, если он того желает, отличается непонятными странностями, между прочим дурачеством устраивать все вокруг себя на старый прусский лад. В его владениях тотчас встречаются шлагбаумы, окрашенные в черный, красный и белый цвет, как это имеет место в Пруссии, при шлагбаумах находятся часовые, опрашивающие приезжающих, подобно прусакам. Всего хуже, что эти солдаты — русские, переодетые в прусаков; эти прекрасные на вид русские, наряженные в мундиры времен короля Фридриха I, изуродованы этой допотопной формой. Русский должен оставаться русским. Он сам это сознает и каждый находит, что он в своей одежде, коротком кафтане, волосами, остриженными в кружок, несравненно красивее, чем с косою и в мундире, в котором он в стесненном и несчастном виде представляется в Гатчине. Офицеры имеют вид, точно они срисованы из старого альбома. За исключением языка во всем прочем вовсе непохожи на русских. Нельзя сказать, чтобы эта метаморфоза была умно придумана. Мне было больно видеть эту перемену…»
