– Что с тобой, Рамборг? – тихо и неохотно произнес Симон. – Я не пойму, что ты хочешь сказать…
– Нет, ты понял, – взволнованно сказала она, – ты такой же… такой, как этот Тристан…
– Ну, вот уж нет. – Он попытался засмеяться. – Разве я похож на Тристана Прекрасного? А эти женщины, о которых ты говоришь… Помнится мне, что они жили и умерли непорочными девами, непознанными своими мужьями… – Он взглянул на жену: ее личико с острым подбородком побелело, она кусала губы.
Симон спустил ногу на пол, выпрямился и положил обе руки ей на плечи.
– Мы прижили с тобой двух детей, моя Рамборг, – тихо сказал он.
Она не ответила.
– Я старался показать тебе, как благодарен тебе за этот дар. Я думал… Я старался быть тебе добрым мужем…
Так как она по-прежнему не говорила ни слова, он выпустил ее, отступил на несколько шагов и сел на скамью. Рамборг пошла следом за мужем и остановилась перед ним, сверху вниз глядя на Симона: на его широкие ляжки в мокрых, забрызганных грязью штанах, тучное тело, полное обветренное лицо. Она неприязненно скривила губы:
– Ты стал безобразен с годами, Симон.
– Я никогда не мнил себя красавцем, – спокойно ответил он.
– А я молода и красива… – Она села к нему на колени, сжала ладонями его голову, и слезы хлынули у нее из глаз. – Симон, взгляни на меня… Почему не можешь ты оценить это? Никогда я не желала другого супруга, кроме тебя. Я была еще ребенком, а уже мечтала, что супруг мой будет таким, как ты. Помнишь, как мы с Ульвхильд шли с тобой за руку. Ты пошел как-то с отцом в загон поглядеть на жеребят. Ты перенес Ульвхильд через ручей, а меня собирался взять на руки отец, но я закричала, что пойду только к тебе! Помнишь?
Симон кивнул. Он хорошо помнил, что постоянно возился с Ульвхильд, потому что ему было от всего сердца жаль бедную маленькую калеку. А о самой меньшей из сестер он не сохранил никаких воспоминаний, помнил только, что в семье был еще один ребенок, младше Ульвхильд.
– У тебя были такие прекрасные волосы… – Она погрузила пальцы в его волнистые каштановые волосы, прядь которых спускалась ему на лоб… – У тебя и доныне нет еще ни одного седого волоска. А Эрленд вскоре станет наполовину седым… И мне так нравилось, что у тебя на щеках ямочки, когда ты улыбнешься. И что ты такой шутник…
– Да, в ту пору я был немного краше с виду, чем сейчас…
– Нет, – страстно прошептала она. – И теперь, когда ты ласково глядишь на меня… Помнишь ту ночь, когда я в первый раз спала в твоих объятиях?.. Я плакала, потому что у меня болел зуб. Мать с отцом уснули, в верхней горнице было темно, но ты подошел к скамье, где мы лежали с Ульвхильд, и спросил, что со мной. Ты сказал мне, чтобы я перестала плакать и не будила других, а сам взял меня на руки, зажег лучинку, отщепил от нее кусочек и проколол десну у больного зуба, так что даже показалась кровь. А потом ты прочитал молитву, и боль утихла, и ты позволил мне лечь в твою постель и обнял меня…
Положив руку ей на голову, он привлек ее к своему плечу. Теперь и он вспомнил: это случилось тогда, когда он приехал в Йорюндгорд сообщить Лаврансу, что договор между ним и Кристин лучше расторгнуть. Он не мог заснуть в ту ночь и теперь вспомнил, как он встал, чтобы успокоить маленькую Рамборг, которая хныкала из-за зубной боли…
– Скажи мне, моя Рамборг: неужто я хоть раз дал тебе повод думать, что не люблю тебя?..
– Симон!.. Разве я не заслужила, чтобы ты любил меня больше Кристин? Она дурно обошлась с тобой, обманула тебя, а я ходила за тобой все эти годы, как верная собачонка…
Симон осторожно спустил жену с колен, встал и взял ее за обе руки.
– Никогда не говори больше о твоей сестре, Рамборг, так, как ты говорила сейчас. Ты, видно, сама не понимаешь своих слов. Или, может, ты думаешь, что я не боюсь бога, не страшусь позора и смертного греха, не стыжусь детей своих, друзей и родичей… Я твой супруг, Рамборг, не забывай об этом и никогда больше не веди таких речей…
– Я знаю, что ты не нарушил божьих заповедей. И не погрешил против чести…
– Ни разу не сказал я твоей сестре такого слова, ни разу не коснулся ее так, что не мог бы ответить за это в день Страшного суда – в том свидетели мне господь бог и святой Симон-апостол…
Рамборг молча кивнула.
– Неужто ты думаешь, что сестра твоя обходилась бы со мной так, как обходилась все эти годы, если бы полагала, как ты, что я смотрю на нее с греховным вожделением? Тогда ты не знаешь своей сестры.
– О, разве Кристин придет в голову, что какой-нибудь мужчина, кроме Эрленда, станет смотреть на нее с вожделением? Она едва замечает, что мы тоже люди из плоти и крови…
– Что правда, то правда, Рамборг, – спокойно сказал Симон. – Тем более ты должна понять, как неразумно мучить меня своей ревностью.
Рамборг высвободила свои руки из его рук.
– Не о том я вела речь, Симон. Но никогда ты не любил меня так, как любил ее. Да и поныне к ней обращены твои помыслы. Обо мне ты редко вспоминаешь, когда меня нет с тобой.
– Не моя вина, Рамборг, если сердце мужчины создано так, что руны, начертанные на нем в те годы, когда оно молодо и пылко, врезаются глубже, чем все, что пишется потом…
– Ты знаешь старую пословицу, будто сердце мужчины первым пробуждается в материнской утробе и последним затихает в его смертный час, – тихо промолвила Рамборг.
– Вот как?.. – Есть такая пословица… Что ж, наверно, так оно и есть. – Он легко провел рукой по бледной щеке Рамборг. – Но если мы думаем сегодня уснуть, пора ложиться в постель, – устало добавил он.
Рамборг вскоре забылась сном: Симон высвободил руку, на которой покоилась ее голова, отодвинулся к краю постели и натянул меховое одеяло до самого подбородка. Рубашка на его плече промокла от ее слез. Ему было мучительно жаль жену – и в то же время он с отчаянием думал, что отныне не сможет поддерживать семейное согласие, обращаясь с женой как со слепым, неопытным ребенком. Отныне он должен примириться с тем, что Рамборг – взрослая женщина.
За окном стало светло – майская ночь была на исходе. Симон чувствовал смертельную усталость. Завтрашний день – воскресенье. Нет, завтра он не поедет в церковь, хотя, по правде говоря, ему не мешало бы очистить душу. Когда-то он дал слово Лаврансу не пропускать ни одной службы без важной на то причины; но много ли толку, что он все эти годы держал свое обещание! – думал он с горечью… На другой день он не поехал к обедне…
ДОЛЖНИКИ
Кристин так и не узнала всей правды о том, что произошло между Эрлендом и Симоном. Эрленд передал ей и Бьёргюльфу то, что Симон рассказал ему о своей поездке в Дюфрин, и добавил, что после этого объяснения у них со свояком вышла ссора и они расстались во вражде. «Более я об этом сказать не могу».
Эрленд был немного бледен, но лицо его было непреклонно и полно решимости. За годы их брака Кристин всего несколько раз видела у мужа такое выражение, и случалось это, когда речь заходила о предметах, о которых Эрленд не желал распространяться .
Кристин очень не любила, когда в ответ на ее распросы у Эрленда на лице появлялось такое выражение. Бог свидетель, она всегда желала считаться простой, обыкновенной женщиной и предпочла бы не входить ни во что, кроме воспитания детей и домашнего хозяйства. Но ей всякий раз приходилось брать на себя такие заботы, какие она сама считала неженским делом, и Эрленд без колебания позволял ей взваливать их на ее плечи. Но тогда ему совсем не к лицу высокомерно держаться, обрывая ее на полуслове, когда она хочет знать правду о поступках, которые он совершил, не посоветовавшись с ней, и которые касались их общего благополучия.
Весть о распре между Эрлендом и Симоном легла камнем на сердце Кристин. Рамборг была ее единственной сестрой. А когда Кристин думала о том, что больше ей не придется видеть Симона, она впервые стала понимать, как дорог ей этот человек и сколь многим она ему обязана: его верная дружба была самой надежной опорой во всех ее невзгодах.
К тому же Кристин понимала, что в поселке сызнова пойдут пересуды: – Ну вот, эти йорюндгордцы поссорились уже и с Симоном из Формо!» Симона и Рамборг любили и уважали все окрестные жители. А к ней самой, к ее супругу и сыновьям большинство соседей относилось с недоверием и неприязнью, это Кристин уразумела уже давно. А теперь они и вовсе останутся в полном одиночестве…
В первое же воскресенье, когда, поднявшись на церковный холм, Кристин увидела Симона, стоявшего поодаль с другими крестьянами, она чуть не провалилась сквозь землю от горя и стыда: Симон приветствовал Кристин и ее семейство кивком головы, но впервые за все это время не подошел к ним, не подал руки и не пустился с ними в разговоры.
Однако Рамборг подошла к сестре и взяла ее за руку:
– Нехорошо, сестра, что между нашими мужьями вышла размолвка, но нам с тобой нет нужды ссориться по этой причине.
