— Мучаются, как и я! — отвечал цыган.
— Что ж ты думаешь делать?
— Думать нечего: пришло умереть.
— Вздор, — быстро перебила цыганка, — смерть не придет по приказанию. Нужно искать средства жить.
— Для меня нет средств.
— А если б я нашла?
— Ты?! — недоверчиво улыбаясь, отозвался цыган. — Побереги их для себя, пригодятся при случае.
— Мне? Зачем?
— Затем, что и ты связалась с погаными, и не сдобровать тебе!..
— Я? Я? — цыганка засмеялась. — Что же ты обо мне думаешь?
— Думаю то же, что все думают: пропадешь даром!
Аза продолжала смеяться.
— Тебе кажется, — произнесла она, успокоившись, — что Аза так же бесхарактерна, послушна, как вы все, ты думаешь, что довольно Азе слово сказать или показать игрушку, деньги, и она пропала? Да, я хожу в усадьбу, но ведь я приказываю пану, а не он мне.
— Да, — сказал Тумр, пристально всматриваясь в лицо девушки, — он твой возлюбленный.
— Такой же, как и ты! — резко отвечала девушка.
— Такой же, как я? Как я?! — произнес цыган, приходя, по-видимому, в сознание. — Когда же я был твоим возлюбленным?
— И он никогда им не был.
— Отчего ж ты сидишь у него по целым дням и дурачишь его?
— Сижу потому, что мне там хорошо, удобно, тепло, потому что там я сыта. Счастье цыгану, если он может хоть один денек, один час украсть из своей бедной жизни!.. Как ты мог думать, чтоб цыганка, как я, влюбилась в вашего изнуренного пана? Ему нужен доктор, а не любовница. Эх, Тумр, плохо ты меня знаешь!
— Когда-то я знал тебя, — тихо произнес цыган, — да кто за вас может ручаться и сказать, какими вы будете завтра?
— А я тебе скажу, что будет завтра и что всегда должно быть, — перебила Аза, останавливаясь.
Они были уже далеко за селом. Остановившись вместе с Азой, Тумр оглянулся и тут только вспомнил, что оставил жену одну, больную.
— Что ж будет завтра? — спросил он с принужденной улыбкой. — То же, что и сегодня: голод, нужда! Не правда ли? Вы скоро бросите Стависки и пойдете куда глаза глядят, а я умру тут на привязи, как собака.
— Можешь идти с нами.
— Я? С вами? А жена?
— С женой и с ребенком. Чего тебе ждать здесь? Чего доброго, еще повесят. Из наших никто еще не умирал голодной смертью, найдется у нас и для тебя работа и кусок хлеба.
— Жена-то не захочет.
— Что ж это у вас, жена правит домом, а не муж? — с насмешкой произнесла Аза. — И ты ей повинуешься? Вот еще?! Она вышла за цыгана — пусть и идет за ним!
— Нет! — отвечал Тумр после минуты раздумья. — Я этого не сделаю.
Видно было, что он хотел сказать еще что-то, но замолк.
— Почему? — настоятельно спросила цыганка.
— Почему?! Потому что и ты была бы вместе с ними! Слышишь, Аза? — произнес цыган, ухватив за руку свою собеседницу.
— Я? Так и я сделалась твоим врагом, что ли? — спросила Аза голосом, в котором был слышен упрек.
— Нет, таиться нечего, — решительно отвечал Тумр, — ты бы и меня, как этого пана, сожгла своими глазами, у тебя нет сердца!
— О! Да к чему тебе мое сердце?
— Ты спрашиваешь?
— Спрашиваю потому, что ты полюбил белокурую крестьянку.
Тумр опустил глаза.
— И ты когда-то любила пана…
— Так же, как и теперь, — отвечала Аза. — Какое тебе дело до моего сердца? Оно свободно. Ты любил меня прежде… теперь любить не можешь, пора прошла.
— Пора прошла. Пора прошла! — вскричал цыган, выпуская ее руку. — О, я это знаю. Вот когда мне пришлось с ума сойти от тебя!
— Ужели? — спросила девушка, несколько смутившись.
— Подлая! Еще смеешься надо мной!
— Нет, я только спросила тебя.
Тумр дико посмотрел на нее из-под нависших ресниц и замолчал.
Долго они шли не говоря ни слова, их мысли и лица вскоре изменились.
Аза вдруг стала задумчива, вместо веселости, на лице появилось грустное выражение. Тумром мало-помалу овладевало то же бессознательное чувство, которое привело его за несколько дней перед тем к табору цыган. Прежняя страсть забушевала в его груди и выразилась в его глазах. Когда взоры их встретились, Аза испугалась и почувствовала себя ничтожной пред этим Геркулесом.
— Ступай домой, — произнесла она дрожащим голосом, — ступай! Еще увидимся…
— Где? Когда?
— Не знаю… не знаю, — торопливо отвечала Аза, стараясь уйти, — сегодня или завтра…
— Ты опять побежишь в усадьбу?
— Нет, я иду к своим…
— А завтра опять пойдешь к нему? — произнес Тумр, делая из вопроса упрек. — Стыдись, — прибавил он, не ожидая ответа, — на что тебе этот изгнивший труп? Сама знаешь, что он не для тебя создан, а все-таки тащишь его за собой и мучишь…
Девушка пожала плечами, глаза ее снова запылали, на лице изобразилась прежняя гордость и презрение.
— Зачем же мы созданы? — спросила Аза с заметным одушевлением. — Разве затем, чтобы скитаться, страдать? Нет! Нет! Каждый из нас по-своему исполняет завет, приняв его из уст матерей: старухи ворожат и страшат ворожбой, крадут детей, убивают матерей, а мы, девушки, мучим поганых иначе! Я его замучу, уморю, отравлю взором!
Ожесточенная злоба и какой-то инстинкт уничтожения говорили устами прелестной цыганки.
— Они все лучшее прибрали к своим рукам, а нам оставили нищету, и нам быть их друзьями?! Пусть пропадают!
— Пусть пропадают! — прошептал Тумр задумчиво. — Однако ж я бы пожалел о нем!
— Немудрено! — подхватила Аза. — Ты сам поганый, и душой и телом… ты враг наш!
— Ты с ума сошла, — произнес Тумр.
Аза улыбнулась и показала два ряда своих прекрасных зубов.
— Ну, полно, полно! Ступай в свою конурку, собака! Прочь от меня! К жене! К жене иди!
Тумр хотел было спросить, где и когда встретится с нею, но Аза, опомнившись и овладев собою, понеслась как ветер и скоро исчезла из глаз.
Вечером Аза опять пробежала мимо кладбища и направилась к барскому дому. Что влекло ее туда? Жадность или любопытство, или, в самом деле, инстинкт мщения и преследования, который так часто управлял ее действиями? Кто знает!..
Адам, сжигаемый страстью, так искусно возбужденной и поддерживаемой, всегда принимал Азу с распростертыми объятиями, но, когда она уходила, пан, предоставленный самому себе, думал о ее поведении и давал себе обещание серьезно поговорить с цыганкой, взять ее в руки или выгнать из дому.
— Что она думает? — говорил пан, оставшись наедине после безуспешной беседы с крестьянами. — Она просто дурачит меня! Я сам себя не узнаю. Нет! Нужно все покончить разом: или задержу ее навсегда, или, отдувши порядочно, выгоню скверную обманщицу. Довольно! Надо знать меру!..
И, стараясь придать себе более решимости и храбрости, он твердил: "Пора покончить с этой проклятой девчонкой!"
Но когда проклятая девчонка опять появилась в его комнате и лицом, полным жизни, озарила печальные покои старого дома, Адам забыл все свои клятвы и онемел пред нею.
Аза, не сказав ему ни слова, бросилась на мягкую постель, поджала под себя ноги, голову положила на подушку и, устремив глаза в потолок, долго сидела, задумавшись.
Молчание Азы дало возможность Адаму собраться с духом и ободрить себя.
— Аза! — строго произнес пан. — Я намерен серьезно поговорить с тобой, пора нам покончить.
Цыганка, уверенная в своей силе, не изменяя позы, отвечала:
— Ну, говори, с охотой слушаю, как ты хочешь покончить?
— Довольно уж ты глумилась надо мной и обманывала меня. Твое поведение становится невыносимым. Выбирай: или навсегда оставайся здесь, или вон отсюда вместе со своими цыганами.
Последние слова он произнес так тихо, что, казалось, он сам их боялся.
Аза захохотала, не переставая смотреть в потолок.
— Если я уйду с цыганами, что ты тут станешь делать? Будешь грустить, тосковать, зевать, и, наконец, в другой раз женишься, и жена тебя станет обманывать.
Воспоминание о неверной жене, всегда неприятное для Адама, теперь окончательно раздражило его. Глаза его налились кровью, он вскочил со стула и затопал ногами.
— Молчи, змея! — крикнул пан в припадке бешенства.
— А! Вот каков! Он и сердиться умеет! — спокойно произнесла цыганка.
Спокойствие ее болезненно подействовало на бессильного пана.
— Еще одно слово, — закричал он, — и…
— И что? — спросила Аза с убийственным спокойствием.
Адам затрясся от гнева, бессильная злоба остановила в груди дыхание, и он молча схватился за волосы. Азе уже было известно, каким неистовством сменялась иногда его постоянная апатия. Измерив силу его гнева и опасаясь за самое себя, она постаралась успокоить разгневанного, конечно, для нее это было нетрудно: стоило только взглянуть иначе, и взбешенный пан сделается кроток, как овечка. Действительно, пан Адам не мог противиться этим глазам: они преследовали его и влекли за собой непреодолимой силой, он хотел было казаться раздраженным, гневным, пыхтел, надувался и в то же время чувствовал свое бессилие, но он, не сказав ни слова, бросился в кресла.
