В ночной темноте Диор обошел рощу вдоль и поперек. Вышел на кладбище, побродил между надгробий, вновь вернулся в рощу. Зажег факел и уже в его свете обнаружил то самое сломанное деревце, о котором упоминал Материон. Оно оказалось в руку толщиной. Земля возле деревца была рыхлая, и на ней отчетливо виднелись два гигантских следа. Значит, лесной дух боится встречи с Диором! Иначе бы показался. Диор вскинул над головой кинжал и пропел Песню Победы, которой его научил Юргут:
Благосклонный Тэнгри, храбреца награди
За безумную удаль его…
Вернулся домой он уже перед рассветом. Алатей по–прежнему беспечно храпел в своей каморке. Дядя Марк купил этого раба совсем недавно на торговой площади и долго удивлялся, что продавали Алатея сами сарматы, причем поразительно дешево. Завтра он сразится с рыжим гигантом.
Вернувшись в дом и улегшись на лежанке, Диор некоторое время размышлял о некоей тайне, что окутывает его рождение. Его мать — дочь декуриона Максима Аврелия. Но кто его отец? Марк и гунн уклоняются от ответа на этот вопрос. Почему?
2
Как смеет раб ухмыляться, глядя на своего господина? В загадочной ухмылке Алатея таится угроза, какая–то опасность исходит от этого рыжего сармата. На днях Алатей как бы случайно расспрашивал Диора, есть ли в Маргусе богатые люди и где они живут. Зачем расспрашивал? Эта мысль не дает юноше покоя. Следовало бы предупредить дядю Марка, ветерана XII Молниеносного. Но о чем предупредить? Подозрение — не доказательство.
Дядя сейчас в поле. Еврипида, жена Марка, и Юргут хлопочут на кухне. Вот кому бы следовало сказать об Алатее — гунну! Юргут любит Диора как сына и добровольно согласился стать рабом дяди, лишь бы не возвращаться к гуннам, от которых сбежал, убив нескольких своих сородичей, грабивших декуриона Аврелия. Марк и Еврипида верят гунну. И говорят, что Юргут принес в их дом достаток.
Из кухни доносится запах жаркого и чесночной подливы. Диор откладывает книгу, которую читал, и выходит из атрия. В перистиле столбы не мраморные, а деревянные. Тем не менее дом Марка — один из самых зажиточных в Маргусе.
На хозяйственном дворе в вонючих лужах блаженствуют свиньи. Сармат Алатей приставлен к свиньям. Он и воняет, как они. Вон рыжий сидит в загородке на корточках, обнаженный по пояс, в холщовых штанах, и чешет щетинистое брюхо здоровенному черному хряку. Хряк и сармат — друзья. Они часто беседуют. Диор готов поклясться в этом. Сам слышал не раз. Когда говорит Алатей, хряк молчит. Когда хрюкает — грубо и отрывисто — хряк, Алатей хохочет и трясет лохматой головой.
Храбрость, храбрость и еще раз храбрость, как часто повторяет дядя Марк. Спина сармата так широка и мускулиста, что у Диора холодеет в животе. Но страха он и сейчас не испытывает.
У хряка слегка задрана верхняя слюнявая губа, над которой торчат два желтых клыка. Кажется, что он свирепо ухмыляется. Алатей знает, что Диор владеет всеми языками, на которых говорят окрестные народы, и, не оборачиваясь, насмешливо спрашивает:
— Ты боишься меня?
Диор молчит, некогда отвечать, в мыслях он уже видел сармата мертвым.
Алатей проворно встает на ноги. Приземистому Диору он видится гигантом. Растопыренные бугристые руки сармата могучи, его глаза из–под шапки спутанных волос сверкают, как у хорька. Он возвышается над загородкой, помедлив, опирается на жерди, с силой сжимая и разжимая огромные кулаки, при виде которых у Диора заранее звенит в голове. С толстой шеи сармата свисает на засаленном ремешке клык вепря. Он, наверное, из рода вепрей.
Диор надменно вскидывает голову, пошире расставляет ноги, звенящим от напряжения голосом спрашивает:
— Ты, раб, владеешь языком вепрей?
— Ха–ха–ха! — гремит голос сармата. — Я чародей! Конечно, владею! А что?
Диор трижды сплевывает через правое плечо, брезгливо говорит:
— Ты глуп, раб!
Алатей. выходит из загородки, делает шаг к юноше. Они упираются взглядами, как два соперника–быка. Алатей вдруг отводит глаза, склоняет к широкому плечу голову и смотрит на юношу искоса. Так смотрят змеи или птицы. На шее Диора христианский крестик. Наговор язычника бессилен против христианина.
— Ты так и не сказал, кто в Маргусе самый богатый человек? — Голос Алатея пронзителен и груб, как у хряка.
— Зачем тебе это знать? — заносчиво спрашивает Диор, хоть уже догадывается об этом.
— Занять деньги. Хочу купить раба, — осторожно отвечает Алатей.
По римским законам раб может купить раба. Но сармат явно обманывает. Это видно по хитроватому выражению его лица. Чтобы подозрение переросло в уверенность, нужны доказательства.
— Богачей много, — простодушно говорит юноша, — Септимий, Гета, Помпоний, Север, Антонин, Фортунат — все они декурионы и богачи. Но они берут тридцать процентов годовых от суммы долга.
Вчера Марк хвалился перед гостями, что Диор «умеет вычислять проценты и просрочку по ним». Диор все еще упивается шумным одобрением гостей. Этот же дикарь, видимо, не представляет, что такое проценты, пренебрежительно машет толстой ручищей:
— Мне нужно знать, кто из них самый богатый!
— Самый богатый Фортунат!
Выражение широкого бородатого лица сармата становится еще более лукавым и насмешливым, он неожиданно спрашивает:
— Кто твои родители?
— Не дело раба задавать подобные вопросы!
— Ха–ха! Если ты считаешь, что Марк — твой дядя, ты ошибаешься!
Диор ошеломлен. Что этот варвар говорит? Как смеет! Алатей между тем продолжает, понизив голос:
— Ты мог бы и сам догадаться. Ха–ха! Еврипида гордится твоим умом, а ты, оказывается, несмышлен. Твой отец был гунном! Поглядись–ка в зеркало!..
Голос сармата прерывается, потому что Диор с разбега бьет его головой в живот. Удар хорош. Алатей, хрюкнув, опрокидывается навзничь. От его яростного рева у Диора, кажется, лопнут уши. Сармат вскакивает. В его глазах загораются огоньки безумия. Он хищно наклоняется, растопыривает узловатые руки и направляется к Диору вперевалку, как утка. Гигант осторожен. Он хватает юношу за шею, изо всей силы гнет к земле. Но он не знает мощи Диора, способного пальцами крошить камень. Диор вжимает голову в плечи, ныряет в ноги сармату, отрывает грузное тело варвара от земли, подобно Гераклу в схватке с Антеем, и бросает сармата через голову. Падая, сармат проламывает загородку. Раздается треск дерева, стон. Диор вдруг слышит за спиной полный ярости голос Юргута:
— Хай, сынок, тебе помочь?
Но юноша молчит, не отводя взора от пытающегося подняться сармата. Ха, помочь! Победа уже близка! Диор бросается вперед. Оседлав спину варвара, загибает лохматую голову дикаря назад. Сейчас хрустнет его позвоночник. Юргут одним прыжком оказывается возле борющихся, хлопает юношу по спине, кричит:
— Не убивай его, сынок!
В голосе гунна одобрение и радость. Диор ослабляет хватку. Сармат некоторое время лежит неподвижно, потом осторожно поднимает голову, убедившись, что та цела, на четвереньках ползет в свою каморку. Победа!
— Диор! Диор! — доносится ласковый голос Еврипиды.
Диор поворачивается и мимо гунна бежит на зов. У него возникла смутная догадка, о которой и подумать страшно.
Во внутреннем дворике бассейн полон воды. Прошлым летом муниципальные рабы [40] проложили по главной улице глиняные трубы от водонапорной башни. Дядя шутит, что Маргус стал вторым Римом: есть форум [41], амфитеатр, книжная лавка, две школы. И вот еще водопровод.
Диор подбегает к бассейну, вглядывается в свое отражение. Раньше в этом не было нужды: он был занят другим. Лучи солнца падают отвесно, вода блестит. Кто поверит истине, если она оскорбительна? Диор боготворит все римское, гордится тем, что принадлежит к избранному богами народу, презирает грубых варваров.
— Мой мальчик, почему ты оставил «Энеиду»? [42] — спрашивает Еврипида, когда угрюмый Диор входит в атрий.
После того как Диор избил своих обидчиков, он учится дома под присмотром Еврипиды. «Энеиду» приобрел в книжной лавке Марк, продав десяток свиней.
В атрии появляется Юргут. Его страшное лицо сияет, когда он говорит на латинском языке, хотя Диор владеет и языком гуннов:
— Диор станет прославленным поэтом, напишет лучше Вергилия!
Им всем очень хочется, чтобы Диор стал знаменитостью. Еврипида и Марк в один голос утверждают, что боги наградили юношу неслыханными способностями. Диор запоминает все, что читает, слышит, видит. А стоит ему малое время понаблюдать за жестами, интонацией, выражением лица чужестранца, он начинает понимать язык того.
Тщеславная гордость заставляет Диора упражняться в сочинении стихов, речей, у него есть мечта превзойти не только Вергилия, но и великого Цицерона, а также известных геометров и философов. Это кроме того, что он станет великим воином.
