— Приказываю немедленно поднять в воздух бомбардировщики и атаковать фашистов! — громко произнес Еременко. — Вы поняли? Немедленно!..
— Все понял, товарищ Первый! — звонко отозвался генерал Хрюкин. — Отдаю экипажам приказ на вылет…
Командир 35-й гвардейской стрелковой дивизии генерал Глазков весь день провел на передовой, где его подопечные рыли окопы, сооружали пулеметные гнезда, устанавливали орудия и маскировали их, готовясь отразить натиск врага. Он так устал, что, едва вошел в блиндаж, где находился его КП, наскоро поужинал и завалился на диван, предупредив начальника штаба дивизии, чтобы тот разбудил его, если «что-то» случится.
У генерала Глазкова была боеспособная стрелковая дивизия, люди в ней как на подбор — смелые, отчаянные, в прошедших боях многие отличились, и этим комдив гордился. Он уже засыпал, когда в штаб позвонил командир батальона, возглавивший передовой отряд, капитан Столяров и сообщил, что южнее станции Котлубань он принял бой с танками и мотопехотой противника. Уже отбито две атаки, однако немцы наседают, хотя и несут большие потери.
— Наши силы на исходе, — звучал в трубке телефона тревожный голос капитана. — Прошу поддержать нас…
Словно предчувствовал комдив, это «что-то» случилось и заставило начальника штаба потревожить его. Выслушав сообщение, Глазков распорядился оказать помощь передовому отряду.
— Столярова я хорошо знаю, — заметил комдив, — дух в нем крепкий, он будет стоять до конца. Ну а если просит поддержать его, значит, ситуация там сложилась критическая.
— Я сейчас свяжусь с командиром соседнего полка и все обговорю, — заверил начальник штаба.
У Глазкова пропал сон. Он закурил и вышел из блиндажа на воздух. Он глотал дым, выпускал его струей и все думал, как развернутся события завтра, когда к рассвету его дивизия займет оборону на среднем оборонительном рубеже. Но ее передовые отряды уже двинулись на рубежи. Капитан Столяров первым принял неравный бой. Только бы немцы не смяли его оборону. От этой мысли у комдива пот выступил на лбу.
— Что, молчит Столяров? — спросил Глазков начальника штаба, возвратившись в блиндаж.
— Пока молчит, — грустно ответил тот.
Позже выяснилось, что помощь Столярову, к сожалению, опоздала. Вскоре после звонка в штаб дивизии он был тяжело ранен. Командование отрядом принял на себя командир пулеметной роты старший лейтенант Рубен Руис Ибаррури, сын председателя ЦК компартии Испании легендарной Долорес Ибаррури. Он повел людей в атаку, и в разгар боя его тяжело ранило.
Кажется, генерал Глазков раньше не был так удручен, как в этот раз. Высокий, слегка сутулый, с крутым подбородком, он не находил себе места: шутка ли, сразу потерять двух отважных командиров! Он даже почернел, в его глазах была глубокая печаль. Еще недавно он был в стрелковом полку и ему доложили, что пулеметная рота одна из лучших, а командует ею отважный испанец. Генерал попросил пригласить его в штаб полка, и вот он сидит рядом, лейтенант Рубен Ибаррури. Среднего роста, чернобровый, с худощавым лицом и живыми глазами. С вдохновением, которое свойственно натурам эмоциональным, Рубен говорил о том, что в жизни ему повезло: он участник национально-революционной войны в Испании, теперь живет в Советском Союзе, куда мечтал попасть еще в детстве. В 1940 году он окончил военное училище и стал лейтенантом. На фронте с июля 1941 года.
— Где раньше воевал? — спросил его комдив.
— Под городом Борисовом, в Белоруссии, там был ранен, — просто ответил Рубен и не без гордости добавил: — Заслужил орден Красного Знамени! Когда уходил на фронт, мать наказывала, чтобы я в пекло не лез. Мне тогда подумалось: «А разве сама война не пекло?» — Он усмехнулся, по-детски улыбаясь и шевеля густыми бровями. — Я заверил маму, что ей краснеть за меня не придется… Советский Союз стал для меня второй родиной, и за нее я буду сражаться, пока руки держат оружие…
— А где живет сейчас твоя мама? — поинтересовался генерал.
— В Москве. Недавно получил от нее письмо, пишет, что скучает по мне. — В голосе Рубена Глазков уловил грусть.
«А теперь парень лежит в санбате с тяжелейшей раной. Выживет ли? — тревожился комдив. — Надо доложить о нем в штаб фронта». Он тут же позвонил в штаб. Ответил ему чей-то слегка хрипловатый голос, словно человек простыл.
— Кто на проводе? — уточнил Глазков.
— Член Военного совета фронта Хрущев. А вы кто?
— Докладывает комдив 35-й гвардейской генерал Глазков…
— Да уж я-то знаю вас, — прервал его Хрущев. — Ваши гвардейцы дают жару фрицам… Так что тебя волнует, комдив?
— У меня случилось ЧП, Никита Сергеевич, — выдохнул в трубку комдив. — В бою южнее станции Котлубань тяжело ранен командир пулеметной роты Рубен Руис Ибаррури.
— Как это случилось? — только и спросил озабоченный Хрущев.
— Во время атаки командир батальона капитан Столяров по ранению выбыл из строя, а немцы напирали, и тогда бойцов возглавил старший лейтенант Ибаррури. Как мне быть? Он говорил мне, что его мать живет в Москве. Может, сообщить ей о ранении сына?
— Я доложу об этом товарищу Сталину, и он решит, как нам быть, — сказал Хрущев.
— Слушаюсь, товарищ член Военного совета, — отчеканил генерал.
(Капитан Рубен Руис Ибаррури умер 3 сентября. Посмертно ему было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Его прах похоронен в городе-герое Сталинграде. — А.З.)
В полдень 23 августа генерал Еременко доложил по ВЧ в Ставку о том, что резервы прибыли и что эти резервы уже распределены на два фронта. Он хотел добавить, что выделенных войск недостаточно, так как противник усиливает натиск на всех оборонительных рубежах, но, услышав в трубке, как Сталин кашлянул, смолчал.
— Нам тут нелегко формировать новые войсковые соединения, — сказал Сталин, — но мы это делаем в надежде, что вам удастся отстоять Сталинград.
— Это тот рубеж, который проходит через мое сердце, товарищ Сталин, — натужно произнес Андрей Иванович. — Будем стараться выстоять, но нам хотелось бы получить танки…
— Пока дать их не можем, — проворчал верховный. — Уж кому-кому, а вам я бы не отказал, товарищ Еременко…
(С 1 июля по 1 ноября 1942 года Ставка Верховного главнокомандования передала на Сталинградское направление 72 стрелковые дивизии, 6 танковых и 2 механизированных корпусов, 20 стрелковых и 46 танковых бригад. — А.З.)
Сталин проинформировал генерала Еременко, что сейчас на тракторном заводе в Сталинграде находится заместитель Председателя СНК СССР нарком танковой промышленности Малышев. ГКО поручил ему обеспечить бесперебойную работу сталинградских заводов по выпуску военной продукции и по ремонту поврежденной боевой техники, прежде всего танков и артиллерии.
— Вы меня слышите? — забеспокоился верховный.
— Так точно! — встрепенулся Еременко. — С Малышевым я встречался, и он помог нам с танками. Был у нас на КП и Василевский, с его помощью мы решили важные оперативные вопросы.
— Какая у вас сейчас обстановка? — последовал очередной вопрос.
— Тяжелая, — гулко выдохнул в трубку Еременко. — Идут кровавые бои. От танков и авиации противника мы несем большие потери. Но смею вас заверить, — отвердевшим голосом продолжал командующий, — что в городе паники нет, все рабочие на своих местах, а бойцы и командиры дают достойный отпор врагу. Одна беда — нечем восполнять наши потери.
Казалось, все то, о чем Еременко доложил верховному, смягчит его, поможет получить новые подкрепления войск, но этого не случилось. Хуже того, вскоре из Ставки в штаб поступила телеграмма, в которой Сталин потребовал: «Соберите авиацию обоих фронтов и навалитесь на прорвавшегося противника. Мобилизуйте бронепоезда и пустите их по круговой железной дороге Сталинграда. Пользуйтесь дымами в изобилии, чтобы запутать врага. Используйте вовсю артиллерийские и эресовские силы… [6]» Что касается командующего 62-й армией генерала Лопатина, то верховный бросил упрек: «Лопатин во второй раз подводит Сталинградский фронт своей неумелостью и нераспорядительностью. Установите над ним надежный контроль…»
Еременко прочел депешу и замер. К нему подошел член Военного совета Хрущев.
— Чего такой растерянный, Андрей Иванович? — спросил он.
Тот протянул ему листок:
— Вот прочти…
Хрущев пробежал текст глазами, посмотрел в лицо командующему. Тот, как показалось ему, все еще был не в себе. Наконец Еременко заговорил:
