Власть имущая в Москве «особа» прибыла одна из первых и принята была Глафирой Петровной в угловой гостиной.
— Рад, ваше превосходительство, очень рад, — захихикал его превосходительство, подходя к ручке Глафиры Петровны. — Что, прав я, прав?
— Правы, ваше превосходительство, совсем правы… Да знаете, до сих пор не вспомнюсь, какая это прелестная девушка… Но вот вы сами увидите.
— Ведь говорил я вам, посмотрите…
— Верно, ваше превосходительство, верно, уж как я вам благодарна…
— Ха, ха, ха… видите, я каков…
В других кружках велись тоже разговоры по поводу неожиданного согласия генеральши на брак ее племянника с Дарьей Николаевной Ивановой.
— Генеральша-то оказывается от нее в восторге… слышали?
— Слышала, матушка, слышала.
— А ведь «Дашутка-звереныш», «чертово отродье», «проклятая», вот она какая…
— Да, обошла, подлая, ох, обошла ее превосходительство…
В таком смысле большинство гостей относилось к ожидаемой невесте. Отношение это, конечно, высказывалось про себя и между собой, полушепотом. При выражаемых же Глафирой Петровной восторгах по адресу ее будущей племянницы те же лица делали умилительные физиономии, приятно улыбались и энергично поддакивали словам ее превосходительства.
— Вы не поверите, — говорила Глафира Петровна, — как она меня растрогала сознанием в своем, более чем странном, поведении, которое и дало повод злым людям рассказывать о ней всевозможного рода небывальщицы и заклеймить ее прозвищами… Без родных и знакомых ее одолевала такая скука, что она готова была разбить себе голову… Теперь Глебушка положительно возродил ее.
— Ах, бедная, бедная! — восклицали сочувственно слушатели.
— Именно, бедная, — повторяла генеральша, — и какая она хозяйка, какой у нее в доме порядок, а ей всего девятнадцать лет… Что ни говорите, а эта заброшенность в лета раннего детства вырабатывает характер и самостоятельность. Конечно, большинство гибнет, но уж кто выдержит — закаляется как сталь.
— ю разве она была брошена родными?
— Ах, это ужас… Она была очень крупным ребенком… И отец, и мать сами расславили ее по околотку каким-то «исчадием ада». Они, вероятно, просто боялись ее… А она, повторяю, такая милая, обходительная. Я, просто, даже не ожидала встретить такую, после всех толков, которые ходят про нее.
— Вот уж подлинно, ваше превосходительство, не всякому слуху верь, — вставил один из слушателей.
— Именно, именно!
Гости были приглашены, по обычаю того времени, к двум часам, а между тем, ни Салтыкова, ни невесты его еще не было. Все были в нетерпеливом ожидании, но жениху и невесте это не было поставлено в вину, так как заставлять себя ждать было, по тону общества того времени, более чем извинительно.
Наконец, по группам собравшихся приглашенных пронесся тревожным шепот:
— Приехали, приехали…
Глеб Алексеевич, высоко подняв голову, вел свою невесту между наполнявшими зал и гостиные Глафиры Петровны гостями. Дарья Николаевна была одета по последней моде, но в ее костюме не было ничего кричащего, он был скромен, хотя и бросался в глаза своей роскошью. Она давно предвидела этот визит и заранее озаботилась костюмом. Пройдя залу и несколько гостиных, спровождаемые толпой любопытных, они достигли угольной, где находилась генеральша. С грацией, которую от нее не ожидали окружающие, Дарья Николаевна сделала реверанс перед Глафирой Петровной, причем последняя заключила ее в свои объятия.
— Дарья Николаевна, моя милочка! Затем она обратилась к Глебу Алексеевичу:
— Прости, Глебушка, что я погорячилась, я ведь не знала ее.
— Тетушка!
— Лучшей невесты я тебе и желать не могу.
— Я ведь говорил вам, милая тетушка, что она сокровище…
— Прости меня дуру, что не поверила…
— Что вы, тетушка!
Все гости неперерыв стали подходить к Дарье Николаевне и выражать ей свое удовольствие по поводу приятного знакомства.
Глеб Алексеевич положительно недоумевал. Он решительно не узнавал свою ненаглядную Донечку в этой почтительной, тихой, покорной девушке, какою явилась в гостиную его тетушки Дарья Николаевна. Он терялся в догадках. Какое-то странное, тяжелое предчувствие томило его сердце, но он отгонял от себя все эти грустные мысли и старался наслаждаться своим настоящим счастием, сознанием льстящего его самолюбию, всеобщего восторга, возбужденного в присутствующих его невестой. По свойственному человеку слабости, он даже не вдавался в оценку этого восторга. Он сам, искренно восхищенный Дарьей Николаевной, хотел верить и верил, и в искренность других.
Обед прошел весело и оживленно. Сама тетушка объявила своего племянника Глеба Алексеевича и Дарью Николаевну Иванову женихом и невестой. Общее одобрение было на это красноречивым ответом. Глеб Алексеевич Салтыков был положительно на седьмом небе. Все собравшиеся у Глафиры Петровны родственики подходили к нему и с непритворной искренностью поздравляли его с таким прелестным выбором. Глеб Алексеевич улыбался, жал руки и был положительно на верху блаженства.
Дарью Николаевну, между тем, окружили дамы.
— Милочка, голубушка, как вы прелестны, какая вы красавица! — щебетали представительницы московского прекрасного пола.
— Вы меня конфузите! — отвечала, потупив взор, Дарья Николаевна.
— Нет, положительно, мы не ожидали встретить в вас такую прелесть…
— Что вы?
Глафира Петровна увела от них Дарью Николаевну.
— Душечка, когда же свадьба? — спросила генеральша.
— Когда прикажете? — отвечала Дарья Нколаевна.
— Чем скорее, тем лучше, — торопливо заговорила Глафира Петровна.
— Как вам угодно.
— У вас есть приданое?
— Есть, ваше превосходительство.
Генеральша вместе с Дарьей Николаевной вышли в залу. Глафира Петровна подозвала к себе Глеба Алексеевича.
— Ты поторопи свадьбой…
— Что, тетушка, не правда ли, она прелесть?
— Не говори, я сознаюсь в своей вине…
— Видите, тетушка, я ведь вам говорил.
— Знаю знаю, не говори… Мне бы хотелось ее чем-нибудь подарить…
— Милая тетушка…
— У меня есть старинный фермуар… Мне кажется, что это будет подходящий подарок…
— Как вы добры, тетушка!
— Для нее мне ничего не жалко…
Она отпустила племянника, который со всех сторон слышал только одни лестные отзывы о своей невесте… Все восхищались ее красотой, выдержанностью, светским обращением, умом. Недоумение Глеба Алексеевича росло с каждым слышанным им отзывом. Наконец, гости стали разъезжаться. К нему подошла, вырвавшаяся из объятий тетушки Глафиры Петровны, Дарья Николаевна.
— Пора домой! — сказала она.
Он подал ей руку, направился к тетушке и, простившись с нею, отвез свою невесту в красненький домик.
Обед у генеральши Глафиры Петровны Салтыковой, на котором была официально объявлена помолвка ее племянника ротмистра гвардии Глеба Алексеевича Салтыкова с девицею из дворян Дарьей Николаевной Ивановой, конечно, на другой же день стал известен всей Москве, и «светской» и «несветской», вызвав оживленные и разнообразные толки. Московские кумушки заволновались. Особенно негодовали на Глеба Алексеевича, а попутно и на Глафиру Петровну, матери невест, тщетно старавшихся поймать в свои хитро расставленные сети такого завидного жениха, и сами невесты, потратившие все возможные средства для увлечения «истукана», как называли они и ранее, а с особенной злобой теперь, Салтыкова.
— Выбрал, нечего сказать, подарит нас дамой, с которой и встретиться-то зазорно, — говорили мамаши. — и чего эта «старая дура» — так уже заочно стали честить генеральшу Салтыкову — говорят радуется… Как изобьет ее новая племянница своими кулачищами, говорят они у ней, что у любого мужика, так возрадуется… И поделом будет, истинно поделом…
— И что он нашел в ней хорошего; говорят совсем крестьянская девка, белая и красная, нет никакой нежности, груба и зла… — рассуждали между собою московские барышни.
— А говорят влюблен как, страсть… Совсем без ума от нее…
— Удивительно…
— Чем-нибудь, да сумела завлечь… Ведь истукан, бирюк, от нас бегал…
— А к ней забегал…
— Говорят, она очень хороша, папаша мамаше рассказывал, — вставила одна из девиц, — мамаша даже рассердилась.
— А он где ее видел?
— Он на обеде был…
— Ах, был, интересно, расскажите, пожалуйста…
— Да я ничего не знаю… Только, когда входила к маме в будуар, слышала конец разговора. Папа сказал: «Не говори, она просто красавица», а мама на это ему: «Стыдись, у тебя дочь-невеста». При мне разговор не продолжался, но мама с тех пор не в духе.
— Еще бы быть в духе… сорвалось… — заметила одна из беседовавших барышень, по внешности не имевшая возможности надеяться не только выйти замуж за Салтыкова, но и вообще за кого-либо, тем более, что ходили слухи, что и приданое-то за ней не из крупных.
