привлечённый их громким шумом, который будто ужалил его, или, по-видимому, был причиной, по которой Зануба так долго не появлялась в окне… А ну-ка, где там эта проклятая?… Она что это, нарочно скрывается от меня?!.. Она, безусловно, знает, что я здесь…, наверное, видела, как я иду сюда… Если она прикидывается кокеткой, то в конце-концов, и этот день у меня будет напрасно потрачен.
Ясин вновь украдкой взглянул на собравшихся, не заметил ли его кто-нибудь, но они были полностью поглощены своими бесконечными разговорами, и он успокоился и снова поглядел на свой объект. Течение его мыслей было прервано воспоминаниями о дневных проблемах, что подвернулись ему в школе, когда инспектор усомнился в надёжности поставщика мяса, и начал проверку, в которой он, Ясин, тоже принял участие в качестве школьного инспектора. Казалось, что в работе он проявлял какую-то нерадивость, заставившую инспектора подгонять его окриками. Это испортило ему весь оставшийся день, напрочь лишив его безмятежности, и он задумался о том, чтобы пожаловаться отцу на того инспектора — оба были давними друзьями — если бы не его страх, что отец окажется ещё строже инспектора…
— Да отбрось ты эти глупые идеи… И чёрт с этой школой и инспектором… Мне хватает сейчас той раны, что наносит Зануба, не желая одарить меня даже одним своим взглядом… С меня довольно и этого.
На него нахлынули мечты, которые он так часто лелеял в своём воображения, глядя на какую-нибудь женщину или воскрешая память о ней.
Мечты эти были сотворены его безрассудной страстью; в них он срывал с их тел одежду и оставлял в первозданном виде, обнажёнными, как и себя самого, а затем переходил к различным забавам, не удерживаемых ничем. Он почти уже отдался этим мечтам, как услышал голос извозчика, что останавливал своего осла: «Ясс!..», и поднял глаза в ту сторону, откуда шёл шум. Там была двуколка; она стояла прямо перед домом певицы. Ему стало любопытно, приехала ли эта повозка сюда, чтобы отвезти музыкантш на какую-нибудь свадьбу? Он позвал мальчика-официанта и заплатил по счёту, готовый уйти в любой момент, если для того будет предлог. Некоторое время он ждал, затем дверь в том доме открылась, и тут показалась одна из музыкантш, тащившая слепого, на котором был джильбаб и пальто, на глазах — чёрные очки, а под мышкой — цитра. Женщина села в двуколку, забрав цитру, а затем взяла за руку слепого, которому с другой стороны помог извозчик, а когда он прижался к ней, оба сели в передней части повозки, и вслед за тем к ним присоединилась вторая женщина, державшая бубен, затем третья, у которой был под мышкой свёрток. В своих накидках они казались полностью укутанными, и вуали на их лицах скрывали их, а украшения яркого жёлтого цвета делали их похожими на ярмарочных невест.
А потом — что же это? Своим увлечённым взглядом и трепещущим сердцем он заметил лютню — она выделялась своим красным цветом на фоне дверей в гараж…
И наконец появилась Зануба: она откинула с макушки край покрывала, и под ярко красным платком, украшенным бахромой, сверкнули её чёрные смеющиеся глаза, взгляд которых изливал озорство и игривость. Она подошла к повозке, протянула той женщине лютню, затем подняла ногу и взобралась на самый верх повозки, а Ясин вытянул шею и проглотил слюну, заметив складку её чулка, завязанного над коленом, и нежную, чистую кожу, что выглядывала из-под бахромы её оранжевого платья…
— Ох, да провалиться мне на целый метр в землю прямо на этом самом месте!.. Боже… У неё лицо смуглое, а скрытая под одеждой плоть белая… или почти совсем белая… а какие же тогда бёдра?!.. И какой у неё живот?… Живот, о Боже…
Зануба уперлась ладонями о повозку и надавила на них, пока не смогла наконец уместить свои колени с краю повозки, и та медленно покатилась на своих четырёх колёсах…
— О Милостивый Боже… Ох, если бы я был у дверей её дома… или даже в лавке Мухаммада, что торгует фесками… Посмотрите на этого сукиного сына, как он таращит глаза на неё на своём наблюдательном пункте… С сегодняшнего дня он больше не заслуживает называть себя Мухаммадом-Завоевателем… О Милостивый Избавитель…
Она выпрямила спину, пока не смогла встать прямо на повозке, раскрыла свою накидку, схватилась за края и потрясла её несколько раз, словно то была не накидка, а птица, расправляющая крылья, затем поплотнее завернулась в неё, обнаружив в точности изгибы и черты своего тела, особенно ягодицы, округлые, словно бутыль, и блестящие. Потом она уселась в заднем конце повозки, так что задница её округлилась, спрессованная сидевшими слева и справа, на мягкой подушке… Ясин встал и покинул кофейню. Он застал повозку, когда та уже тронулась, и не торопясь, проследил за ней, часто-часто дыша и скрипя зубами из-за сильного возбуждения. Повозка, медленно качаясь, поехала своим путём, а женщины на крыше тоже качались в такт с ней, то влево, то вправо, и молодой человек вперил глаза в подушку лютнистки, следуя за ней и представляя себе, как она танцует. Сумерки начали опускаться на узкую дорогу, и некоторые лавки закрыли двери. Большую часть прохожих составлял рабочий люд, возвращавшийся без сил домой. В сумерках, посреди усталой толпы, Ясину было достаточно места, чтобы внимательно всё рассмотреть и спокойно помечтать:
— О Боже, не дай закончиться этой дороге, а этому танцу — прекратиться… Какая царская задница, она объединила в себе и надменность, и мягкость, так что такой несчастный, вроде меня, видит одновременно и её нежность, и мощь невооружённым взглядом… И это удивительная ложбинка, что делит её на две части — по одной накидке можно судить… а то, что было скрыто — то самое прекрасное… теперь-то я понимаю, почему некоторые совершают два раката молитвы, прежде чем войти к новобрачной жене… Разве это не купол мечети?.. Вот именно, а под куполом — шейх-наставник…, и я одержим этим шейхом… О Боже… Вот зараза…
Он откашлялся, а повозка тем временем подъехала к воротам дома шейха Аль-Мутавалли. Зануба обернулась и увидела его. Когда она уже отвернулась, ему почудилось, что на губах её мелькнула улыбка, и сердце его сильно забилось в радостном опьянении. Повозка тем временем отъехала от ворот дома Аль-Мутавалли и
