чмокая и отвратительнейшим образом поджимая губы.
— Я знаю, что ты делаешь для Ксеркса. Знаю, что с матерью ты поссорился из-за греков и Мардония. Мардоний…
Она вовремя спохватилась. Подозреваю, она чуть не сказала, что ее блистательный племянник стараниями Лаис скоро будет мертв. Но если и было минутное искушение заявить об этом, Атосса сдержалась и лишь топнула по пестрому ковру ногой в яркой серебристой туфле. Куда бы царица ни отправлялась, старый ковер путешествовал с ней. Думаю, она имела какой-то предрассудок насчет него. У меня-то точно были связаны с ним определенные воспоминания.
Атосса обратилась к ковру:
— Говорят, Мардоний этой весной не сможет воевать. — Оторвав взор от ковра, она посмотрела прямо на меня. — Расскажи мне об Индии.
Я рассказал об Индии. В глазах старухи блеснула жадность.
— Богатство! Богатство! — повторяла царица.
— И легко достижимое, — сказал я, — для Ксеркса.
— Ему нельзя рисковать.
Атосса сохраняла твердость.
— Он должен доказать свое умение вести войска, прежде чем умрет Великий Царь.
— Слишком опасно. Особенно сейчас. В такое время. Все мы такие старые! Ох, гробница!
Из-за невнятной речи за царицей было особенно трудно уследить, когда она меняла тему разговора. Я тупо уставился на Атоссу.
— Гробница. Гробница Дария. — Перед каждым слогом она предусмотрительно складывала губы. — Она меня бесит.
— Из-за эмблемы луны?
Фасад гробницы украшала демоническая эмблема луны в противовес солнцу Мудрого Господа. Гистасп умер возле этой гробницы в гневе на такое кощунство. Теперь Гистасп лежит внутри, а на фасаде продолжает красоваться луна.
— Так и должно быть. — Атосса оторвала цветок от гирлянды у себя на шее и бросила в образ Анахиты в углу. — Луна — ее символ, и я не хочу лежать ни под каким другим. Нет, случилось еще кое-что. В гробнице есть место лишь для двенадцати из нас. Старый Гистасп и два Дариевых брата уже заняли одну полку. Потом Дарий, я и моя сестра Артистона займем другую, а шестеро племянников — две оставшиеся. Все это оговорено между мной и Дарием. И вот теперь, только сегодня утром, Дарий отдал место молодого Артафрена Пармис! Она умерла на прошлой неделе. Мне говорили, в страшных муках!
Атосса прижала худую желтую руку к месту, где раньше была грудь.
— Да, та же самая болезнь. Но у меня есть Демоцед. И я выжила. А у нее только египтяне. И она умерла в муках. Говорят, перед концом она весила меньше годовалого ребенка. — Приятные мысли быстро развеялись прежним напоминанием. — Пармис вечно будет с нами в этой каменной комнате! О, это невыносимо! И тут какая-то загадка. Правда, ходит слух, что… Но вопрос в том, зачем он совершил немыслимое? Кроме как досадить мне, что ему всегда удается. Невыносимо думать, что целую вечность мне придется лежать рядом с дочерью убийцы, изменника и самозванца!
Должен сказать, я тогда совсем забыл о Пармис, дочери мага-узурпатора Гауматы. Лаис говорила мне, как удивился двор, когда Дарий объявил, что женится на ней. И еще более загадочным было объяснение: «Самозваным или нет, но этот маг в течение года был Великим Царем. Поэтому его дочь Пармис — дочь Великого Царя Персии. Поэтому ей пристало быть моей женой».
— Ты должен обещать мне именем Анахиты — то есть Мудрого Господа, — что, когда Дарий умрет и я умру, ты убедишь Ксеркса убрать из гробницы эту ужасную женщину. Поклянись!
Пока я клялся, Атосса подозрительно наблюдала за мной.
— Если ты нарушишь клятву, я сама ничего не смогу поделать. Но богиня сильна. Богиня вездесуща.
Красные глаза Атоссы впились в меня.
— Я сделаю все возможное. Но, конечно, ваше слово Ксерксу…
— Он уже слышал это слово. Но он забывчив. К тому же его занимают другие мысли. — Она не уточнила. — Так что я рассчитываю на тебя. На тебя одного.
У Атоссы были и другие жалобы. Она редко видится с Ксерксом. Когда двор в Сузах или Экбатане, он — в Вавилоне или Персеполе.
— У него мания строить. — Атосса нахмурилась. — Конечно, таким был и мой отец. Но это очень дурное увлечение, как оказалось. И бесконечное.
Спустя годы я увидел творение Ксеркса в Персеполе — прекраснейший в мире комплекс недостроенных зданий. Когда в Персию приехал Каллий для мирных переговоров, я свозил его в Персеполь. Эльпиниса говорит, что он был так потрясен постройками Ксеркса, что велел одному из рабов срисовать основные сооружения. В этот самый момент афиняне заняты копированием творений Ксеркса. К счастью, я видел оригиналы. К неменьшему — не увижу грубых подделок Фидия.
Атосса призналась, что одинока и ни с кем не видится.
— Конечно, у меня есть Лаис. Но она помешалась на греческой политике. Обычно мне хватало евнухов. Они были моими глазами и ушами с самого детства. Но новое поколение не похоже на прежнее. Они или слишком похожи на мужчин, или на женщин. Не пойму, что тут не так. Во времена моего отца они были вполне уравновешенны и абсолютно преданны. Без слов понимали, чего от них хотят. Нынешние евнухи дерзки, тупы и нерадивы, и обе палаты канцелярии еле чешутся. Ничего не делают, как следует. Похоже, это все греки с Самоса. Они смазливы, конечно. Даже умны. Но из них хорошие евнухи не получаются. Из них вообще не выходит ничего путного, только и умеют, что устраивать неприятности. Ты знаешь, что Лаис снова им потворствует.
— Да, я встретил спартанского царя.
— В гареме Лаис зовут греческой царицей. Нет, я не возражаю. Не будь ее, я бы не знала, что затевает этот пакостный народишко.
— И что же он затевает?
В серьезных делах я задавал Атоссе прямые вопросы, и она иногда прямо отвечала.
— Они затевают весенний поход. Афины должны быть разгромлены и тому подобное. Все это совершенная глупость, но Гиппий…
— Вечно этот Гиппий!
— Не перебивай!
— Я только повторил, Великая Царица.
— Не повторяй! Гиппий убедил Дария, — в который раз! — что афиняне снова хотят его, Гиппия, к себе тираном. Дарий стареет.
В отличие от Лаис Атосса не шептала крамольные слова, а выкрикивала, зная, что секретная служба передаст Дарию все в точности. Так они общались друг с другом. До самой смерти Дария я не понимал, почему она не боится его, а он ее боится.
— Дарий запутался. Он действительно думает, что Афины хотят восстановить у себя тиранию, когда остальные греческие города стали демократиями.
Я был изумлен:
— Но ведь в ионийских городах…
— …Теперь установились демократии. Тиранов прогнали, всех до одного. Благодаря Мардонию. Сначала Дарий пришел в ярость. Но потом понял, как умен оказался Мардоний. —
