Император Александр, чуткий ко всякому человеческому горю, спешил своею храброю армией помочь злополучной Пруссии.
Таким образом, война русских с Наполеоном опять возгорелась. Наше войско спешило к границам Пруссии.
Император Александр, предвидя возможность вторжения Наполеона в пределы России, обратился к чрезвычайным мерам и манифестам и повелел собрать ополчение, состоящее из шестисот двенадцати тысяч ратников, взятых из всех губерний. Это ополчение назвали «внутреннею временною милицией»; по миновании надобности обещано было распустить милицию. Все сословия в государстве вызваны были к пожертвованию деньгами, хлебом, амуничными вещами и оружием. Весь народ спешил со своею посильною помощью, особенно московское дворянство. Пожертвования были огромны.
В милицию поступали мещане, крестьяне, однодворцы и другие сословия; брали обыкновенно не моложе семнадцати лет и не старее пятидесяти; учить ратников военным приёмам назначались регулярные войска; особенного мундира, кроме офицеров и генералов, у ратников не было — каждый носил свою одежду; бороды ратники не брили и волос не стригли; вооружены были ружьями, а большая часть ратников, за неимением ружей, — пиками и копьями.
Святейший синод послал своё благословение ополчению и предписал духовенству «внушать прихожанам, что православная наша церковь, угрожаемая нашествием неприятеля, призывает верных чад своих к временному ополчению, что не искание тщетной славы, но безопасность пределов государства, собственное, личное благосостояние каждого влагает им в руки оружие». Таким образом Александр оградил государство вооружёнными силами и гласом веры. Главнокомандующим русским войском против Наполеона назначен был старый вождь — граф Михаил Каменский,[37] а в помощники ему — генералы Беннигсен, Эссен 1-й[38] и граф Буксгевден. Государь удостоил главнокомандующего милостивым рескриптом, где, между прочим, говорилось: «вверяю вам славу российского оружия, безопасность Империи и спокойствие моих подданных. Доверенность моя неограниченная, а потому считаю за лишнее снабжать вас здесь каким — либо предписанием».
Войска стали быстро приготовляться к походу, и полк, в котором служил Сергей Гарин, первым должен был выступить из Петербурга. Недавно вернувшиеся с войны солдаты опять охотно шли на бой с французами.
Молодой князь в спешных приготовлениях к походу забыл на время гнетущее его горе, и накануне выступления в поход князь Гарин зашёл в Казанский собор помолиться. Выходя из храма, он заметил большую толпу народа, собравшегося около соборного портика. Седой как лунь старик, по одежде напоминавший купца, с добрым, приятным лицом, громко и с чувством читал какую-то бумагу. Народ безмолвствовал и со вниманием слушал старика: он читал манифест императора Александра к народу от 16 ноября 1806 года.
«Манифестом нашим, в 30-й день августа изданным, возвестили Мы о положении дел наших с французским правительством, — внятно читает старик. — В сём неприязненном положении Пруссия была ещё преградою между нами и французами, в разных частях Германии преобладавшими. Но вскоре огонь войны возгорелся и в пределах Пруссии. После разных неудач и важных с её стороны уронов ныне собственные наши пограничные владения им угрожаются».
— Ах, басурман проклятый! Слышите, православные, слова нашего царя — батюшки? Наполеон угрожает и нам; Пруссию, значит, в пух и прах разбил, теперь и до нас добирается, — переставая читать, проговорил старик, обратясь к народу.
— Где ему! Только пугает. До нас высоко. Придёт — так сумеем встретить француза, и от этой встречи солоно ему придётся, — ответил кто — то из толпы.
— У нашего царя сила, рать великая! А случись что, мы все поголовно пойдём! — раздался другой громкий голос из толпы.
— Вот как: шапками басурмана закидаем! Да я один на десятерых поджарых «хранцузов» пойду! — храбрился какой-то мастеровой-здоровяк в дублёном полушубке.
«Россиянам, обыкшим любить славу своего отечества и всем ему жертвовать, нет нужды изъяснять, сколь происшествии сии делают настоящую войну необходимою. Меч, извлечённый честию на защиту наших союзников, колико с большею справедливостию должен обратиться в оборону собственной нашей безопасности. Прежде нежели сии происшествия могли приблизиться к нашим пределам, мы заранее приняли все меры встретить их в готовности. Повелев заблаговременно армии нашей двинуться за границу, мы поручили нашему генералу-фельдмаршалу графу Каменскому, предводительствуя ею, действовать против неприятеля всеми вверенными ему силами. Мы удостоверены, что все наши верные подданные соединят с нами усердные их молитвы к Всевышнему, судьбою царств и успехами браней управляющему, да примет Он праведное дело наше в свою всемогущую защиту, да предаст Его победоносная сила и благословение оружию российскому, подъемлемому на отражение общего врага Европы».
Дрогнул голос у старика, и слёзы выкатились из его глаз.
— Поняли ли, православные? Наш дорогой император просит молитв к Богу, к Царю царей, да дарует Он победу нашему храброму воинству — на супостата. Что за слова царские! Так за сердце и берут! Слеза меня пробила. Дочитал бы, да не смогу, — вот барин дочитает. Ваше благородие! Будь друг, дочитай-ка нам словеса-то государевы, — обратился старик к князю Гарину, который протискался поближе к читавшему.
Сергей охотно согласился и стал читать:
«Мы удостоверены, что верные наши подданные пограничных губерний в настоящих обстоятельствах особенно усилят опыты их преданности и усердия к благу общему и, не колеблясь ни страхом, ни тщетным обольщением, пойдут с твёрдостию тою же стезёю, на коей, под сенью законов и кроткого правления, сретали они доселе спокойствие, незыблемую собственность и разделяли благоденствие всей Империи и общее. Наконец, Мы удостоверены, что все сыны отечества, полагаясь на помощь Божию, на храбрость наших войск, на известную опытность их предводителя, не пощадят ни жертв, ни усилий, каких любовь к отечеству и безопасность его потребовать могут».
— Ничего, ничего мы не пожалеем для тебя, наш государь, и для родной земли! Есть у меня три взрослых сына — всех троих записал я в милицию, пусть их послужат царю и родине, — проговорил старик, когда князь Сергей окончил чтение.
— Что говорить, не только добра, а жизни своей не пожалел, только бы живы были государь — отец и матушка Русь! — крикнул за всех мастеровой.
«Велик русский человек, силён своею любовью к царю и родине, и никакая сила не сломит наш народ», — так думал Сергей Гарин, возвращаясь к себе на квартиру.
Совершилось необычайное, неслыханное: сын простого корсиканского адвоката, по воле судьбы став императором могучего народа, разбил некогда сильную и дисциплинированную прусскую армию, заставил её бежать и теперь с триумфом гордого победителя въезжал в резиденцию королей прусских. 24 октября 1806 года Наполеон прибыл в Потсдам; ему покорно были отворены королевские ворота замка. Он — властитель не только Пруссии, но и всей Германии.
Но и в эти дни, в дни счастия, Наполеон оставался совершенно спокойным, как и в дни бедствий. Громкие победы как будто не производили на него никакого впечатления.
В сопровождении блестящей свиты проходил он по залам дворца.
— Послушайте, Дюрок![39] — обратился он к своему маршалу.
— Я слушаю вас, государь, — ответил тот, подходя ближе к Наполеону.
— Если не изменила мне память, год тому назад в этом дворце был император Александр.
— Ваше величество не ошиблись: действительно, в прошлом году приезжал в Потсдам русский государь.
— Я желаю жить в тех самых комнатах, которые занимал император Александр. Скажите, чтобы было всё приготовлено.
— Слушаю, ваше величество!
Дюрок поспешил отдать гофмейстеру нужные приказания.
Наполеон вошёл в огромный зал, стены которого были украшены портретами, изображавшими лиц прусского королевского дома. Он стал внимательно рассматривать портреты.
— Не правда ли, господа, все они почитали себя за великих? — обратился Наполеон к окружавшим его маршалам и генералам. — И все они гордились своим высоким происхождением, своей королевской короной, — но смерть и их обратила в прах. А я обращу в прах всю Пруссию, уничтожу и растопчу её! — резко добавил он и отошёл от портретов. — Да, да, на земле нет ничего прочного и вечного! Пруссия похоронена на полях Йены и Ауэрштедта! — Наполеон искоса посмотрел на свою свиту и, заложив за спину руки, стал задумчиво расхаживать по портретной зале.
— А где портрет короля Фридриха-Вельгельма Третьего? — вдруг спросил Наполеон, ни к кому не обращаясь.
