— А Иван Кузьмич где? И его надо сюда! Твоя покойная тётушка всегда призывала его на семейное совещание, когда дело о тебе шло, стало быть, и теперь Кузьмич должен присутствовать.
И Романов крикнул на всю квартиру:
— Кузьмич, куда провалился? Пожалуй сюда!
— Иду-с! — отозвался Кузьмич, который сидел в прихожей с намерением прислушаться к разговору гостя.
Когда старик появился на пороге, Романов обернулся к Сашку и спросил:
— Ну а как же теперь? Сажать его или стоять будет? Ведь с тобой-то он, поди, сидит?
— Сидит! — отозвался Сашок, улыбаясь.
— Ну а при мне у твоей тётушки он частенько сидел. Ну, стало быть, Кузьмич, возьми стульчик, поставь и садись!
— Нет, зачем? И постою… — отозвался старик.
— Садись, говорят!
— Нет, Роман Романович, увольте! Ин бывает, можно сесть, а ин бывает, не след.
— Ну, как знаешь! Беседа недолгая… А ты выслушай, а затем нам своё мнение доложишь. Вот с чем я к тебе, Александр Никитич: есть у тебя дядюшка?..
Сашок удивился и даже глаза выпятил.
— Ну, что же, ответствуй! Дядюшка-то ведь есть у тебя? И здесь в Москве теперь…
— Сказывали мне, но я…
— И ты, зная, что он в Москве, зачем же к нему не отправишься с поклоном? А ты, Кузьмич — человек пожилой, как же ты своего выходца не снарядил и не отправил? Ведь это неуважительная неблагопристойность.
Наступило молчание. Сашок не знал, что ответить, а Кузьмич был настолько озадачен, что, взятый врасплох, думал: "Как же в самом деле так?.."
— Скажи-ка ты мне, Кузьмич, как, по-твоему, хорошо это? В городе находится единственный близкий родственник молодого барина, и он к нему не отправляется, ему на него наплевать! Разве такое непочтение позволительно? Чего же он ждёт? Что князь Александр Алексеевич сам к нему с поклоном приедет?
— Виноват, Роман Романович! Вижу я теперь, что и я в таких дураках состою, каких мало на конюшне розгами наказывать. Прямо сказываю, и в уме у меня не было ничего такого! Узнал я, что князь Александр Алексеевич в Москве, и не подумал, что нам следует сейчас делать. Я только докладывал князиньке, спрашивал, как нам быть, а он отвечал — "не знаю".
— Действительно, Роман Романович, я и вам так объясню. Моё суждение такое, что мне нельзя к дядюшке ехать.
— Как нельзя?
— Ведь он же всю мою жизнь меня видеть не желал, завсегда относился ко мне особливо недоброжелательно, точно я чем провинился перед ним. И вот, когда мы узнали с Кузьмичом, что дядюшка в Москве, мы и решили, что ехать мне к дядюшке не следует. Он может меня не принять, выслать мне сказать что-либо нехорошее, а я — офицер.
— Верно ли? Так ли это?
— Точно так! — отозвался Кузьмич за своего питомца, — Именно так! Да ничего другого и быть не может.
— Ну, так вот что я тебе приехал сказать: твоему сиятельству одеваться в парадный кафтан, нацеплять всю амуницию парадную и отправляться к дядюшке. И прикажи доложить, что приехал, мол, князь Александр Никитич Козельский с достодолжным почтением к своему дядюшке. А если раньше не был по долгу своему родственному, то якобы из-за болезни и лежания в постели. Так и соври! Делать нечего! Поедешь? Что же?..
— Да я, право, не знаю, Роман Романович…
— Ну, слушай! Ты знаешь, что я был близким приятелем твоей покойной тётушки, знаешь, что я тебя люблю, всё, что мог, для тебя сделал. И если ты моего теперешнего совета не послушаешься, то ноги моей у тебя не будет! А ты, Кузьмич, если не настоишь на том, чтобы твой барин ехал к дядюшке, то докажешь мне этим, что ты…
— Дурак из дураков! — добавил Кузьмич.
— Верно!
— Я вот, Роман Романович, и ответствую: ни я, ни князинька дураками не будем. По совету вашему он у меня оденется и пойдёт.
— Так ли? — спросил Романов, глядя на Сашка.
— Если вы советуете, то, конечно, я готов. Только… как же быть, если дядюшка вышлет мне сказать что-нибудь оскорбительное?
— Ладно! Это мы увидим! Вот что, родной мой…
Романов хлопнул молодого человека по плечу и выговорил тише:
— Если Роман Романович советует что молодцу, которого любит, то, надо полагать, он знает, что делает. Я, может быть, вперёд знаю, как тебя твой дядюшка примет… Ну, мне не время, на службу пора!
Расцеловавшись с молодым человеком и провожаемый им до самого экипажа, Романов сел в карету и, уже отъезжая, крикнул:
— Ну! Не откладывай! Да вот что… От дядюшки заезжай ко мне рассказать, как он тебя в три метлы принял! Понял?
— Понял! — отозвался Сашок.
И пока карета удалялась, он стоял в недоумении, несколько разинув рот, и размышлял о последних словах: "Как же так — в три метлы?.. Зачем же тогда ехать?"
— Чего ты? — раздался за ним голос Кузьмича. — Нешто не понял, что Роман Романович шутки шутит? Нешто станет он посылать тебя на обиду? А ты лучше скажи: со штанишками-то — парадными как быть? Штопать скорее надо.
У подъезда большого дома князя Козельского стояла запряжённая тележка для самого князя. В качестве важного дворянина Козельский всегда выезжал в большой карете с двумя лакеями на запятках и цугом в шесть коней.
Когда запрягалась и подавалась для выезда одиночка, иногда приличная, а иногда и совсем невозможная, с рваной сбруей на тощей кляче, то все в доме знали, что князь едет "чудить" по Москве. Впрочем, два кучера, выезжавшие с барином на тележке, молчали, как немые, когда их расспрашивала дворня о том, где князь был и что делал. Это был строжайший приказ барина — не болтать. Зато толстый и важный кучер Гаврила, выезжавший с князем в карете с гербами, получал менее жалованья и был менее близким и доверенным лицом князя, чем кучера Игнат и Семён, выезжавшие с тележкой, иногда в драных кафтанах и шапках. Они были очевидцами "чудес" барина и были поэтому любимцами. Князь поехал на этот раз далеко от себя, поблизости от палат фельдмаршала Разумовского, на Гороховое поле. Здесь в глухом переулке он вместе с Семёном разыскал дом по данному адресу, а в глубине грязного топкого двора нашёл и мужика.
— Где у вас тут живёт вдова Леухина? — спросил он, пока молодец и ражий детина Семён остался ждать барина на улице. Во дворе можно было утопить коня.
Мужик указал на лачугу, куда князь поднялся по тёмной и грязной лестнице и очутился в смрадной комнате. Молодая женщина, худая, болезненная на вид, встретила его, недоумевая. Двое детей-оборвышей, девочка и мальчик, дико таращили глазёнки на незнакомого господина.
Оглядевшись, князь обратился к женщине с вопросом:
— Ваша как фамилия, сударыня моя?
— Леухина.
— А это ваши дети?
— Да-с.
— Вы, сказывали мне люди, в нужде большой?
— Да-с… Совсем плохо приходится, и если…
— Почти есть нечего?..
— Чёрным хлебом обходимся, милостивый барин. Когда есть. А то и хлеба нет. Мне бы самой одной…
— Погодите. Не расписывайте. Отвечайте только на вопросы, — перебил князь.
— Слушаю-с.
— Горничная есть у вас?
— Нету-с… Было и трое холопов, да когда…
— Прошу вас, сударыня, вторично не болтать, а отвечать кратко и толково на то, что я буду у вас спрашивать… Стало быть, всякое прислужническое дело и себе и детям вы сами справляете.
— Точно так-с.
— Давно ли вы в эдаком положении?
— Вот уже скоро год… Сначала было…
— Чего бы вы желали?
— Как то есть?
— Я спрашиваю, чего бы вы желали себе теперь?
Женщина глядела удивлённо.
— Неужели, сударыня, нельзя ответить на такой простой вопрос? Чего бы вы желали себе?
— Дети совсем впроголодь, и если можно…
— Получив немного денег, — продолжал за неё князь, — вы бы прежде всего озаботились их накормить?
— Да-с.
— Прекрасно. Деньги сейчас будут… Погодите, помолчите… Бельё и платье есть у вас?.. Или вот только то одно, что на вас теперь?
— Одна перемена белья и у детей, и у меня…
— Прекрасно. Квартира сырая…
— Теперь ничего, а зимой — беда…
— Ну-с. Желали бы вы иметь должность с жалованьем? Или вы ленивы и предпочитаете бедствовать и жить подачками?
— Я была бы счастливейшим человеком! — воскликнула Леухина. — Если бы я могла работать и иметь пропитание для детей… Но я дворянка… Я не могу идти в ключницы… Воля ваша… Стыдно.
— Верно, сударыня. Верно. Но должность и занятие подходящие — примете?
— Счастлива буду, сударь… Мы уже третий день голодаем совсем.
Мальчик смело приблизился к князю, дёрнул его за сюртук и, закинув назад головку, чтобы видеть его лицо, сказал:
— Дяденька. Дай хлебца.
— Сейчас, сейчас будет и хлебец и варенья, — улыбнулся князь.
— Какое варенье, — отозвалась женщина. — И есть нечего. И надеть нечего.
— Всё это сейчас будет, — сказал князь. — Всё это немудрёно устроить. Потихонечку, понемножечку всё наладится. А покуда собирайтесь-ка со мной! Пожитков и рухляди у вас, как я вижу, немного, почти ничего нет!
