— Юраша! Дорогой мой Юраша! Побери меня все черти, если я не дам тебе превосходнейший проект! Увидишь!
— Что же такое, пан конюший?
— Что? Стоо чертей, превосходнейший проект! Любезный мой, ты должен, по крайней мере, поцеловать мою руку за это — это просто настоящее вдохновение! Я имею для тебя прекраснейшую партию.
— Как? Партию в преферанс?
— Нет, нет, отличная женитьба!
— Но я вовсе не думаю жениться.
— Толкуй! Кто из вас голышей не пожелает богато жениться, если только может? В сердце у вас пустота; лишь бы карманы были полны, это лучше всего.
— Пан конюший! — сказал Юрий, обидясь.
— Слушай только! — дергая его за пуговицу, сказал с живостью конюший. — Слушай внимательнее. Кажется, ты приехал с паном Грабой?
— Да, с ним.
— Ну, ты ничего не знаешь: во-первых, пан Граба имеет прекрасную, как ангел, жену, с которой не живет, потому что она убежала от него: он несносный человек, чудак, одержимый бесом; во-вторых, имеет еще прелестную, молодую дочь — доброе, кроткое создание, и она будет богата не менее панны Ирины. Этот чудак Граба хочет даже ровно разделить свое имение между сыном и дочерью, следовательно, у нее будет больше, чем у Ирины. Понимаешь ли ты это: хороша собою, мила и кротка! Ирина это барыня, которая не позволит управлять собою, хо, хо! А эта — послушное, доброе и смирное дитя. Понимаешь меня? Сегодня на бале я познакомлю тебя с пани Грабою: мы с ней друзья; потом я посватаю тебя; они уже догадаются, и я еще им намекну, что ты мой наследник, а Тужая-Гора что-нибудь да значит! Ты будешь везде принят, женат, богат, счастлив, баста! И ступай себе к черту! А что? — спросил он под конец, обнимая Юрия.
Но Юрий стоял, как камень, холодный, молчаливый, рассерженный.
— Дорогой пан конюший, — сказал он с горькой улыбкой, — я искренно благодарю вас, но я не думаю жениться.
— Это верно?
— Положительно верно! — ответил Юрий с ударением.
Конюший посмотрел ему в глаза и сказал:
— О, врешь, сердечный! Ну, сделай это для меня — поедем на бал; я тебя отрекомендую. Сделай, пожалуйста, я тебя прошу.
— Познакомиться я готов.
— Граба, вероятно, не будет на бале, потому очень естественно, что ты со мной поедешь.
— Но пан конюший, как я слышал, тоже не бывает на балах?
— Напротив, иногда бываю; ты можешь сам удостовериться: Мальтовский вычистил мой синий фрак, разумеется, не даром. Итак, ступай, одевайся, приезжай и отправимся вместе.
Старый польский Нимврод от радости потер руки, топнул ногой и сказал про себя: вот благая мысль! Потом стал шагать по комнате.
— Говоря между нами, — прибавил он живо, обращаясь к Юрию, — Ирина своенравное, избалованное создание. Я ее люблю, однако, жалость берет смотреть на нее: например, на пожар нужно было ей ехать! Горячая голова! — Юрий молчал. — Гм? — спросил старик.
— У нее доброе сердце!
— О, золотое сердце, — забывшись, крикнул конюший, — ангельское сердце! — Но спохватясь, что слишком проговорился, он прибавил равнодушно: — Голова у нее горячая, а сердце… впрочем, Бог знает. Познакомься прежде с дочерью пана Грабы: конфетка, говорю тебе, молоденькая!
Юрий пожал плечами. Время было идти одеваться; он молча поклонился деду и ушел.
Тут же на улице он встретил капитана, который прохаживался около дверей плохого постоялого двора, нанятого им по скупости. Он как будто караулил кого-то, с своим неразлучным кисетом на пуговице, табакеркой в кармане и надломанной трубкой в зубах. Капитан, увидав Юрия, стал усердно здороваться с ним, обнимать и, крепко схватив его за руку, почти насильно ввел его в избу, чтобы сказать ему несколько слов.
Из скупости он вместе с жидом поместился в одной избе. Когда они вошли в нее, с лавок начали сбрасывать еврейские книги, рясы и юбки, горшки и миски, чтобы очистить место для гостя.
— Знаете ли, — сказал капитан, постоянно кланяясь и наклоняясь к уху Юрия, — знаете, я скажу вам секрет. Дайте мне честное слово, что вы никому не скажете этого?
— Согласен.
— Пана конюшего избирают в предводители.
— Да? — спросил равнодушно Юрий. — Это хорошо!
— Разумеется, что хорошо. Вот вам первая новость наших выборов.
— Я очень рад; но почему это должно оставаться тайной?
— Тсс!.. Об этом-то я и хотел с вами поговорить. Для уезда это очень важно, чтобы пан конюший был избран в предводители. Вы могли бы стороной узнать о нашем намерении, и сообщить своему деду новость, о которой он не должен знать.
— А почему не должен знать? — спросил Юрий.
— Гм! Потому что он не хочет быть предводителем, а когда его выберут, тогда нечего делать — должен остаться.
— Но почему он непременно должен им быть?
— О, об этом пришлось бы много толковать, а мало слушать; в этом заключается общий интерес. Теперь еще другое: могу ли я с вами быть откровенен?.
— О, как можно откровеннее!
— Вот в чем дело: если вы послушаете совета искренних друзей, — вы можете здесь прекрасно жениться. Не упускайте только из виду панны Ирины.
— Этот совет лишний! — вскричал Юрий. — Я мало знаком с m-lle Ириной, жениться я не намерен и проектов никаких не делаю. Я не женюсь иначе, как по любви.
Капитан задумался и выдул пепел из трубки прямо в глаза мимо проходящей еврейке.
— Итак, вы возвращаетесь в Варшаву? — спросил он.
— Конечно, и — через несколько дней.
— Зачем? Не лучше ли поселиться здесь при пане конюшем?
— Здесь меня ничто не прельщает.
— Кажется, вы сами говорили, или ваш дед, что великопольское имение почти не принадлежит вам более.
— Это правда.
— Отчего же вам у нас не добиваться имения трудами и старанием? В Полесье только и можно нажить состояние. Хотя здесь пески, но к чему же волы, к чему вино, и смола и овцы? Издержек почти никаких — нажитой грош не уйдет из кармана. Знаете ли, чтобы удержать вас в нашем крае, я даже…
— Я очень вам благодарен, но какой интерес заниматься мною?
— Пан добродзей! — сказал капитан, обнимая Юрия и рассыпаясь перед ним в нежностях. — Я с первого взгляда почувствовал к вам уважение и дружбу. Впрочем, что хотите, то и думайте. Я вам предлагаю отличную поссесию — имение недорогое, а что касается уплаты денег, я беру на себя; вы мне заплатите только проценты.
Юрий в недоумении возразил довольно холодно.
— Я не имею права ни требовать, ни принять от вас такой жертвы.
Капитан насильно посадил Юрия на лавку.
— Вы не хотите верить, что человек должен и может делать добро человеку, даже если это ему ничего не стоит? Гм, вы меня подозреваете?
— Не сердитесь, но странное ваше участие в моей судьбе…
— Ну, пускай и так, может быть я вижу в этом свой интерес.
— Я должен вам сознаться, что, не понимая сущности дела, ни за что не возьмусь.
Капитан колебался, почесал затылок, потом сказал:
— Знаете ли что? Дайте мне слово, что вы не уедете, не повидавшись со мною.
— Я согласен.
— Вы будете на бале?
— Я поеду с моим дедом.
— Как? Пан конюший тоже собирается? Ну, если так, то и я поеду! — сказал капитан. — Гей, Грицько, фрак и сапоги житомирские!
Юрий простился с загадочным капитаном и ушел к себе. Он очутился со старым и молодым Грабами. Они в это время совещались о чем-то, когда Юрий вошел задумчивый, грустный, и такой, что если бы в этом виде его увидели прежние товарищи, то подумали бы, что он, должно быть, страшно проигрался в карты, или еще хуже того; потому что прежде он никогда не бывал в таком мрачном расположении духа.
Старый Граба был в большом волнении, раскрасневшись, в глазах его блеснул как будто последний луч неугасшей страсти, но лицо у него было светло, как у честного человека. Он о чем-то грустно говорил с сыном, который слушал его с уважением и покорностью.
Юрий, не желая мешать их разговору, прошел на цыпочках в свою комнату, и стал одеваться
— Вы будете на вечере? — спросил его старший Граба.
— Да, я буду с моим дедом, — отвечал Юрий.
— И мой сын тоже.
— А вы? — спросил молодой Сумин.
— Я, — немного озадаченный сказал Граба, — я может быть пойду на минуту, или совсем не пойду.
— Разве ж это удовольствие вы порицаете?
— Нет, я его не порицаю. Молодым людям нужно веселиться; для стариков большие собрания тоже полезны, — им нужно отвести мысли, сблизиться с людьми, но у меня есть свои причины, заставляющие меня остаться дома. Веселитесь вы за себя и за меня! — прибавил он, грустно улыбаясь, и вдруг ушел.
Слог изменяется вместе с человеком; разговорная и письменная речь должны изображать характер того, кто их излагает. Извини меня, но мои прежние, веселые и пустые письма, не могут теперь повториться. Я давно не писал к тебе, а чувствую потребность излить свои мысли перед кем бы то ни было. Ты менее равнодушен и хладнокровен, чем другие, которые подняли бы меня только на смех. И так я опять пишу к тебе, дорогой Эдмунд, и надеюсь получить от тебя саркастический ответ.
