Во рту стояла страшная сушь, и я понял, что, хочешь — не хочешь, а мне сейчас придется разлепить глаза и подняться. «Главное, это не пить воды, когда проснешься», — вспомнились мне наставления провожавшего меня до номера Вадима… Или Владимира? Ни фига, блин, не вспомнить, какая-то дыра в памяти…
Стараясь не делать резких движений головой, я тихонечко встал с кровати и дошел до стола. Там, между кусками недоеденного хлеба, стаканами и шапкой лежал маленький ярко-оранжевый мандарин и, жадно схватив его дрожащей рукой, я сорвал кожуру и, разломив на две половинки, по очереди затолкал их в рот и втянул в себя глотки оживляющего кисло-сладкого сока.
А утром ко мне опять заявились мои новые знакомцы и повели с собой опохмеляться. Очнулся я уже в своем гостиничном номере, лежащим прямо в штанах и свитере на кровати…
…Дня через четыре я понял, что вернусь домой законченным алкоголиком, и предпринял попытку вернуть себя к трезвой жизни. Коротко говоря, я — сбежал. Проснувшись рано утром и представив, как через какие-нибудь час-полтора распахнется дверь и на пороге появятся Вадим и Владимир, и надо будет опять вталкивать в себя этот опротивевший, обжигающий все нутро спирт, я поднялся с кровати, привел себя, насколько это было возможно, в человеческий вид, проверил, не потерял ли я за эти дни паспорт и деньги, а потом прихватил на всякий случай фотоаппарат и покинул гостиницу. Куда я сейчас пойду, я не думал, у меня не было какого-нибудь четкого плана на день, но оставаться в номере и пить было уже невыносимо.
Прослонявшись около часа по утреннему городу, я оказался на его окраине. За спиной досыпал свои утренние часы Североморск, в кармане тулупа грелись завернутые в бумагу бутерброды, которые я на всякий случай купил в одном из работающих всю ночь на каждом этаже гостиницы буфетов, а прямо передо мной лежала уходящая в сторону Видяева дорога — я помню, как нас везли по ней несколько дней назад автобусом на вручение наград. Перед самим гарнизоном было два кордона безопасности, но в стороне от дороги, за полосой безлюдной холодной тундры, чувствовалось, хоть мы и ехали туда и обратно по темноте, как бьются о скалы волны Баренцева моря. И сейчас мне вдруг нестерпимо захотелось попасть туда — не просто на береговую полосу, заваленную в районе города пустыми металлическими бочками из-под солярки и бензина, а именно на ту пустынную прибрежную кромку под скалами, где нет ни людей, ни шума машин, ни тем более никакого спирта, а есть только море, небо да ощущение холодного безмолвия…
За спиной послышался шум догоняющей меня машины и, оглянувшись, я увидел направляющуюся в сторону Видяева легковушку. Подняв руку, я помахал ею, прося водителя остановиться. Он спокойно притормозил рядом со мной, и распахнул дверцу.
— В Видяево?
— Не совсем… Я хочу выйти где-нибудь по дороге, поглядеть на море.
— А обратно как? — удивился он.
— Да как и сейчас. Кто-нибудь же да будет ехать мимо?
— Наверное…
Потихоньку мы разговорились. Хозяина машины, 43-летнего офицера-подводника, звали Александр Харламов, он был родом из Казахстана, но уже много лет служил здесь на базе в Видяево, занимая должность заместителя командира одной из флотилий.
— …Для нас это трагедия, — говорил он, вглядываясь в припорошенную снегом дорогу. — Мы же там все друг друга знаем. Я знаком со всеми офицерами, служившими на этой лодке. Провожал их, когда они выходили из базы.
— А с командиром «Курска» Лячиным — тоже были знакомы?
— Геннадия Петровича я знаю ещё с 70-х годов, как и его жену Ирину. Это один из самых больших профессионалов. Он начал службу, как и я, на обычной дизельной подлодке, так что у него есть опыт… У меня, кстати, тоже были аварии. Однажды в моей подлодке произошел пожар. Но не суметь всплыть — такого со мной никогда не случалось. Даже «Комсомолец» в 1989 году сумел всплыть, прежде чем мы его потеряли. Здесь же произошло что-то совсем непонятное…
Отъехав десятка полтора километров, он остановил машину и кивнул в сторону черневших неподалеку скал.
— Ну что, здесь, что ли?
— Да мне все равно… Можно и здесь.
Мы пожали на прощанье друг другу руки, и я вышел из нагретого салона автомобиля. День был достаточно теплым, ночью выпал тонкий слой чистого белого снега и, оставляя на нем неглубокие четкие следы, я пошел к притаившемуся за скалистыми утесами морю.
Взбираясь с уступа на уступ, с камня на камень, я неторопливо двигался вдоль лежащего внизу свинцово-темного моря в сторону заслоняющей собой весь береговой обзор скалистой глыбы. В голове от свежего морского ветра заметно просветлело, самочувствие мое улучшилось настолько, что появился даже аппетит, и я шел, жуя на ходу бутерброды, пока не оказался на вершине самой высокой точки. И застыл, забыв проглотить разжеванный во рту кусок бутерброда.
Прямо передо мной, в огражденной двумя скалистыми грядами бухточке, словно лежащая на узкой ладони моря черная эбонитовая колодка гигантского ножа с кнопкой выброса лезвия, по-дельфиньи поблескивая лоснящимся мокрым корпусом с возвышающейся над ним башней рубки, практически совсем рядом с берегом грозно покоилась среди волн 154-метровая громадина «Курска». Да-да-да, я не оговорился — за эти четыре месяца, что мы писали о трагедии с нашей подлодкой и печатали её фотографии, я настолько изучил её облик, что мог бы теперь, как говорится, узнать её и с закрытыми глазами. Я не обознался — это была именно она, та самая АПЛ К-141 «Курск» проекта 949-А класса «Антей» (натовская классификация «Оскар-II»), которая, по всем данным, должна была в эту самую минуту лежать грудой искореженного металла на дне Баренцева моря в 150 километрах отсюда…
Ничего не понимая, я начал осторожно спускаться вниз по уступам, чтобы, подойдя поближе к берегу, поточнее убедиться в том, что это не галлюцинация. Когда я был уже почти у самой воды, на поверхности лодки вдруг что-то громко лязгнуло и появилась чья-то фигура в черной шинели. Не зная, каким боком все это может мне обернуться, я на всякий случай метнулся в сторону и прижался грудью к большому темно-зеленому валуну, надежно заслонившему меня со стороны моря.
Почувствовав, как что-то твердое уперлось мне под ребро, я полез рукой за пазуху и вытащил оттуда фотоаппарат. «Вот это как нельзя кстати», — подумал я, поудобнее приноравливаясь к съемке, и в это мгновение что-то живое и тяжелое обрушилось на меня сверху, и я почувствовал, как мне грубо выкручивают за спину руки.
— Колесников! — долетел с палубы субмарины голос человека в черной шинели. — Что там у вас за возня на берегу?
— Папарацци поймали, товарищ командир! Пытался производить съемку объекта, сучонок!
— Ну и на фиг он вам сдался! Засветите ему пленку и давайте бегом на борт. Радисты только что перехватили информацию, что сейчас тут будет пролетать вертолет с комиссией. Надо срочно погружаться…
Я почувствовал, как кто-то пытается разжать мои пальцы, чтобы отнять фотоаппарат, и изо всей силы тряхнул телом и рванулся из рук навалившихся на меня налетчиков. Я даже успел ощутить, что мне удалось от них освободиться, но в это самое мгновение ноги мои подвернулись на скользких от мокрого снега камнях, я полетел лицом прямо на укрывавший меня ещё недавно темно-зеленый валун и со всего маху ударился левой частью лба об один из его выступов. Горячая острая боль обожгла мою голову и, не успев даже, кажется, вскрикнуть, я, как в бездонную темную бездну, провалился в черноту беспамятства…
Часть вторая
ПРИЗРАК КАПИТАНА ЛЯЧИНА
«…Но Вон Сускил не подозревал, что и русские были уверены в его причастности к гибели К-219. Они были рассержены, и поэтому расставили ловушку: в то время, как „Аугуста“ преследовала „Дельту“, за ней почти по пятам кралась советская ядерная торпедная субмарина „Виктор III“.
П. Хухтхаузен, И. Курдин, Р. Уайт.
«Враждебные воды».
…Не могу сказать точно, сколько я оставался без сознания. Последним, что отпечаталось в моей памяти, был гулко-металлический (словно из станционного репродуктора) голос, впечатавший в окружавшую меня тишину четкие команды: «В лодке по местам стоят к погружению! Присутствуют все! Переведено управление вертикальным рулем в центральный пост, проверены в работе горизонтальные рули, провентилированы отсеки, запас ВВД девяносто пять процентов!» А через некоторое время мне почудился некий протяжный звук, похожий на глубокий вздох, и я успел вспомнить, что так, по словам подводников, уходит воздух из цистерн главного балласта, уступая место морской воде. Затем все окончательно стихло, и я надолго погрузился в волны беззвучного и темного забвения. И только множество долгих часов спустя, постепенно, словно бы выплывая из долгого-предолгого сна, я начал различать вокруг себя какие-то смутные, колеблющиеся, точно гигантские водоросли, тени невиданных ранее растений, силуэты проплывающих мимо меня цветовыми пятнами экзотических рыб, потом увидел как-то странно, как будто в призме, преломляющиеся вокруг меня лучи солнца, и вдруг понял, что уже давно лежу с открытыми глазами на небольшой песчаной поляне, окруженной густой высокой растительностью. Повернув в сторону свою тяжелую голову, я чуть было опять не потерял сознание, хотя на этот раз уже и не от боли, а от страха. На расстоянии всего нескольких шагов, вперив в меня взгляд вытаращенных раскосых глаз, уже подбирался, готовясь наброситься на меня, чудовищный краб вышиной не менее метра! Не сдержавшись, я закричал от ужаса, и из-за ближайшей же группы водорослей (а теперь я уже ясно видел, что нахожусь под водой, на дне моря) появилась группа людей с ружьями, и один из них, вскинув, как в замедленной съемке, свое оружие, выпустил длинную, сверкнувшую в полете стрелу, которая пронзила панцирь гигантского краба, пригвоздив его к дну в уже самый, как мне показалось, момент совершения прыжка.
