Георг Эберс - Серапис

– Агния не девчонка, подобная той, что играла твоим шлемом! – запальчиво заметила дочь Порфирия, гневно сдвигая темные брови. – Я тебя заранее предупреждала сегодня, что ты еще не можешь считать меня своей. Мы пока служим различным богам.

– Это правда! – воскликнул Константин так громко, что все невольно обернулись в его сторону, а Дамия с досадой пошевелилась в своем кресле.

Тогда юноша постарался овладеть собой, он молча постоял несколько минут, опустив глаза в землю, и, наконец, тихо прошептал:

– Я вытерпел сегодня довольно обид. Советую тебе одуматься, Горго, помни, что я близок к отчаянию!

Префект поклонился молодой девушке, потом сделал общий поклон присутствующим, извиняясь необходимостью идти на службу, и торопливо удалился из дома Порфирия.

Любители лошадей на ипподроме ничего не знали о том, где находится хорошенькая Дада, потому что она исчезла с корабля в отсутствие своей тетки вовсе не с Марком или с другим представителем легкомысленной александрийской молодежи, как предполагали ее родные.

Побег молодой девушки произошел очень просто. После ухода египетской рабыни, посланной за обувью, на корабль явился Медий, желавший переговорить о делах с престарелым певцом.

Он приехал на осле, и когда юная очаровательница стала упрашивать актера взять ее с собой в город, он охотно согласился исполнить каприз огорченной красавицы.

Старик не терял надежды уговорить Карниса и Герзу, чтобы они позволили своей племяннице принять участие в нескольких спектаклях Посидония. Сомневаясь отчасти в успехе своего ходатайства, он был очень доволен, что Дада сама вызвалась поехать к нему в дом и, кроме того, просила скрыть свое убежище от родных.

Медий был многим обязан ее дяде и хотел отплатить услугой за услугу, вполне уверенный, что пленительная молоденькая певица получит много золота, появившись на театральных подмостках. Хороший заработок Дады мог быстро поправить дела обедневшей семьи, не нанеся никакого ущерба ее нравственности.

Практичный старик советовал девушке взять с собой новую одежду с гирляндами роз и принадлежавшие ей украшения. Его проворные руки аккуратно укладывали в корзину все принадлежности женского туалета, причем он захватил с собой ящичек конфет, несколько апельсинов и два-три граната «для ребятишек», уговаривая в то же время огорченную Даду, чтобы она не беспокоилась относительно обуви. Медий обещал посадить ее на осла, которого он поведет под уздцы. Лицо хорошенькой певицы будет прикрыто покрывалом, а ее босые ножки спрячутся под одеждой. Приехав домой, старик тотчас закажет ей пару самых изящных сандалий у того же мастера, который делает обувь для супруги и дочерей алабарха [43].

Сборы Дады были скоро окончены; готовясь к неожиданному побегу, молодая девушка и ее проворный спутник подняли на корабле невероятную суматоху; второпях они не сразу понимали друг друга, путались в словах и смеялись над своими недоразумениями, так что вся досада юной красавицы рассеялась, как дым. Она весело хохотала, перебегая босиком через улицу, и ловко прыгнула на спину маленького ослика, привязанного к дереву. Медий подал ей корзину, и они отправились в путь. Оживление Дады все увеличивалось; по ее словам, уличные прохожие должны принять беглянку за молоденькую жену противного старика, возвращающуюся с рынка с запасами провизии.

Она с особым удовольствием представляла себе досаду Герзы, которая по возвращении не найдет ее на корабле, несмотря на хитрый маневр с сандалиями.

– Пускай тетка погорюет обо мне! – весело заключила девушка. – Я сердита на своих, потому что все они считают меня ветреной!.. Однако, Медий, я заранее предупреждаю тебя, что мы разойдемся с тобой так же быстро, как и сошлись, если мне не понравится у вас в доме... Зачем мы едем по таким грязным переулкам? Я хочу видеть красивые места Александрии и покататься по главным улицам!

Однако Медий не мог исполнить желания молодой девушки, потому что в более оживленных пунктах города происходил настоящий мятеж, и старик был очень рад, когда ему удалось благополучно привезти очаровательную спутницу к своему жилищу.

Его дом стоял на площади между греческим городом и Ракотисом, кварталом египтян, как раз против церкви Св. Марка. Здесь было достаточно места для семьи Медия, жившего со старушкой женой и овдовевшей дочерью – матерью пятерых детей. Все стены в жилище актера были заставлены или завешены множеством театральных принадлежностей. Дада с любопытством разглядывала эти интересные диковинки и так восхищалась миловидными внуками старика, что они тотчас полюбили молодую ласковую гостью.

В противоположность Даде бедная Агния не так скоро нашла себе пристанище.

Без проводника, с непокрытым лицом и совершенно предоставленная самой себе, она долго бродила с малюткой Папиасом по александрийским улицам.

Единственным желанием девушки было поскорее удалиться от людей, погрязших в языческих заблуждениях.

Молодая христианка знала, что Карнис купил ее за деньги, что она была его собственностью, его вещью. Сама христианская религия повелевала рабу повиноваться своему господину, но Агния трудно мирилась с подчинением чужой воле, и к тому же Карнис имел право располагать ею только до известного предела. Но между тем закон был все-таки на стороне языческого певца, который имел право преследовать молодую христианку, как беглую невольницу.

Это опасение страшно тревожило ее. Боясь попасть в руки стражи, она избегала многолюдных улиц, осторожно пробираясь стороной по узким переулкам.

Агния видела однажды в Антиохии, что беглый раб избавился от своих преследователей, когда ему удалось подойти к статуе императора и коснуться ее рукой. Наверное, в Александрии также находилось изображение Феодосия, но где именно? Одна женщина указала ей дорогу на Канопскую улицу, откуда узким проходом с левой стороны можно было тотчас пройти на большую площадь. Здесь, против здания префектуры, около дворца епископа, стояла новая статуя императора.

При имени епископа Феофила мысли Агнии неожиданно приняли другое направление.

Она чувствовала себя неправой, скрывшись от своих господ, но повиноваться им, последовать с ними в идольское капище и петь хвалу языческим богам было бы тяжким грехом для христианки. Что же, наконец, оставалось ей делать?

Только один человек мог разрешить мучительные сомнения неопытной девушки: пастырь душ в здешнем городе, великий епископ.

Агния также принадлежала к его пастве, и к нему одному могла обратиться за помощью.

Такая мысль мелькнула ей светлым лучом и придала девушке новые силы. Маленький Папиас плакал от усталости и страха, умоляя сестру отвести его поскорее обратно к милой Даде. Агния с тяжелым вздохом прижала мальчика к своей груди, говоря, что они идут к доброму старцу, который им покажет дорогу к родителям.

Но малыш по-прежнему требовал, чтобы его отвели домой, и не хотел слушать никаких увещаний.

Агния с большим трудом довела его до Канопской улицы. Здесь он немного рассеялся при виде конных и пеших солдат, которые старались водворить порядок среди взволновавшейся черни.

Дойдя до переулка, который вел на площадь префектуры, девушка была увлечена общим движением толпы. Вернуться назад оказалось совершенно невозможным, и она только употребляла все усилия, чтобы не потерять в этой давке своего маленького брата. Толчки, дерзкие шутки мужчин, бранные слова, резкие замечания женщин сыпались со всех сторон на испуганную Агнию. Наконец волна народа вынесла ее на площадь.

Тут была невероятная толчея, сопровождаемая дикими криками, сливавшимися в оглушительный гул. Девушка растерялась; она была готова заплакать и упасть на мостовую, беспомощно ломая руки, но в эту минуту перед ее глазами мелькнул большой золотой крест, сиявший над высоким порталом дворца епископа Феофила. Агния мгновенно ободрилась, чувствуя близость спасения.

Однако широкая площадь была запружена народом, как колчан, туго набитый стрелами. Протиснуться вперед оказалось тем более затруднительным, что девять десятых уличной толпы составляли мужчины, дикие лица которых внушали невольный ужас.

Больше всего здесь было монахов, собравшихся сюда по зову епископа из ближайших и дальних монастырей, из уединенных обителей у Красного моря и даже пустынных скитов Верхнего Египта. Голоса этих суровых аскетов сливались в громкие крики: «Долой языческих богов, долой Сераписа!»

Взволнованные лица отшельников, обрамленные всклокоченными волосами, были бледны от волнения, их блуждающие глаза горели огнем; нагота исхудавших и одутловатых тел едва прикрывалась козьими и овечьими шкурами; сморщенная кожа была исполосована шрамами и рубцами от ударов бича, висевшего у каждого на поясе. Некоторые христианские подвижники поражали своей необыкновенной внешностью. Так, у одного из них, прозванного «венценосцем», был надет на голову терновый венок. Монах не снимал его ни днем, ни ночью, желая постоянно испытывать на себе страдания Спасителя. Алые капли крови струились по его лицу, но отшельник не обращал на это ни малейшего внимания. Другой аскет, прозванный в своем монастыре «сосудом елея», опирался на двоих послушников, потому что его высохшие ноги с трудом могли поддерживать страшно раздутое тело. Этот старец уже десять лет питался только сырой тыквой, улитками, кузнечиками и пил одну нильскую воду. Третий монах был скован тяжелой цепью со своим товарищем. Жилищем для них служила пещера в меловых горах близ Ликополиса, и они дали взаимный обет мешать друг другу спать, чтобы удвоить время своего покаяния. Все эти люди чувствовали себя сподвижниками в общей борьбе. Одна мысль, одно пламенное желание руководили ими.