У следующих ворот, до которых доехал боярин вместе с иноземными офицерами, шла та же работа: ворота закладывали кирпичом и камнями. Тут же на дне опрокинутой бочки расположились дьяк и подьячий, выплачивая на месте работы стрелецкое жалованье. Стрельцы растянулись длинным хвостом за деньгами.
– Вишь, воевода боярин, и денежки нынче нашлись! – весело крикнул один из стрельцов, скаля белые зубы.
– Вели кабаки отворить, воевода боярин! – попросили стрельцы.
– Не велю кабакам торговать: время ратное нынче, робята. Упьетесь, а кто на стенах стоять будет! – миролюбиво сказал воевода.
– С вином веселей на стенах-то стоять! – отозвался стрелец.
– Ужо вам по чарке велю дать за труд, – сказал воевода и тронул коня.
Один из четверки черкесов примчался сказать, что в лодке пойманы поп и какой-то стрелец, отвезены разом в Приказ. Найденные у них бумаги они привезли с собой.
Прозоровский взял в руки письмо.
«Боярину и астраханскому воеводе князю Ивану Семенычу Прозоровскому от атамана Великого Войска Донского Степана Тимофеева, сына Разина», – прочел воевода. Он оглянулся, не видел ли кто, что написано. На втором письме была немецкая надпись.
– Прочти-кось, Давыд, – окликнул боярин Бутлера.
Тот прочел.
– Сей лист, – сказал он, – писан на капитан Видерос, от донской ватман...
Воевода вырвал письмо из рук Бутлера.
Бутлер растерянно заморгал.
– Еремка, призвать палача во Приказну! – приказал воевода.
Конюх умчался.
Один из двоих пойманных в лодке оказался ссыльным попом Воздвиженской церкви Василием, родом – мордовец. {Прим. стр. 129}
Год назад, когда все астраханское духовенство вышло провожать антиохийского патриарха, который возвращался домой из Москвы, поп Василий, глядя, как целый обоз патриаршей рухляди грузили в морские струги, назвал вселенского патриарха «боярским продажником».
– Как ты лаешь такое лицо? – спросил его другой поп.
– Гляди-ка, добра нахватал от бояр за осуждение невинного! Три струга везет, тьфу!
Их разговор услыхал дьячок и рассказал митрополиту Иосифу. Митрополит учинил расспрос и дознался, что поп Василий не в первый раз вел среди духовных лиц подобные «скаредные» речи. Он говорил, что осужденный вселенскими патриархами Никон был сыном мордовского мужика, да высоко вознесся, потому его и сожрали бояре, а патриархи осудили и отрешили его от великого сана корыстью, получив за то большие дары от бояр.
Астраханский митрополит не отправил попа в Патриарший приказ в Москву. Он решил, что расправится сам, и послал Василия в Черный Яр в ссылку. И вот теперь поп пристал к Разину...
– Как же ты, поп, ко мне? Ведь бояре меня зовут врагом церкви! – сказал ему Разин.
– Пустые слова, сын! Правда ведь не в боярских грамотах: она в сердце людском да в делах. А твои дела к правде! – ответил поп.
Разин ему не поверил, но поп, чтобы доказать свою приверженность, не устрашился отправиться с письмами в Астрахань.
Второй посланец Степана был старый слуга князя Семена Львова, однорукий старик из бывших стрельцов.
Поставленный к пытке, однорукий посланец сказал воеводе, что был на струге во время похода с князем.
Он поклялся, что умолял Степана пустить князя вместе с ним в Астрахань, но Разин оставил его у себя.
– Что князь Семен наказал тебе говорить астраханским ворам? – допрашивал его Прозоровский.
– Мне князь ничего не велел, боярин. Вор лишь велел мне тебе дать письмо да немцу, как звать его, экий... ногайцев к стрельбе обучает... с рыжим усом...
– Про немца ты мне не плети. Ты про князя Семена измену без утайки сказывай! – перебил Прозоровский.
– Да что ты, боярин, взбесился! Какая на князе моем измена! Чего ты плетешь! – разозлился старик.
Прозоровский указал подвергнуть его самым жестоким мучениям, требуя, чтобы он говорил об измене князя Семена, что князь Семен был виноват в переходе стрельцов к Разину.
– Ты, боярин, сам боле того виновен. Эк ведь парня молоденького замучил! Стрельцы взглянут – да плачут!.. И речь промеж них такова: «Знать, малый за правду стоял, коль его воевода с такой сатанинской злобой терзал. Кого воевода страшнее мучит, тот человек, знать, нам, черни, добра пожелал!» Ты корыстью да злобой народ подымаешь. Я об том тебе нынче сказать не страшусь: все одно не сносить головы...
Ничего не добившись от старика, Прозоровский велел его вывесть на площадь и отрубить ему голову.
Попу Василию воевода велел забить кляпом рот и посадить его в монастырскую башню в Троицком монастыре, у митрополита Иосифа...
Двое персидских купцов привели двоих ведомых городу нищих, один из них был Тимошка, по кличке Безногий. Персы их увидали, когда они подбирались к стенам, хоронясь в кустах. Вода из митрополичьих прудов в это время хлынула на солончак вокруг Белого города и отрезала нищим обратный путь. Спустившись тогда со стены, персы схватили их.
Угли были еще горячи под дыбой. Прозоровский не медлил. Огнем и щипцами заставил он нищих заговорить, и они признались, что были у Разина, он угощал их в своем шатре едой и питьем и потом отпустил домой, указав, чтобы ночью, в час приступа, они подожгли город.
– Знать, ночью приступа ждать? – спросил воевода.
– Не ведаю, в кую ночь. Того атаман не сказал, – ответил Безногий.
Прозоровский велел палачу забивать ему гвозди под ногти, но Безногий не выдал, когда будет приступ...
Замученных нищих тут же стащили на плаху и отсекли им головы...
Явно, что приступа ждать нужно было без промедления...
Приехал Михайла.
– Ну, Иван, ты как хошь, а я нехристям более верю, чем христианам. Был сейчас у татар в Ямгурчеевом городке. Велел Ямгурчею в стены идти со своими ногайцами... На стены будем ставить татар. Татары на Стеньку серчают. Он у них табуны и овец отбивал. Я сам с ними на стену встану...
– Ведь в город ногаям запрет входить на ночь, ты их оружных хочешь пустить. Измена пойдет!.. – возразил воевода.
Михайла тряхнул головой.
– От русских-то хуже измена!.. К шерти [Приведение к шерти – то же, что к присяге, но не по христианской вере] татар приведи по вере – они уж своих богов никогда не обманут. А русский стрелец ко кресту приложился, присягу дал – да и тут же башку тебе прочь отсечет!..
– С митрополитом советовать надо, – сказал воевода.
Они собрались на митрополичьем дворе – воевода, Михайла, двое стрелецких голов, дьяки, стрелецкие сотники. Митрополит велел звать к себе также пятидесятников и десятников и лучших из старых служилых стрельцов.
Как раз зазвонили к вечерне. Митрополит служил ее сам. Час был ранний, но с моря надвинулись тучи. День помрачнел. Свечи едва рассеивали церковный мрак. Издали доносились раскаты грома. Голос митрополита дрожал и срывался. Молящиеся в церкви томились жарой и вздыхали...
Окончив вечерню, митрополит обратился к собравшимся с проповедью.
– Дерзайте, братие и чада! Ныне время приспело за бога и великого государя умерти. И кто бога и государя отступится, тот во ад поспешает, к диаволу и сатане. Кто же постраждет и ратную смерть от воров примет, тот в царствие божие внидет... – Митрополит прослезился. – Вы лучшие в городе люди, стойте за государя верой и правдою, и за то государева милость да будет с вами. Присягайте, братие, лобзая крест господа нашего Иисуса Христа.
Первым к кресту подошел боярин.
– Именем божьим обещаюсь стоять до смерти, – сказал он, – за государя, за правду божью!
За ним подходили головы, сотники, пятидесятники, десятники и стрельцы, повторяя его слова.
– За правду божью дай бог постоять до конца! – сказал, крестясь, старый стрелец с белыми как снег волосами и бородой, по прозванию Красуля {Прим. стр. 132}.
Окончив молитву, митрополит обратился к нему:
– Станешь ли крепко стоять, Иван?
– Да как же, владыко! Сколь мы годов во стрельцах?! Постоим уж до смерти за божью-то правду! – твердо сказал старик.
Все с облегчением вышли из душной церкви.
– Молодых стрельцов наставляй, Иван, к верности государю. Внушай, поучай, отклоняй от измены! – говорил митрополит на дорогу. – Тебя государь за то наградит.
– Да не сумнись, владыко! Вот нас тут полсотни старых стрельцов. Воевода нас знает, и мы его ведаем. Мы всю жизнь за бояр стояли! – успокаивал старый Красуля митрополита. – Мне скоро седьмой десяток полезет, владыко. Кому и наставить на правое дело стрельцов молодых.
Солнце скрылось за черную тучу, наплывшую с моря. Волга темнела зловещим, тяжелым свинцом. На небо медленно лезли огромные черные и лохматые звери. Где-то еще далеко над морем сверкали частые молнии, глухо рычал отдаленный гром, и казалось, что это рыкают небесные чудища, наползающие на город.
Воевода еще раз в сопровождении немцев объехал все крепостные стены. Сотники подбегали к нему доложить о работах, о крепостном снаряде. Со стен, где топили в котлах смолу, тяжело опускался на город дым, закрывая улицы будто туманом.
