— Не хочешь — убирайся отсюда.
— Эй, сдавайтесь, и мы сохраним вам жизнь. Нам нужны хорошие сильные рабы.
Трибун ответил длинным замысловатым ругательством и спрыгнул с помоста.
— Ребята, — обратился он к нам — Там какие-то псы лают у ворот, выпрашивая кость, и не дают мне поспать. Если появятся еще раз, отгоните их палками.
— Отгоним, командир!
— Спи спокойно!
— А ну, пошли вон! Вон! Костей не дождетесь!
Солдаты вошли в раж. Улюлюкали, хохотали, швыряли палки и камни, будто действительно отгоняли стаю собак, словом, развлекались, кто во что горазд. Веселье закончилось неожиданно. С той стороны через стену перелетело что-то круглое, размером с тыкву, только темное. Шлепнулось на землю, покатилось… Потом еще и еще… Десяток голов, которые всадники доставали из притороченных к седлам мешков.
Головы когда-то принадлежали тем самым гонцам, которых Секст Носатый отправил с донесением в лагерь. Не уцелел никто. Это была самая обыкновенная ловушка. Деревня, староста, его жена… Нас просто заманили в этот форт. Мятежники следили за нами всю дорогу. И перехватывали посыльных. А когда мы, понадеявшись на скорую помощь, засели за стенами, они решили, что теперь можно рассказать нам, что к чему. Это был хороший ход. Сильный.
— Влипли, — фракиец зло сплюнул.
У меня пересохло в горле.
— Эй, командир, — недоуменно уставился на валяющуюся у его ног голову Кроха. — Так это что, подмоги не будет, что ли?
Солдаты сникли. Больше никто не шутил и не смеялся. Офицер сразу понял, что дело плохо. Он легко вскочил на одну из телег, которыми мы подперли ворота, и весело крикнул:
— Ребята! Чего приуныли? Эти собаки сами подписали себе приговор. Теперь мы точно не уйдем отсюда, пока не перебьем их всех! Нас здесь две сотни. Две сотни отчаянных парней. У нас есть оружие, вода, прочные стены! Готов поставить свое жалованье за год, что эти бабы не продержатся и до утра! Кто-нибудь хочет поспорить со мной? Есть у кого-нибудь лишние денарии? А?
Офицер снял шлем и протянул его, будто ждал, что кто-то положит в него деньги. На перепачканных кровью и копотью лицах легионеров замелькали улыбки. Видя, что люди приободрились, трибун продолжил:
— Там, — он ткнул пальцем в сторону мятежников, — собралась толпа немощных старух, которых привели на поле боя дети. Мне даже немного стыдно убивать их… Честное слово, моя бабка со спицами в руках куда опаснее этих полудохлых бедняг. Все, что они хорошо умеют делать, — это умирать. В этом их призвание! Так давайте им поможем!
— Поможем!
— Веди нас!
— Перебьем их — и домой!
— Трибун вскинул руку, призывая всех к тишине.
— Солдаты! Я, всадник Оппий Вар, военный трибун девятнадцатого легиона, выведу вас отсюда. Завтра к вечеру вы будете дома. Клянусь Юпитером и своими предками, которые отправили к праотцам не одну сотню врагов Рима!
Окончание речи утонуло в реве двух сотен глоток.
Но я уже ничего не слышал. У меня было ощущение, что каменная стена обрушилась на голову… Я оглох и ослеп… Я был смят, раздавлен, расплющен огромной тяжестью, внезапно навалившейся на меня.
— «Я, всадник Оппий Вар, военный трибун девятнадцатого легиона…»
Мне пришлось опереться на плечо фракийца, чтобы не упасть.
— Что с тобой, римлянин? Ранен?
Слова доносились откуда-то издалека, и я никак не мог уловить их смысл Просто бессвязный набор звуков.
— «Я, всадник Оппий Вар, военный трибун девятнадцатого легиона…»
— Командир! Ты цел?
Желудок судорожно сжимался в такт ударам сердца. Казалось, еще немного, и он выпрыгнет из горла.
— «Я, всадник Оппий Вар, военный трибун девятнадцатого легиона..»
Офицер, стоящий на телеге, продолжал что-то говорить. Солдаты беззвучно разевали рты и потрясали оружием.
— Да что с тобой?!
Оплеуха привела меня в чувство. В голове звенело, по щекам катились слезы, но теперь я мог нормально слышать и соображать.
— Ты чего? — Скилас тряхнул меня. — Все, очнулся?
Я кивнул и всхлипнул.
— Перепугался, что ли?
— Да нет, — сказал я и не узнал собственного голоса. Это был хрип умирающего. — Ты… Это твой бывший хозяин?
— Трибун-то? Ну да. Вообще-то, я и сейчас у него в денщиках. А что? А-а-а… — протянул он, хлопнув себя по лбу. — Точно. Ты же его собирался убить. Так?
Я кивнул:
— Понимаешь, я для этого и в армию пошел… Ну, чтобы поближе к нему оказаться. Всю зиму искал. Ты же мне сказал, что он в этой армии должен быть. Вот я его и искал… Надо же! Нашел…
Мне самому в это не верилось. Семь лет я ждал этой встречи. Мечтал о ней, готовился, жертвовал всем, что у меня было ради нее… И что же? Я не чувствую ничего, кроме усталости. Ни радости, ни ненависти… Только жуткую усталость. В двадцати шагах от меня стоял человек, убивший моего отца. Человек, которого поклялся убить я… Умом я понимал это. Но сердце молчало. Оно не заходилось от ярости и жажды мести, а билось спокойно и размеренно.
Я попытался представить лица отца и Марка. Но у меня ничего не получилось. Я никак не мог вспомнить их. Лишь смутные тени. Тени из другой, почти забытой жизни… Жизни, которой, кажется, у меня никогда и не было.
Я простой солдат, вокруг товарищи по оружию, а человек на телеге — мой командир. Вот это было правдой. Вот это моя настоящая жизнь.
Мне захотелось плакать. Впервые я чувствовал себя предателем.
— Эй, солдат, — фракиец наклонился ко мне, как будто бы дружески приобняв за плечи, и прошипел в самое ухо: — вот что я тебе скажу. Если удумаешь здесь свои счеты сводить, глотку перережу, и пикнуть не успеешь, понял? Кроме этого сукина сына нас никто отсюда не вытащит. Других командиров нет. А я не хочу попадаться в лапы ребятам, которые из моей башки украшение для ворот сделают. Так что советую тебе на рожон не лезть. Вот дай ему вывести нас из этого форта, а потом валяй. Только не у меня на глазах. Не знаю, какой Вар человек, но солдат и командир он правильный, такие не часто встречаются… Не будь он римлянином, я бы сам тебя прикончил. Но вы оба из одного теста, поэтому плевать мне, кто кого из вас к праотцам отправит. Но только не сейчас. Сейчас он может две сотни душ спасти. И не вставай у него на пути. Я тебя мигом оттуда уберу, потому что одна из этих двух сотен душ — моя.
Даже сквозь кольчугу я чувствовал стальную хватку его ручищи.
— К оружию! К оружию! Идут!
Крик наблюдателя со смотровой вышки не дал нам договорить. Фракиец легко спрыгнул с помоста и помчался занимать свое место, а я стал расставлять людей на вверенном мне участке стены. Делал все как во сне. В голове по-прежнему тревожным набатом гудели слова: «Я, всадник Оппий Вар, военный трибун девятнадцатого легиона…»
Этот приступ мы отбили с трудом. Мятежникам удалось на нескольких участках завалить ров и подойти вплотную к валу с частоколом. На стенах закипела рукопашная. Ребята, которые пытались прорваться внутрь, хорошо понимали, что времени у них немного. Без всяких гонцов нашим скоро станет ясно, что центурия попала в переделку. И самое позднее, к завтрашнему полудню здесь будет полнокровная когорта, а то и не одна. Поэтому мятежники лезли вперед, как сумасшедшие, будто у каждого про запас было, по меньшей мере, девять жизней. За каждого убитого легионера они легко отдавали троих своих, зная, что такой размен им выгоднее, чем нам.
На какое-то время мне пришлось забыть о том, что где-то за моей спиной сражается человек, которого я давным-давно поклялся убить. Сегодня мы делали одно дело — спасали свои жизни. И оба в равной степени нуждались друг в друге. На счету был каждый боец, каждая пара рук, способная держать меч и щит. Но даже если бы я решил покончить с Варом сейчас, у меня вряд ли что-нибудь вышло, — фракиец держался рядом со своим командиром, не отходя от него ни на шаг, а мятежники накатывались волна за волной, не давая ни секунды передышки. Нам показалось, что прошла вечность, прежде чем противник сыграл отход. Двадцать погибших с нашей стороны, скользкий от крови помост и наполовину разрушенные ворота — таким был итог штурма для нас. Мятежники потеряли сотни полторы. Вал перед частоколом был завален трупами. Но повстанцы и не думали отступать. Похоже, командовал ими сумасшедший. Впрочем, и нам, и им было ясно — еще два таких натиска, и от нас попросту ничего не останется. О том, чтобы продержаться до следующего полудня, и речи быть не могло. Удачей было бы простоять хотя бы до вечера.
Все начали понимать, что единственное, что нам остается, — умереть здесь.
Не было слышно обычной после схватки нервной болтовни. Ни смеха, ни команд… Ничего. В полной тишине солдаты приводили в порядок оружие, готовясь к очередному приступу. Я смотрел на их покрытые грязью и кровью лица, нахмуренные брови, плотно сжатые губы и удивлялся тому, насколько вдруг эти люди стали мне близки. Мы действительно были братьями. И мог ли я их подвести, убив последнюю надежду — командира, пообещавшего вытащить их из этой передряги? Командира, благодаря которому мы до сих пор держались. Командира, сумевшего своей волей и мужеством спасти нас хоть на какое-то время от поражения… Убей я его сейчас — это тоже будет предательством.
