– Крепись, Ганнушка, чует мое сердце — недолго уже нам мучиться, — сказала и крепко поцеловала подругу.
В полдень в покой к невольницам пришел паша. До сих пор Маринка дичилась его: забивалась в самый дальний угол, избегала его настойчивых взглядов. Сейчас, вспомнив совет Яники, она подавила свое отвращение к паше и приветливо ему улыбнулась. Угрюмое лицо турка просияло. Маринка смело подошла к нему. За полтора года жизни в неволе молодая казачка выучилась говорить по-татарски и по-турецки. И она сказала ему:
– Великий паша, разреши обратиться к тебе!
Тучный турок приосанился, приложил пухлую руку к сердцу и осклабился.
– Говори,говори, красавица!
– Милостивый господин! Разреши этой ночью подышать прохладой твоего сада мне и моим подругам Яникс и Одарке, — промолвила Маринка, склонившись в поклоне перед пашой.
– Считай, что просьба твоя уже исполнена, — ответил Ахмет и, сверкнув камнями перстней, хлопнул в ладоши. Из соседнего покоя выскочил евнух Абдулла.
– С этого же часа и днем и ночью ворота сада должны быть всегда открыты для отрады глаз моих. — Паша указал на Маринку. — С ней пропускай в сад всех, кого она пожелает.
С этими словами паша подошел к Маринке и взял ее за подбородок.
– Сегодня ночью я приду в сад, чтоб тебя развлечь, — сказал он.
Этого-то Маринка больше всего и опасалась. Возможность ночного свидания с пашой показалась ей настолько ужасной, что она чуть не выдала себя.
– О господин! Я хочу встретиться с тобой, только не сегодня и не завтра… Я потом скажу тебе о причине, почему должна отложить наше свидание, — в растерянности произнесла Маринка. Облачко недовольства пробежало по лицу паши. Он на секунду задумался, но потом засмеялся. Смятение девушки он понял по-своему и объяснил его девичьей стыдливостью. «Добыча все равно не уйдет от меня. Лучше будет завладеть ею не силой, а лаской», — подумал он.
– Я сама назову час нашего свидания, — пообещала Маринка.
Паша просиял и, полный надежд, ушел. Как только за ним закрылась дверь, Маринка подбежала к Янике и Одарке, чтобы сказать им о согласии паши.
В это время в гарем вошел Абдулла и строго произнес:
– Закройте лица, женщины. Сейчас Халым с малярами будет красить стены.
Его слова вызвали радостное волнение среди пленниц. Жены паши, турчанки и татарки, с испуганным визгом накинули покрывала на лица. Их примеру нехотя последовали русские женщины. Когда одноглазый Халым с Лукой и Семеном, вооруженные кистями и ведрами с белилами, вошли в гарем, все пленницы были закутаны в черные покрывала. Сквозь узкие щели на них смотрели невеселые глаза.
Поставив ведра с белилами, Лука и Семен под надзором Халыма и Абдуллы начали красить облупленные стены комнаты. Когда у евнуха от неусыпного наблюдения за их работой стали слипаться глаза, Халым незаметно потянул его за рукав красной куртки. Абдулла в недоумении уставился на него. Тогда одноглазый, распахнув шелковый халат, вытянул плоскую флягу с длинным горлышком. Мавру не нужно было пояснять, что в ней содержится. Евнух, несмотря на запрещение корана пить вино, имел к нему непреодолимую склонность. Халым знал эту его слабость. Увидев, как вспыхнули темные выпуклые глаза Абдуллы, он молча встал и подал мавру знак следовать за ним. Оба вышли из покоя.
И тотчас же Яника и Одарка приоткрыли лица. Маринка увидела, как побледнели их щеки. Семен и Лука подошли к женщинам. Нельзя было терять ни секунды. За каждым их движением наблюдали десятки глаз. Лука притянул к себе Янику и что-то шепнул ей на ухо.
– Пусти, шайтан, не то скажу Абдулле, — невесело вырвалась та из его рук, делая вид, что рассержена.
В следующую минуту Одарка и Яника снова закрыли лица и отошли от маляров. Те снова принялись за работу. Они добелили стену и, взяв ведра и кисти, молча ушли.
– Это были наши мужья, — шепнула Яника Маринке. — Мой Лука пообещал мне, что сегодня ночью мы будем на свободе. Как только стемнеет — выходи в сад. Крик совы будет сигналом. Под стеной прокопан подземный выход на волю.
Месяц скрылся, нырнув в дымчатую волну облака, когда Маринка вошла в прохладную мглу гаремного сада. Опавшие листья зашуршали под ногами. Наталкиваясь на стволы деревьев, она вышла к узенькой тропочке. Здесь ее тихо окликнул знакомый голос. Пройдя несколько шагов, Маринка увидела женскую фигуру. Это была Одарка. Взяв за руку девушку, она уверенно повела ее в глубину сада. Там, у кряжистой столетней груши, их встретила Яника. Прижавшись друг к другу, женщины стали вслушиваться в шум ветвей, шорох травы, ожидая условного сигнала.
Минуты медленно проходили одна за другой, а сигнала все не было. Месяц вновь выплыл из облака. Его свет бесчисленными бликами затрепетал на листве, колеблемой ветром. Нервное напряжение беглянок достигло предела.
– Ой, милые, сердце так и замирает. Нет силушки больше ждать… — вздохнула Маринка.
– Успокойся, девонька, успокойся! Скоро дождемся волюшки, — подбадривала девушку Яника.
Но тут же сама не выдержала и вздохнула:
– Вот ты не так долго в неволе томишься и то измаялась, а другим каково, бесталанным? Я уже пятый годок мучаюсь, а Одарка — пятнадцатый. Ой, горькая наша долюшка! — голос Яиики задрожал. В нем послышались нотки такого страдания, что собственное горе показалось Маринке ничтожным. Слезы потекли по увядшему лицу Яники. Всхлипывая, она стала рассказывать Маринке о своих мытарствах. В этот момент раздался совиный крик.
– Никак Семен знак подает, — обрадовалась Одарка. И беглянки поспешили к каменной ограде сада. Когда они подошли к стене, их уже ожидал там Лука.
– Скорее, скорее полезайте сюда, — прошептал он, указывая на небольшую яму. — Полезайте, скорее!..
Яника, Одарка, а за ними Маринка ползком втиснулись в узкий похожий на волчью берлогу лаз.
Лука влез последним, прикрыв отверстие лаза охапкой ветвей.
Вот Маринка, задыхаясь от сыплющейся на голову земли, уже почти проползла длинную узкую щель под стеной сада. Еще минута-две — и подземный путь кончится. Она будет на свободе!
Вдруг раздался протяжный женский вопль. Это Яника! Крик ее заглушила бешеная турецкая ругань. У Маринки оборвалось сердце. Она замерла в своей подземной ловушке.
Стражник за волосы вытащил из траншеи потерявшую сознание девушку. Она пришла в себя от резкой боли. Это один из янычар хлестнул ее нагайкой. Маринка увидела гневное лицо паши, освещенное красноватым пламенем факела.
– Ты, порождение змеи и шайтана, обманула меня! — закричал Ахмет, намотав ее темно-русые косы на руку. Он притянул девушку к себе и долго молча всматривался в ее побледневшее лицо.
Но в глазах казачки не было страха. Приступ отчаяния уже прошел. До ушей Маринки донеслись стоны. Она скосила глаза и увидела лежащих в углу лабаза избитых и окровавленных Луку и двух своих подруг. «Но где же Семен?» — подумала Маринка. И обрадовалась: Чухрай сбежал.
Халым, этот одноглазый негодяй, предал их. Ни ей, ни ее несчастным друзьям теперь нечего и ожидать пощады. А раз так, то зачем ей скрывать свою ненависть к врагу?
Гнев закипел в ее сердце, и она плюнула в лицо паши.
Оскорбление привело в неистовство старого турка. В бешенстве он ударил Маринку раз, другой, еще и еще.
Закованных в цепи беглецов ввели в просторный зал дворца Ахмета. Паша, окруженный байрактарами и седобородыми в зеленых чалмах муллами, важно восседал на подушках. Рослые янычары ударами плетей заставили пленников упасть на колени. Среди немногочисленной челяди, стоящей в противоположном углу зала, Маринка увидела одноглазого Халыма.
Ахмет ненавидящим взором оглядел пленников. Злобная улыбка искривила его тонкие губы.
– Великий аллах не допустил, чтобы вы, презренные христианские собаки, сбежали от меня, вашего законного господина. Мой почтенный Халым поступил как доблестный мусульманин. Он не поддался соблазну и вовремя сообщил о вашем побеге. Что вы, отродье змей и шакалов, можете сказать в свое оправдание? — закончил краткую речь паша.
– То, что твой Халым — гнусный предатель и обманщик! Он содрал с нас триста пиастров за побег и молчал бы, если б мы пообещали ему еще сотню золотых монет. Он обманул тебя, как и нас! — крикнул Лука Ахмету.
– Врешь, пес! — побледнел Халым. — О, доблестный паша! Христианские собаки, чтобы отомстить мне, твоему преданному слуге, обливают меня потоками грязи… Не верь ни одному их лживому слову, о великий паша! — закричал одноглазый.
– Успокойся, мой честный Халым! Я и так не верю ни одному их нечистому слову. Но, — продолжал Ахмет, — ты должен мне, как своему господину, дать две трети из тех трехсот пиастров, что тебе передали эти грязные псы.
