Мы позвали еврейского врача, — писал он, — знакомого с мавританским искусством целительства, о котором мы слышали чудеса. Говорят, будто врач этот однажды излечил калифа Гранады от того же недуга, что и у моего отца; будто он может творить чудеса по удалению катаракты. Он выразил уверенность, что зрение отца можно улучшить, однако это опасная процедура, требующая четырех хирургических операций, и я беспокоюсь. Отцу уже шестьдесят с лишним, он ослаб душой и телом после смерти матери, однако настаивает, что это нужно сделать. Говорит, что не хочет быть слепым стариком в день, когда мы с вами обвенчаемся.
Я улыбнулась, читая эти строки, — это было так на него похоже. В каждой строчке каждого письма содержалась непоколебимая вера, что в конце концов он добьется своего. И каждое письмо, словно подчеркивая этот факт, заканчивалось одними и теми же словами:
Будьте смелой, Изабелла. Ждите меня.
Лишь дочитав последнее письмо, я поняла, что провела за чтением всю ночь. Темнота вокруг уже рассеивалась, свечи погасли, кроме одной, которую я несколько раз зажигала снова, обжигая пальцы. Когда она превратилась в лужицу расплавленного воска, я положила шкатулку на колени и закрыла глаза, представляя себе смеющегося, полного неудержимой энергии мальчишку, с которым мы ненадолго встретились в Сеговии. Теперь он стал мужчиной, которого я не знала, — как я могла считать его столь неотъемлемой частью самой себя? Как бы ни пыталась убедить себя, что поступила глупо и чересчур сентиментально, доверив свое будущее самонадеянному обещанию, неотразимой улыбке и стихийному танцу, я понимала — он многому меня научил. Показал мне, что я могу довериться собственным инстинктам и идти собственным путем. А инстинкты подсказывали, что, несмотря на расстояние и множество ожидающих нас испытаний, в этом мире нет никого более подходящего, чтобы разделить со мной жизнь.
Что бы ни случилось, Фернандо Арагонский и я были предназначены судьбой друг для друга.
Ранний снег падал с затянутого свинцовыми тучами ноябрьского неба, укутывал плоскогорье холодной белой мантией. Я всегда любила начало зимы, забывая, что пронизывающий холод рано или поздно станет столь жгучим, что от него словно замерзает дыхание в легких. Хотя и казалось, что мы избежали опасности, вернулись к прежней мирной жизни, это была лишь иллюзия, которая, как я опасалась, рисковала рассеяться раньше, чем кто-либо мог предполагать.
И все же мы наслаждались свободой, каждый день седлали лошадей и отправлялись на прогулку с доном Чаконом, который рассказывал нам, как он всегда оставался рядом с моим братом, несмотря на все попытки Вильены от него избавиться.
— Архиепископ Каррильо — человек, которого можно уважать, — сказал Чакон, яростно сверкая черными глазами на бородатом лице. — В конце концов, его задача как священника — наблюдать за благополучием инфанта. Но маркиз — настоящий дьявол; он делал все возможное, чтобы совратить Альфонсо. Однажды ночью даже попытался залезть к Альфонсо в постель. Вот только я лежал рядом на полу на матрасе с кинжалом в руке — видели бы вы его физиономию, когда он о меня споткнулся!
Я взглянула на Беатрис. После всего, что мы видели во дворце, подобные откровения насчет Вильены никого не удивляли. Я и раньше подозревала, что он пытался оказывать давление на Энрике, а теперь поняла, каким образом.
— Впрочем, — продолжал Чакон, — по словам его высочества, это уже не в первый раз. Судя по всему, Вильена и его брат Хирон мало чем отличались от мавританских любителей мальчиков. Я бы сказал, это просто отвратительно; нужны ли еще какие-то свидетельства, что оба они прокляты?
Он сплюнул на землю и немного помолчал, покраснев.
— Простите меня, ваше высочество, — пробормотал смущенно. — Кажется, я отвык от женского общества.
Я ободряюще улыбнулась:
— Понимаю. Ваша преданность моему брату достойна похвалы, дон Чакон. Ему повезло, что рядом с ним были вы.
— За Альфонсо я готов умереть. Как и за ваше высочество. Для меня вы с братом всегда на первом месте.
Когда он пустил лошадь галопом, догоняя увлекшегося охотой брата, Беатрис спросила:
— Все еще сомневаешься, что Бог покарал Хирона за его дурные привычки?
— Нет.
Я посмотрела на Альфонсо, который развернул лошадь. Чакон последовал его примеру. Альфонсо быстро поднял лук и выстрелил, сбив в прыжке застигнутого врасплох зайца.
— Но это не значит, что зло умерло вместе с ним. Вильена все еще жив и полностью управляет Энрике.
— Потому ты в последнее время столь молчалива? Беспокоишься за Альфонсо?
— Как я могу не волноваться? — (Альфонсо поднял за задние ноги дергающееся тельце зайца, роняя алые капли на холодную белую землю.) — У Кастилии до сих пор два короля.
Беатрис пристально посмотрела на меня, почти так же, как и в тот день, когда мы узнали о смерти Хирона. Я отвела взгляд, похлопала по шее Канелу, которому не терпелось размяться после долгого заключения в алькасаре.
— Вперед, Беатрис! — сказала я. — Поскачем наперегонки. Кто придет последним — будет ощипывать фазанов на ужин.
Беатрис крикнула, что это нечестно, поскольку мой конь быстрее, но все же приняла вызов, и мы помчались по равнине в сторону замка и жмущегося к нему селения, громко смеясь. Ветер хлестал нас по щекам, развевал наши юбки.
На какое-то время я забыла о том, что где-то сейчас Энрике наверняка строит планы мести.
Рождество принесло с собой вьюги и метели, превратив мир за воротами в непроходимую белую бездну. Внутри заледеневшего замка мы подбрасывали поленья в камины, обменивались самодельными подарками и развлекались играми и музыкой, чтобы занять время. Вскоре после Богоявления с матерью случился очередной припадок — первый после нашего возвращения. Она твердила, что слышит бродящих по коридорам призраков, а однажды ночью выбежала босиком и в ночной рубашке на стену и замерзла бы насмерть, если бы за ней не последовала донья Клара, которая еще не спала. Потребовалось немало уговоров — и грубой силы Чакона, — чтобы заставить мать вернуться вниз. К тому времени она посинела от холода, отморозила руки и ноги.
После этого мы восстановили внешний замок на ее двери, и я спала вместе с матерью на походной койке, на случай если она проснется ночью. Я надеялась, что приступ пройдет, как это обычно бывало, но ей становилось только хуже. Она сопротивлялась, когда мы ухаживали за ее руками и ногами, заявляла, что готова лишиться их в расплату за свои грехи, и впадала в столь сильное возбуждение, что нам приходилось силой вливать ей в горло успокоительное. После она молча сидела, глядя в пустоту, пока я уговаривала ее съесть хотя бы ложку бульона, чтобы не умереть с голоду.
Ее состояние, вероятно, напоминало Альфонсо о нашем детстве, когда ему приходилось жить под одной крышей с матерью, которую он не мог понять. Он начал много гулять, несмотря на ветер и снег, чинил загоны для животных, убирал конюшни и поддерживал огонь в их жаровнях, чистил и тренировал лошадей. Как только погода улучшилась, он снова стал уходить на охоту, иногда с рассвета до заката, возвращаясь нагруженным перепелами, куропатками и кроликами.
В апреле мне исполнилось семнадцать. День рождения прошел тихо, как и многие до этого. Мать уже несколько месяцев не выходила из комнат, не замечая пения птиц, возвещавшего о долгожданной оттепели. Чтобы хоть чем-то себя занять, я устроила уборку во всем замке. Велела служанкам выбить пыль из выцветших гобеленов и ковров, прокипятить белье в подслащенной тимьяном воде и проветрить заплесневевшую одежду. Распорядилась отскрести все полы, и даже уборные не избежали моего внимания. Я трудилась вместе со слугами, несмотря на упреки доньи Клары, что могу натереть себе руки, и каждый вечер валилась в кровать, слишком уставшая для того, чтобы видеть сны.
В июне прибыл курьер с известием от Каррильо. Хотя несчастья преследовали Энрике всю зиму, вынудив его покинуть Кастилию верхом на коне и искать убежища у любого, кто открыл бы ему дверь, с наступлением весны он вновь объявился в Мадриде, где отказался признать свое поражение. Обнаружив, что королева Жуана беременна от очередного любовника, он отправил ее в отдаленный замок и передал Каррильо, что теперь верит в то, что Иоанна не его ребенок. Он готов был назвать своим наследником Альфонсо, но лишь в том случае, если инфант не станет именовать себя королем, пока жив Энрике. Чтобы укрепить позиции Энрике, Вильена подкупом заставил большую часть грандов вновь встать на сторону короля и распространил среди народа слухи, что Альфонсо незаконно узурпировал трон. Каррильо предупреждал, что рано или поздно все рухнет, и сейчас он ехал сюда, чтобы сопроводить Альфонсо в Толедо, где они смогли бы продумать план в свою защиту.
