этого подарков.
После минутного молчания Товианьская, которая уже дольше выдержать не могла, воскликнула:
– Признайтесь, у вас есть какие-нибудь поручения?
– Нет, ни приказов, ни поручений не имею, – сказал Витке спокойно, – Я человечек маленькими, но со значительными людьми отношения меня связывают. Многое бы мог сделать, хоть ни к чему не обязан… а молчать умею…
Каштелянова встала с кресла, огляделась вокруг и кивнула Витке, провожая его к прилегающему кабинету.
– Признайтесь, что вы имеете мне сказать, – повторила она. – Я льстецов не люблю, у меня что в уме, то на языке. Всё же не предам…
– Повторяю пани каштеляновой, – произнёс Витке, – поручения не имею, но королю желаю добра, рад бы ему приобрести тех, от которых зависит мир и усмирение бунта. Я готов отнести, если бы вы мне что-нибудь доверили.
Товианьская кивнула головой… Неизвестно какой дорогой она напала на мысль угостить гостя.
– Может, выпьете чего-нибудь? – спросила она.
– Нет, благодарю, – сказал Витке.
Каштелянова закрутилась по покою.
– Но кто вы?
– Я? Купец из Дрездена…
– А откуда же этот польский?
Витке зарумянился.
– Мы давно в Германии осели…
– Как вас зовут?
– Немцы зовут меня Витке, а поляки Витковским, – отозвался купец.
– Потому что это так, видите, с первым встречным в трактаты входить…
Она покрутила головой. Витке вовсе не настаивал, хотел понять и что-нибудь из неё вытянуть, не надеялся сразу прийти к цели. Товианьская присматривалась к нему с жадным, проснувшимся интересом. Не сомневалась, что он был каким-то послом из королевского лагеря, или высланным на разведку; не верила, чтобы был купцом, пыталась проникнуть в него, чтобы не дать себя обмануть. Чувство собственной несостоятельности, потому что вовсе не была ловкой и созданной для мелочных интриг, в которых хитрость представляет всё, неуверенность делали её подозрительной. Она не могла терпеть и всегда завершала, выдавая себя неловким взрывом.
Загадочный же купец, говорящий по-польски, прославляющий короля и прибывший в Лович по желанию, сильно её беспокоил.
– Давайте поговорим открыто… что там! – сказала она живо, обеспокоенная. – Я люблю напрямик, да, карты на стол… У вас есть доступ ко двору…
– Самый лёгкий, хоть бы к самому королю, – ответил Витке.
– Ну, тогда можете сказать, что слышали и видели, – начала она всё быстрей и горячей, – что примас до конца не уступит… а пока примас держится с Конти, его партия будет жить и мешать, а бунт не прекратиться… Примасу же ничего сделать не может… ничего, даже в Риме… Коснуться его не смеет никто под карой отлучения… тем более такой король, который только что стал католиком. Примас есть силой, имеет он больше, чем войско, потому что его слово перевешивает полки. Мой брат достаточно потерял во время этого междуцарствия, здоровье пошатнулось… деньги рассыпал, врагов себе прибавил, чем ему это наградиться?
Витковский помолчал немного.
– Очевидная вещь, – отозвался он, – что мой господин не имеет того, чем вознаградить, но потерю денег по крайней мере вернёт, и мне это правильным кажется.
– Я надеюсь, – крикнула Товианьская. – Королю есть, из чего вытягивать… а мой отец как раз потратил наследство для блага Речи Посполитой, разорил семью.
– Король наверняка эти потери будет стараться вознаградить, – прервал Витке, – но не лишне было бы хоть более или менее знать, сколько они могут вынести… расходы были и есть столь огромны, войску король должен был жалованье высыпать.
– Тут тоже малым не обойдётся, – добавила каштелянова. – Я там не знаю, но мне кажется, что сотней тысяч талеров трудно будет это уладить.
Она поглядела на Витке, который притворялся испуганным.
– Для короля, – продолжала дальше пани Товианьская, – это пустяки… а кардинал, если бы это получил, едва будет иметь чем оплатить долги на отцовское имущество, появившиеся во время междуцарствия. Ну и надеюсь, – сказала она, понижая голос, – что я, как посредник, если бы до чего-то дошло, забытой не буду… Хоть бы деревеньку король купил, должен бы дать подарок, а всё-таки трон…
Она начала крутить головой; купец слушал с напряжённым вниманием, но не спешил с ответом.
– Ежели с деньгами трудно, – постоянно добавляла каштелянова, я знаю, что король любит драгоценности и имеет их пропасть. Я порадуюсь им, только снова лишь бы какие не приму.
Дав ей так открыть себя и выговориться, Витке поднял голову.
– Всё это сделается, как мне кажется, – сказал он, – очевидно, не через такого маленького человека, как я; речь только о том, чтобы требования не были слишком велики.
– Вы думаете, что кардинал может взять меньше ста тысяч? А я драгоценностей на четвёртую часть этой суммы? – воскликнула каштелянова. – Думаете, что мы, как евреи, будем торговаться?
– Я тут всё-таки ничего не решаю, – отозвался Витке спокойно, – одна вещь, в которой могу послужить, – то, что вы мне поручили, то донесу королю, должно всё закончиться согласием и возвращением потерь. Хотите этого, пани каштелянова?
Прямо спрошенная, старая пани блеснула глазами и закусила губы. Плохо прикидывалась, будто колеблется, хотя горячо желала опередить других, сама начать переговоры, сама их вести – и учесть в них прежде всего собственные интересы.
Купец, не дождавшись ответа, ещё раз обратил её внимание на непомерность требований для примаса.
– Сто тысяч талеров, пани каштелянова, – проговорил он, – это большие деньги даже для короля. Слишком много желая, можно всё испортить.
Товианьская порывисто его прервала:
– Знаете что? О сумме для моего брата пусть они договариваются. Может, он что-нибудь пожертвует и уступит, я не знаю, но я, я драгоценностей на четвёртую часть от ста не уступлю… король имеет их на миллионы, говорят, что от стоп до головы он ходит весь покрытый бриллиантами, хоть у него их любовницы много отобрали.
Воспоминание о любовницах Витке покрыл молчанием, хотя чересчур любопытная женщина готова была продолжить о них разговор. Спросила потом, правда ли, что король собирался в Варшаву.
– Несомненно, приедет и займёт свою столицу, – сказал Витке. – Никто ему здесь сопротивляться не будет, а если бы даже до этого дошло…
Он не докончил.
– О! Мы знаем, мы знаем, – воскликнула каштелянова, – войска имеет, по-видимому, достаточно. Впустили их в Речь Посполитую, пусть теперь думают заранее, как от них избавиться. Жаловались на своих, что их хибернами и стациями (налоги) объедали, теперь только вкусят того, что может солдат, саксонцы теперь разуму научат.
Всё это Витке принял в молчании, а неспокойная Товианьская, не теряя главного предмета из мысли, вернулась к примасу и соглашениям, советуя, чтобы король с ними не затягивал, потому что может иметь большую и дельную помощь в кардинале.
– Король выбрал себе этот дождевой гриб – Денбского, – воскликнула она с отвращением, – но что он
