До сих пор мы шли своим краем, с сегодняшнего дня мы входим в неприятельский; тут уже без шуток, а кто силы не чувствует либо мужества, лучше под крышей, чем на позор.
Теодорик зарумянился и из бледного, как стена, стал красным как вишня.
– Позора не учиню, – воскликнул он, – ни себе, ни вам, но когда загремело войной и смертью, я подумал о крови, которая будет литься, и сердце моё сжалось.
Дико посмотрел молодой человек на пана Анджея, который немного обратил внимание на его глаза. Похлопал его по плечу.
– Я слышал, что к тебе даже двое слуг снова прибыло? – вопросил он. – Или привезли тебе доброе слово от матери?
Теодор немного помолчал.
– Мать не знает обо мне, – сказал он, – людей мне послал старик мой, что отсюда ушёл.
– И снова слышу таких, которые ни с кем говорить не умеют, а на палачей, на немцев выглядят.
Парень замолчал. Войско с той песней и восклицаниями тянулось дальше, а здесь, уже ничем не сдерживаемые, жадно ожидавшие добычи толпы Витольда, разлились снова по краю.
На ночь войска остановились между двумя озёрами, на песчаном лугу под Людборжем, а когда солнце зашло и густой мрак осел на земле, издалека на тёмных небесах со всех сторон начали распространяться кровавые зарева. Война стояла перед своими гонцами: горели деревни крестоносцев.
Иногда те огни пригасали, то уносились и клубились красным дымом кверху и, казалось, среди молчания ночи слышались стоны и плач.
Той ночью молодой человек не спал.
Сидя перед палаткой, с глазами уставленными в пожарное зарево, окаменело, он дожил до утра. Пан Анджей обходил свою хоругвь, когда заметил хлопца, который, задумавшись, не видел своего командира. Брохоцкий остановился и уставился на него, потом, приблизившись, ударил его по плечу Испугавшись, вскочил со сверкающими глазами Теодор и, узнав старика, стоял в молчании.
– Что с тобой сегодня? – спросил подходящий. – Вижу, война тебе надоела уже прежде, чем началась. Не в своё ты дело влез, дитя. Иди спать в палатку!
И парень исчез, быстро скользнув за холстяную стену.
Но той ночью половина лагеря тоже уснуть не пробовала, а утро объявилось большой разрухой. Татарские дикари вырвались вперёд, дабы первыми похитить добычу. До полудня пришла весть к Зиндраму Машковскому, которому король сдал над целым войском власть, что татары совершали жестокие насилия в околице.
Грабили костёлы, оскорбляли святыни, трупами детей и женщин застилали тракты; по пробуждению Ягайлу пришли известить набожнейшие рыцари, что на такой войне, опасаясь мести Божьей, служить не хотят. Король побледнел, заламывая руки. Послали к Витольду. Собрался совет, великое беспокойство началось в лагере. Поведали об ужасных ночных деяниях и тут же, не чувствуя на себе греха, начали прибывать татары, на верёвках таща окровавленный люд, везя чаши и костёльный инвентарь, привязанный к сёдлам. Один ехал в ризе, накинутой на плечи, на голову надев костёльную серебрянную миску, другой девушку без чувст, перевешанную через коня, увозил.
На этот вид поднялся жестокий крик ужаса, обступили татар, прибежал Витольд. Войско стояло у края старого леса, от которого несколько одиноких дубов только торчало посередине лагеря. Движение рыцарей было так грозно и велико, что их только немедленная и страшная правосудие могло усмирить.
Князь Витольд подъехал сам с личной охраной к мечущимся и испуганным шумом, какой их приветствовал, грабителям. В мгновении ока стащили их с коней. Толпа рыцарей окружила дрожащую чернь; не было долгих разбирательств, ведь Витольд чувствовал, что на нём тяготеет вина этих проделок. Двоим с наибольшей виной он приказал выступить. Всё войско смотрело. Зарезать их было некому, повесить наибеднейший слуга не имел охоты, чтобы не загрязнить рук.
Огромная ветка дуба немного свисала, находясь над их головами. Витольд приказал бросить им верёвки.
– На ветку грабителей! – воскликнул он.
С чрезмерной поспешностью двое татар подняли с земли верёвки и вязали уже петли. Витольд стоял.
– Скорее! – крикнул он, поднимая руку.
– Скорее, слышишь? – повторил один виновный другому. – Скорей! Видишь, какой князь гневный. А ну скорей…
Говоря это, первый из них одел на шею петлю, сел на ветку, соскочил вниз и повис. В то же мгновение другой, не давая себя опередить, затянул верёвку, бросился – висел. Остальные, лёжа на земле, умоляли о жизни.
Глухое молчание объяло лагерь.
Опираясь на плечи товарищей, молодой доброволец смотрел на эту картину вместе дикую, дивную, смешную и жестокую; в минуту, когда виновные покручивались на верёвках в агонии, он закрыл свои глаза и, как бы наполовину лишившись чувств, медленно опустился на землю. Другие смеялись.
К счастью, в эту минуту слабости парня никто не видел и он мог снова втиснуться украдкой в палатку, не будучи замеченным.
* * *
Войско ещё лежало на границе, король предпочитал медлить; он чувствовал, что всё взвесил: корону, жизнь, родину.
Ежедневно посылаемые шпионы доносили, что лагерь крестоносцев стоял в готовности у Дрвенца, что сила в нём была очень многочисленная, что всеми языками земли говорил со всего мира пришлый крестоносный воин, что из всех гродов были привезены пушки, что каменных ядер лежали горы, что берега реки укреплены остроколами. Заранее сеяли в войске тревогу. Нельзя было проследить, кто приносил вести, кто их по войску разбрасывал, а с каждым днём росли басни о неодолимой мощи Ордена. Говорили о присланных из Иерусалима великих реликвиях, которые обеспечивали им победу.
В веке, настолько полным веры, больше ужасала та неисчислимая сила, та небесная мощь, чем тысячи вооружённого люда. Ягайло думал хмуро, но не время было ни отступать, ни колебаться.
Мир был невозможным и позорным, сладовало умереть, но необходимо было бороться. Витольд, который крестоносцев знал хорошо, добавлял храбрости.
Следующим утром в панский шатёр созвали раду. Кому над тем людом, какого эти земли не видели, дать командование? Славились в то время чехи и моравы умелым построением и созданием лагерей, король почти хотел отдать одному из них главное командование.
Солнце всходило, когда из своих шатров, наполовину в броне, пошли на вызов первейшие паны, а во главе их князь Витольд, наихрабрейший и наиопытнейший из всех в войне с крестоносцами, с которыми то бился, то дружил с детства.
Но Витольд к раде и к управлению таким людом не хотел приступать; ему было достаточно своих, чтобы удерживать и ими командовать. Затем, за князем шёл Зиндрам Машковский, краковский мечник, человек маленький, поседевший, сильный и быстрого взгляда, на которого уже все почти как на вождя смотрели.
Шёл Кристин с Острова, краковский каштелян, солдат видный и человек большой отваги, и Ян из Тарнова
