Отступив от стен, польско-литовское войско обложило крепость со всех сторон и начало правильную осаду, время от времени повторяя приступы. Рыцари их успешно отражали, нанося осаждающим большой урон и в свою очередь часто предпринимали вылазки, особенно первое время: фон Плауэн собирался вступить с королем Владиславом в переговоры и перед этим хотел показать, что он еще достаточно силен.
Наконец, в начале второй недели осады, после особенно успешной вылазки, когда рыцари ворвались в центр польского расположения и едва не овладели стоявшими тут бомбардами, фон Плауэн через парламентера попросил короля о личном свидании с ним.
Получив гарантии безопасности, вечером того же дня он, в сопровождении нескольких рыцарей, выехал из ворот замка и приблизился к черте польского лагеря, где ожидал его Владислав со свитой. Сойдя с коня, король в ответ едва кивнул головой.
— Я готов тебя выслушать, рыцарь, — промолвил он, — ибо надеюсь, что сила польского меча подействовала на тебя и твоих собратьев благотворно и что ты пришел с разумными предложениями.
— Светлейший и христианнейший король! — сказал фон Плауэн. — Сокрушительной силы твоего меча после злосчастного для нас Грюнвальдского сражения отрицать никто не может. Не буду я отрицать и того, что мы, тевтонские рыцари, во многом виноваты перед тобою и заслужили полученное возмездие. Но я знаю, что ты добрый христианин и католик и потому думаю, что, покарав нас достаточно сурово, ты смиришь свой справедливый гнев и не будешь стремиться к полному уничтожению нашего славного ордена, заслуги которого перед христианством и святой католической церковью неисчислимы.
— Так было, пока вы приобщали к святой церкви язычников, — перебил Владислав. — Но не теперь, когда вы нападаете на христианские земли.
— Твои слова справедливы, светлейший король. И потому теперь, когда мы своею рукой наказаны за свои ошибки, я, как принявший в эти трагические дни верховную власть над орденом, предлагаю возвратить тебе Померанию, Кудьмскую и Добжинскую земли и все другие области, когда-либо принадлежавшие Польской короне, а также Жмудскую и иные земли, принадлежавшие подвластной тебе Литве. И с тем я уповаю, что ты великодушно оставишь нам Пруссию, которую мы к пользе всего христианского мира отвоевали у варваров ценою больших жертв и многолетних кровавых войн.
Еще месяц назад такой итог войны Владиславу и не грезился, — он бы согласился на возвращение одной Добжинской земли. Но сейчас он был опьянен успехами, почти вся Пруссия находилась в его руках, и он надменно ответил:
— Ты предлагаешь мне то, что и без того мое и что я уже отобрал у вас силою своего оружия. А что до Пруссии, то если вы отвоевали ее у варваров, то я теперь отвоевал ее у вас и думаю, что христианский мир на этом ничего не потеряет.
— Позволю себе заметить, светлейший король, что о завоевании Пруссии еще рано говорить, — оно не завершено, а военное счастье переменчиво. Мы хотим мира, но мира на справедливых условиях и если, отвергнув их, ты нас вынудишь продолжать войну, у нас еще есть для этого силы.
— Горсточка людей, укрывшихся в этом замке, который мы возьмем не сегодня-завтра! — усмехнулся Владислав. — Впрочем, твои предложения мы обсудим на большом королевском совете, и ты будешь извещен о нашем решении.
На большом совете, который собрался на следующий день, наиболее благоразумные военачальники, и в их числе Витовт, настаивали на том, что следует принять условия фон Плауэна, ибо отказ принудит его защищаться до последней крайности и искать помощи в других странах, что может совершенно изменить течение войны. Но большинство польских вельмож о том не хотело и слышать. «Жадность получить больше, чем предлагали, вела поляков по неверному пути, — пишет Ян Длугош, — и они, вознесясь заносчивостью победителей, не взвесили того, что череда событий переменчива и что никогда счастье не благоволит только одной стороне».
Фон Плауэну гордо заявили, что все прусские города, замки и области, которые поляки взяли или еще возьмут, останутся за ними навсегда, добавив, что если он немедленно сдаст Мариенбург, то «король не откажет ордену в подобающем возмещении». Короче говоря, поляки требовали безоговорочной сдачи на милость победителей. Выслушав королевского посланника, фон Плауэн ответил, что если так, то он, защищая существование ордена, будет бороться до конца.
К этому времени на всей территории Орденского государства только девять городов оставались в руках тевтонов, причем три из них уже были осаждены поляками. Все остальные Владислав роздал в управление своим вельможам и рыцарям, в них стояли польские гарнизоны, страна была разграблена и опустошена, всюду в ней хозяйничали победители.
Положение казалось безнадежным, но благодаря энергичным действиям фон Плауэна вскоре оно изменилось. Пользуясь беспечностью осаждающих, он сумел под покровом ночи отправить из Мариенбурга несколько гонцов, которые повезли в соседние страны его воззвания и крупные суммы денег на вербовку войска. Не прошло и месяца, как в Пруссию отовсюду стали стекаться добровольцы и отряды наемников. Занятые поляками города и замки один за другим начали переходить в их руки.
«После долгих переговоров, на Торуньском острове был заключен и подписан пагубный и позорный для поляков мир с пруссаками, на условиях для Польского королевства несправедливых и невыгодных… Великолепная и достопамятная Грюнвальдская победа сошла на нет и обратилась почти что в насмешку».
Ян Длугош
Осада Мариенбурга затягивалась и с каждым днем принимала все более неблагоприятный для осаждающих оборот. Уже через неделю после неудачно окончившихся переговоров рыцари сделали новую успешную вылазку и, перебив много поляков, захватили у них несколько пушек, а часть остальных переломали. Взбешенные этим поляки ответили яростным приступом, но он был отбит с большим для них уроном.
Вскоре стало известно, что в Пруссию вошел со значительными силами магистр Ливонского ордена Герман фон Витгенштейн. Владислав выслал против него крупный отряд под начальством князя Витовта, но магистр вступил в переговоры и предложил свои услуги в качестве посредника для сговора и заключения мира. Он долго беседовал с Витовтом наедине и поклялся, что ему во всяком случае будет возвращена Жмудь. Витовт, который именно ради этого вступил в войну и теперь, видя что король действует неумело и безрассудно, не надеялся на большее, этим вполне удовлетворился и потерял к продолжению кампании всякий интерес.
После этого, отправив своих рыцарей на подкрепление тевтонских гарнизонов в Пруссии, сам Витгенштейн вместе с Витовтом приехал в королевский лагерь. Владислав, с которого события уже согнали спесь, в душе обрадовался появлению посредника и пропустил его в осажденный Мариенбург, сказав, что он согласен на условия, предложенные фон Плауэном. Но последний, окрыленный своими успехами и новостями, которые сообщил ему Витгенштейн, теперь об этом не хотел и слышать.
Возвратившись на следующий день из замка, ливонский магистр сообщил о том королю, выразив сожаление, что его посредничество не увенчалось успехом. С ним вместе явился старенький монах, который просил разрешения покинуть крепость и отправиться в ближайший монастырь, так как по немощи ему трудно переносить тяготы осады. Владислав приказал пропустить его, но после выяснилось, что этот монах вынес на себе огромную сумму денег для уплаты наемникам фон Плауэна.
Потекли новые дни осады, которая велась теперь вяло. В польском лагере нарастали недовольство и уныние, чему способствовало и новое бедствие: после нескольких штурмов под стенами крепости остались тысячи мертвых тел, которых не могла убрать ни одна, ни другая сторона. Стояла августовская жара, трупы разлагались, отравляя окрестности невыносимым зловонием, вдобавок на них развились мириады мух, которые наводнили лагерь осаждающих. Начались болезни и дезертирство, принимавшее все более широкие размеры.
Король Владислав, поняв, что дело принимает совсем скверный оборот, снова начал дни и ночи проводить в молитвах. И настал момент, когда ему показалось, что молитвы эти услышаны.
Однажды чешский рыцарь Ясько Сокол, служивший в польском войске, прогуливаясь недалеко от крепостных стен, увидел, что прямо перед ним вонзилась в землю стрела с подвязанной к ней запиской. В этой записке чешские наемники, служившие у фон Плауэна, просили его довести до сведения короля, что за сорок тысяч флоринов они предлагают отворить полякам ворота замка в одну из ближайших ночей, когда вступят на стражу. В случае согласия. Сокола просили на этом же месте поставить синий флажок, после чего один из чехов явится ночью сюда для того, чтобы лично договориться обо всем.
