Дверь в каюту заскрипела.
— Слава те, господи! — прошептал стоявший у судового колокола седобородый матрос. — Хоть бы век не видеть твоей злющей хари!
Дмитрий Ефимович приложил палец к губам, а потом погрозил им седобородому.
Корабль застрял на месяц.
Из запертой каюты начальника экспедиции частенько просачивался запах дешевого табака и тминной настойки. Иногда посланный с обедом матрос приносил кушанья обратно. Даже свежее оленье мясо, приобретенное у ненцев, не прельщало обалдевшего от пьянства начальника. И днем и ночью от него можно было услышать либо ругань, либо невнятное бормотание:
— Проклятая страна! Зачем я поехал в эту Россию?..
— Что будем делать? — спросил Рубцов у мичмана. — Июнь на исходе, а мы летом зимовку устроили. По началу судить не приходится. Из Архангельска шли — радоваться надо. Бойко щи хлебали, а до каши так и не добрались.
Мичман тяжело вздохнул:
— Отойдем с острова — посмотрим. Коли вперед дороги нет, назад возвращаться придется.
Судно обогнуло остров с юга. Долго перед глазами матросов темнели ненецкие чумы, выглядывавшие из-за корявых ветвей кустарника. Долго по берегу бежали местные жители, приветливо махая руками.
Когда островок скрылся за горизонтом, путь кораблю преградили плывущие с севера, размытые водой и иссеченные ветрами ледяные поля. Корабль, обходя их, пытался прорваться к Большой земле, но с каждым часом льдины все плотнее обступали его.
Рубцов вопросительно взглянул на Белозерского, а тот молча показал подзорной трубой на запад.
Слегка накренившись, корабль сделал петлю и лег на обратный курс. Мимо островка ненцев прошли ночью, и даже марсовый не заметил его.
Гольденберга мучила жажда. Проснувшись рано утром и не найдя в своей каюте воды, он, против обыкновения, спустился в трюмное помещение, где отдыхали свободные от вахты матросы. На пустом рундуке колыхалась вода в белой костяной чаше. Жадно глотая успевшую согреться влагу, он увидел на тонком ободке бегущих оленей, преследуемых лыжниками в высоких пимах.
— Что это такое есть? — толкнул он локтем храпевшего рядом седобородого.
Тот протер светло-карие глаза:
— Чашка.
— Сам знаю, что это есть чашка. Откуда?
— Да с острова.
— С какого острова?
— Да где мы воду брали.
— У кого ты ее украл?
— Да господь с вами, господин начальник! Чего пристали? Чашку-то старик один нашему шкиперу подарил. Евонная она, чашка-то.
Схватив чашку, Гольденберг побежал на омываемый солеными брызгами мостик. Крутя ее перед собой, он подскочил к стоявшему у штурвала Рубцову:
— Что это такое есть?
— Чашка.
— Я не то спрашиваю. Я спрашиваю, знаешь ли ты, что это за чашка?
— Ее подарил…
— К черту подарил! Это знаменитая слоновая кость.
— Мы называем ее рыбьим зубом.
— К черту дурацкие названия! Много этого рыбкина зуба на острове?
— Поди, полным-полно, коли чашки из него делают.
— Гром и молния! Куда мы едем?
— Возвращаемся обратно, в Архангельск.
— Как — в Архангельск?
— Его сиятельство приказали, поскольку льды дорогу преграждают.
— Ах, вот что… От острова далеко?
— Почитай, верст свыше согни махнули.
На шум, поднятый Гольденбергом, появился мичман. Собрались и остальные мореходы.
— Вот и вы, князь, кстати. Слушайте мою команду: вернуться на остров и загрузить трюм слоновой костью. Именем его сиятельства герцога Курляндского.
Матросы заволновались.
— Ишь ты! Разбоем ее, что ли, достать? За борт тебя, собачьего сына! — раздались голоса.
— Кто сказал за борт? Перепорю всех! Слово и дело! — визжал, брызгая слюной, Гольденберг.
Пальцы мичмана, сжимавшие подзорную трубу, побелели, а в серых глазах сверкнули искры.
— Стоп! Отставить за борт! А вы, господин хороший, — обернулся он к Гольденбергу, — всех не арестуете. Словом и делом на море не бросаются. Приказание ваше исполнено быть не может: самоедь подданными Российской империи числятся, и никто на них руку без особого государственного решкрипта не поднимет.
Рубцов закивал головою:
— Правду говорит. Мы сами потом в ответе будем.
— Хорошо. Но на остров вернуться приказываю второй раз.
— Не быть по-вашему, — решил Белозерский. — Готовь, Ефимыч, к повороту!
Рубцов удивленно посмотрел на князя. Тот незаметно подал знак подзорной трубой.
Недоумевающая команда по приказу шкипера полезла на ванты. Корабль лихо развернулся и пошел к востоку.
— Когда бросим якорь, — прохрипел Гольденберг срывающимся от радости голосом, — доложить мне.
В каюте загремел засов.
— В чем дело, ваше сиятельство? — удивился шкипер.
— Так надобно. Ты, Ефимыч, хочешь с подручными Андрея Ивановича Ушакова познакомиться? Вижу, хочешь из Архангельска в Санкт-Петербург кандалами прогреметь, а там с начальником Тайной канцелярии, вися на дыбе, побеседовать? Приказ исполнять надо.
— А остров?
— Леший его знает, на каком он градусе и на какой параллели затерялся. Карта-то рукописная, соврать может. Читал я в одной книге об острове, на коем французские монахи от норманнов спасались. Сколько те святых отцов ни искали, найти не могли. Остров уплывал от разбойников подобно кораблю. Может, самоедь на таком же плавающем острове обретается. Наш начальник не горазд координаты определять, а потому придется мне оным делом заняться.
В ответ Рубцов насмешливо скосил глаза на запертую каюту.
Наполненные попутным ветром паруса не беспокоили команду, и люди хорошо отдохнули. Только мичман почти не выходил из каюты, занятый сложными вычислениями.
На третьи сутки, в полночь, корабль подошел к плывущему с севера ледяному полю.
— Буди немца, Ефимыч! — приказал князь.
Гольденберг выскочил на палубу.
— Остров?
— Никак нет, господин начальник, — отрапортовал Белозерский. — Подошли к ледяной полосе. Прикажете пробиваться дальше или возвращаться?
— А где же остров?
— Не нашли.
— Не может быть!
— Счислял будто правильно, для верности возвращался назад, отклоняясь от курса, а острова не обнаружил.
— Что за черт! Тут дело неладное. Придется мне самому проверить. Где мы сейчас?
— Милях в двухстах восточнее острова.
— Командуйте поворот. Мы проверим каждую, как говорится, ложку воды. Должны найти остров. Я не буду спать месяц и не сойду с мостика, пока не появится остров.
Обратно пришлось идти против ветра. Корабль, меняя галсы, принужден был отклоняться далеко к северу и к югу, снова возвращаться почти к исходному положению и, таким образом, имел возможность проверить пространство до ложки воды. На марсе и по бортам стояли наблюдатели. Гольденберг не спускался с мостика.
При каждом бое склянок мичман определял место и, волнуясь, исписывал мелкими цифрами аршинную грифельную доску.
Через неделю, увидев Рубцова, склоненного над якорным клюзом, он прошептал растерянно:
— А острова-то в самом деле нет.
Гольденберг выходил из себя:
— Гром и молния! Такие чудеса могут быть только в России! Я понимаю, когда бегают крестьяне от помещиков… Но когда бежит целый остров — это возмутительно.
Выругавшись по-русски, он устало махнул рукой:
— Все потеряно. Остается возвращаться домой.
Белозерский прошел в каюту к немцу. Вышел он оттуда, обмахивая разгоряченное лицо какой-то сложенной вдвое бумагой.
По прибытии в Архангельск Рубцов был вызван к губернатору. В приемной никого не было, и шкиперу открыл дверь кабинета плотный лакей с толстым носом и густыми бровями. Сидя в глубоком кресле, начальник губернии потер гладко выбритый подбородок и сказал скрипучим голосом:
— Вот что, Дмитрий Ефимов… ты, кажется, житель Старосельска… Рекомендую тебе во избежание неприятностей пожить некоторое время у себя… на родине…
— Ваше превосходительство, разрешите узнать, в чем дело?
— Да ты, Дмитрий Ефимов, ни в чем не сомневайся. Тебе… м-м… и господин Гольденберг, и мичман князь Белозерский отменную аттестацию дали.
В это время сменные ямщицкие лошади уносили в Петербург Белозерского и Гольденберга.
В Санкт-Петербурге один из членов Адмиралтейств-коллегии, двоюродный дядя мичмана, отвел его в библиотеку и тщательно запер дверь.
— Что там у вас произошло, Глебушка?
Белозерский рассказал о неудачной экспедиции.
— Какие дела творятся на Руси, не приведи господи! Ну, что немец-то опростоволосился — туда ему и дорога, а остальные-то при чем? Конюх-то этот, Курляндским герцогом называемый, дюже осерчал… Следствие хотел затеять. Спасибо, губернатор, приятель мои, Рубцова вашего с глаз упрятал. Теперь тебе придется в Старосельск прогуляться. Со временем все образуется.
