— Вы хорошенько всмотритесь. Разве могут быть льды почти у экватора? Какой лед, когда армада аргонавтов[2]. Смотрите, как они выпустили свои крошечные белесые паруса. Видите, как ловко скользят, пользуясь легким ветерком. А издали они действительно похожи на лед.
Матросы уже успели укрепленным на веревке ведром выловить нескольких аргонавтов и теперь с интересом рассматривали своеобразных мореплавателей, имеющих собственные паруса.
Боцман Михаил Панфилович Соколов, не по летам округлившийся, мускулистый человек, которому с боязнью подавали руку, так как пальцы сразу попадали будто в железные тиски, — боцман тоже с каким-то ребяческим любопытством рассматривал аргонавтов. Он ковырнул одного моллюска заскорузлым пальцем с толстым ногтем, положил себе в карман и укоризненно-осуждающе произнес:
— Интересная штука, конечно, но вы же не пионеры, чтоб аквариумы тут устраивать. Загляделись, а работа стоит… Ну, вот хотя бы ты, Петя Чулынин, разве ты еще не вышел из пионерского возраста? — обратился он к высоченному и сухому, как жердь, матросу.
Моряки рассмеялись, глядя на Чулынина, прозванного за его нескладный вид Дон-Кихотом Морским.
— Конечно, он еще мальчик, ему бы еще впору в детский садик бегать, а он, дите, уже на пароходе, — шутил матрос второго класса Женя Бердан.
— Ну ладно уж, — смущенно пробормотал Чулынин, — хватит, а то как бы я тебя не «погладил» маленько…
— Товарищ боцман, а что, если на самом деле сделать аквариум? — предложил Бердан, искоса поглядывая на добряка Чулынина и одновременно думая про себя: «Что это он надулся? Я ведь ему ничего обидного не сказал». А вслух добавил — Вернемся во Владивосток — в подшефную Пушкинскую школу сдадим. Наверное, у вас в подшкиперской найдется подходящая посуда?
— Посуда-то найдется, — ворчливо ответил боцман, — как не найтись, только все это несерьезно, баловство это, вот что я вам скажу…. — Боцман достал аккуратно сложенный клетчатый платок, вытер вспотевшее лицо и хотел уходить. — Жарко и душно… — жаловался он.
— Да, душно. А почему вы считаете эту затею несерьезной? — вмешался подошедший Бахирев. — Школьники, когда провожали наше судно в рейс, просили привезти им что-нибудь: кораллов, рыб, кокосовых орехов.
И, улыбнувшись, Бахирев вспомнил, что у самого боцмана Соколова в каюте висит высушенная летучая рыба, случайно залетевшая на палубу. Боцман тогда держал ее целые сутки в тазу у себя в каюте, пока она, трепыхаясь, не выплеснулась на пол и не задохнулась. Боцман был на вахте, а когда освободился, подвесил рыбу сушить на веревке в иллюминаторе. Но это не все. На переборке каюты боцман пришпилил к листу картона огромное насекомое — не то стрекозу, не то тропическую бабочку.
— Ну ладно… махнул примирительно рукой боцман. — Бахирев, ты сейчас свободен, возьми кочерёжек[3] и после вахты займитесь вместе этим… Старый таз для днища достаньте в подшкиперской. Уж не знаю, как он попал туда, а вот, оказывается, пригодился, — словно оправдывался боцман за свое пристрастие подбирать и тащить в подшкиперскую нужное и ненужное. — Там и стекло возьмите и приспособьте, чтобы был настоящий, красивый аквариум… Ну ступайте, поторопитесь. У вас вон еще сколько работы. Эх, борта бы подкрасить: идем в чужой порт, — вздохнул он.
Это была мечта боцмана и всех матросов — покрасить борта парохода. А во Владивостоке все дни шел снег, было сыро, успели только обить ржавчину да засурйчить[4].
Матрос второго класса Василий Лютивинский изъявил желание заняться покраской судна на ходу. Но ни старпом, ни капитан не дали на это согласия и растолковали ему, что борт не грязный, ржавчина, хотя ее было и мало, обита; все засуричено. А на стоянке, при люстрах, за одну ночь можно и покрасить.
— Ни один моряк в мире нас за это не осудит, это же порядок, раз судно засуричено, — заключил старпом.
Матросы приводили в порядок такелаж, расхаживали, очищали от ржавчины блоки, гнезда, проушины, штыри, смазывали их, чтобы шкивы крутились и ходили свободно и не тормозились во время работы; плели и вязали грузовые сетки и кранцы, мыли и красили в безопасных местах надстройки, трюмы, внутренние помещения. Благо тепла было достаточно и покраска сохла быстро. Шла обычная будничная работа по подготовке судна к приему груза. Команда работала дружно и слаженно, хотя среди матросов много было и новичков, впервые попавших на пароход.
А боцману все казалось, что машинная команда успела сделать гораздо больше, и он ревниво поглядывал на лебедки, на мачты, нет-нет, да и перегибался через поручни, чтобы посмотреть борта. Мачты и борта неопытному в морском деле глазу могли показаться чистыми, но боцман находил здесь так много изъянов, что только досадливо хмурился, вспоминая чистенький «Кингисепп», на котором он плавал раньше. Он побаивался, что когда-нибудь старший механик скажет: «У нас, в машинной, посмотри: все блестит, чистота! А у тебя на палубе что делается?» Скоро Новый год, будут подводить итоги соревнования между машинной и палубной командами, — ведь всегда к праздникам это делают, — да, возможно, и во Владивосток скоро вернемся. А уж в свой-то порт хотелось прийти без сучка и задоринки!
Вечерами боцман обычно заходил к старшему помощнику капитана Ивану Васильевичу Байдакову, наметить работы на следующий день, а затем, поужинав, шел в каюту и читал.
Там у него на столе поблескивал письменный прибор, подаренный ему ко дню рождения машинистами парохода «Кингисепп». На бронзовой подставке чернильницы красовались художественно вырезанные весла, якорь с якорь-цепью, лежала маленькая, словно настоящая, бухта троса[5], искусно сделанная из перевитых проволочек. А посредине была укреплена бронзовая пластинка с выгравированными на ней названиями морей, по которым плавал боцман.
На полированной полочке стояли любимые книги русских и современных классиков: «Чапаев», «Разгром», «Дерсу Узала», книги Максима Горького, Станюковича, Джека Лондона. Рядом с ними — вырезанный из мамонтовой кости парусник. Михаил Панфилович особенно дорожил этим изящным корабликом, памятью первого своего похода в Арктику. Он часто вспоминал этот рейс к берегам Чукотки и рассказывал о нем команде, а день покупки парусника так хорошо запомнил, словно это случилось с ним вчера.
В тот день моряки зашли в магазин художественных изделий из кости и меха, — хотелось купить на берегу Чукотки что-нибудь особенное. Боцман решил купить парусник, и именно такой, как у капитана: из мамонтовой кости, с парусами из китового уса, с якорь-цепью, в которой не то что звенья — даже контрофорсы[6] вырезаны и вставлены в каждое звено, будто в настоящей.
Но девушка-чукчанка с комсомольским значком на кухлянке ответила:
— Нет парусников, все уже проданы. Моряки всегда парусники покупают… — Засмеявшись, она добавила: — Хотя и плавают на хороших паровых современных судах.
— Я ведь еще на парусниках плавал, — сказал он, как бы оправдываясь. — Вот хотелось молодость вспомнить, глядя на парусник. Ну что ж, на нет и суда нет… Придется идти на пароход с пустыми руками.
— А вы подождите немного, вон каюр везет новые изделия— может, и парусник будет, — остановила его продавщица.
И действительно, парусник у каюра оказался, да еще какой! Такого красавца редко увидишь. Боцман счастливейшим человеком вернулся на судно. В кают-компании, а затем в столовой все члены экипажа любовались моделью. Приходили посмотреть на нее даже моряки с других судов.
Вот и сейчас боцман вспомнил тот давний день. Судно от работы машины и хода моментами вибрировало и чуть вздрагивало, и он, поднявшись, поправил модель, отодвинул ее ближе к переборке каюты, чтобы не упала.
Борис Александрович часто заходил в радиорубку и нетерпеливо спрашивал радиста:
— Николай Федорович, нет ли сводок Совинформбюро?
— Нет пока. Как только передадут, я сразу занесу вам, — отвечал радист Плиско, поправляя стопку чистых бланков для радиограмм.
Как бы далеко ни находилось судно от родных берегов, благодаря внимательной работе Николая Федоровича коллектив парохода всегда знал все о своем городе и о том, что происходило на Родине и в мире.
По сводкам Совинформбюро, которые ему пачками заносил Плиско (и как только он умудрялся принимать столько!), Борис Александрович рассказывал морякам о напряженных боях под Севастополем, Ленинградом, Москвой.
Вот и сегодня Борис Александрович проводил политзанятия с экипажем.
— Я недавно читал вам сводку Советского Информбюро о поражении фашистских войск под Москвой, о провале гитлеровского плана окружения и взятия Москвы, — говорил Бударин. — Советское Информбюро уже сообщало, что после перехода в наступление, с 6 по 10 декабря, частями наших войск занято и освобождено от немцев свыше 400 населенных пунктов и что наши войска преследуют и уничтожают отходящего противника. И вот, товарищи, вслед за Тихвином, Ельцом и Клином вчера, 16 декабря, наши войска после ожесточенных боев освободили город Калинин.
