Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

Метел отпустил его всего за десять дней до центуриатных комиций. Марий из ставки проконсула тотчас выехал в Утику. Там он сел на корабль и при попутном ветре за четыре дня пересек море, успев вовремя появиться в Риме. Ремесленники и сельские жители, узнав о его прибытии, бросили работу и толпами сопровождали его на Форум, где он в краткой речи просил дать ему консульство, обещая захватить Югурту живым или мертвым.

На выборах он одержал решительную победу: большинство центурий проголосовало за него. А в скором времени трибутные комиции[58] вынесли постановление передать Марию ведение войны в Нумидии, отменив тем самым решение сената о продлении полномочий Метелла.

Последний, узнав о случившемся, был так потрясен, что не мог удержаться от слез в присутствии советников и военных трибунов, наговорив при этом много лишнего. Квириты[59] поразили его в самое сердце, ибо он страдал не столько от того, что у него отняли командование, сколько от того, что его передали именно Марию.

Новый главнокомандующий, прибыв в Африку, повел беспощадную истребительную войну. Вся Нумидия была предана опустошению и залита кровью. Впрочем, и Марий не оправдал в полной мере тех ожиданий, которые на него возлагали в Риме, потому что военные действия продолжались еще почти два года, пока предательство Бокха[60] не положило конец этой слишком затянувшейся эпопее.

По возвращении из победоносного похода Марий и его легионы застали Рим, полнившимся тревожными слухами. Из Нарбоннской Галлии сообщали, что кимвры явно готовятся к вторжению в Италию этой же весной, заключив союз с тигуринцами[61], тектосагами[62] и даже некоторыми германскими племенами. В самой Италии спешно собирались войска союзников. Из провинций отзывались все римские граждане, проходившие там военную службу. В сенате под воздействием страха, охватившего население, все больше склонялись к мысли, что необходимо привлечь к участию в войне войска союзных царей и тетрархов[63].

В городе, как это обычно бывает, молва передавала рассказы о чудесах, знамениях и грозных явлениях природы. Появилось множество халдеев[64] и прочих предсказателей будущего. Они указывали на неблагоприятное положение звезд и призывали римлян к совершению новых очистительных и умилостивительных жертвоприношений богам и чуждым демонам, напоминая о кощунственном преступлении весталок[65], из-за которого разгневанные божества покарали Рим неудачами в войнах со скордисками[66], кимврами и тигуринцами. Они говорили, что искупительные человеческие жертвоприношения, совершенные десять лет назад по рекомендации Сивиллиных книг[67], оказались явно недостаточными — жесточайший разгром сразу двух римских армий при Араузионе был явным этому свидетельством. От бродячих прорицателей не отставали и римские жрецы, толкователи знамений и различного рода предвестий. Они в один голос утверждали, что поражение под Араузионом явилось священным возмездием за святотатство Квинта Цепиона в Толозо и требовали привлечь его к судебной ответственности. Сенат, желавший хоть как-то успокоить народ, принял обет устроить десятидневные всенародные молебствия, если положение государства улучшится, а также назначил следователей по делу Цепиона На фоне всеобщей тревоги и уныния победа Мария над Югуртой выглядела особенно блестящей. Из Сирии приехала знаменитая пророчица Марта и сразу объявила Мария избранником Великой матери богов Кибелы[68] для спасения Италии. Огромное впечатление произвело на суеверные души римлян сообщение гаруспика[69], который в день отъезда Мария из Африки увидел знамение, предвещавшее великое и славное будущее уроженцу Арпинской земли.

Торжественное заседание сената в храме Беллоны закончилось.

Сенаторы выходили из храма, окруженного густой толпой жрецов, флейтистов, трубачей и общественных служителей. Сенаторы были одеты в ослепительно белые тоги. Головы их украшали венки из лавра. В руках они держали лавровые ветви.

Построившись в колонну на дороге, ведущей к Фламиниеву цирку, сенаторы двинулись вперед и вскоре перешли через ручей по каменному мосту, направляясь к воротам цирка, называвшимся Триумфальными.

Цирк встретил их оглушительными рукоплесканиями и бурными приветствиями, которые вскоре переросли в мощный клич, повторяемый тысячами голосов:

— Ио! Триумф!.. Ио! Триумф!

Шествие возглавляли высшие магистраты республики: консул Гай Флавий Фимбрия и оба городских претора, Гай Меммий[70] и Луций Лициний Лукулл[71]. Рядом с ними шли принцепс сената[72] Марк Эмилий Скавр[73] и консуляр[74] Квинт Цецилий Метелл Нумидийский, удостоившийся чести шествовать в почетном первом ряду за свои победы в Нумидии.

Прозвище «Нумидийский» Метелл с единогласного решения сената получил в позапрошлом году вместе с триумфом, который ему великодушно предоставило народное собрание, хотя война с Югуртой еще продолжалась.

Конечно, благородный и честолюбивый Метел испытывал не самые лучшие чувства, принимая участие в сегодняшнем празднестве. Это было торжество его ненавистного врага, о котором он даже слышать не мог хладнокровно. Он с гораздо большей охотой провел бы этот день в своем загородном имении. Но Метел собирался выставить свою кандидатуру на предстоящих в этом году цензорских выборах. Поэтому ему очень важно было произвести сегодня на сограждан благоприятное впечатление и не подавать лишнего повода для разговоров о своей непомерной гордыне. В данном случае он выглядел как человек, поставивший всеобщую радость победы над врагами Рима выше личной обиды.

Хотя в цирке стоял сплошной гул от аплодисментов и криков, все же можно было различить обращенные к Метеллу возгласы:

— Да здравствует Метелл!..

— Да здравствует Метелл Нумидийский!..

— Слава победителю при Мутуле!

Какая-то матрона, сидевшая в первом ряду, бросила к его ногам букет цветов и крикнула:

— Метелл! Ты начал эту войну, а Сулла[75] ее закончил!

Метелл ответил незнакомой своей почитательнице грустной улыбкой признательности. Эту фразу он часто слышал от друзей, которые, желая сделать ему приятное, с пренебрежением отзывались о заслугах Мария в Нумидии и не без основания утверждали, что этот выскочка еще долго испытывал бы терпение римлян, ждавших обещанной им быстрой победы, если бы не выдающаяся отвага Суллы и трусливое коварство Бокха. Слабое утешение для человека, считавшего, что у него вырвали из рук почти что одержанную победу!

— Ио! Триумф!.. Ио! Триумф! — гремел цирк.

Среди сенаторрв можно было видеть консула предыдущего года Публия Рутилия Руфа[76], любимого народом за честность и справедливость. Четыре года назад он был легатом Метелла, особенно отличившись в сражении у реки Мутул, когда он отразил со своими солдатами наступление слонов и пехоты противника, пытавшегося захватить римский лагерь.

Зрители горячо приветствовали Квинта Фабия Максима Аллоброгика[77], покорившего аллоброгов[78] и наголову разбившего их союзника, царя арвернов[79] Битуита[80], а также Гая Секстия Кальвина[81], одержавшего победу над саллювиями[82] и основавшего первую римскую колонию по ту сторону Альп, названную в его честь Аквами Секстиевыми[83]. Оба консуляра были уже в преклонных годах и почти отошли от государственных дел, но сегодня решили принять участие в утомительной церемонии триумфа, чтобы напомнить квиритам, приунывшим после Араузиона, о своих славных победах в Галлии.

Сенаторы, проходя по арене под несмолкаемые приветствия и аплодисменты зрителей, покидали цирк через выход, обращенный к городским стенам. Они выходили на дорогу, по обочинам которой теснились толпы горожан. Ликторы и общественные служители наводили среди них порядок, расчищая проход для шествия. Сенаторы помахивая лавровыми ветками, приближались к Карментанским воротам. Это был главный вход в город со стороны Марсова поля.

В это время на арене цирка показались музыканты, исполнявшие на трубах и флейтах священный гимн. За музыкантами двигалась процессия жрецов.

Впереди шли девять авгуров, предсказателей будущего по полету и клеву священных кур. Это была древнейшая из греческих коллегий. Авгурская должность была очень почитаема в Риме, но к предсказаниям авгуров относились с нескрываемой иронией даже набожные люди. Самому Катону, этому строгому защитнику римской старины и религии, приписывали слова о том, что авгуры во время своих гаданий едва удерживаются от смеха, глядя друг на друга.