Айя встревожилась.
— Должно быть, что-то случилось, — сказала она. — Иди быстрее!
Я поспешила за слугой. Отец сидел на коне, глядя назад, в сторону дворца. Когда он увидел, что я иду к нему, его глаза заблестели от радости, он казался очень довольным. Отец не спешился, а поднял меня к себе на лошадь и обнял так крепко, что мне стало больно. Я чувствовала, что он пытается что-то сказать, но не знает, как начать. Он ни за что не хотел отпускать меня, и я решила, что, может, ему хочется взять меня с собой в Инсбрук. Однако это было невозможно, так как прежде надо было согласовать все это с матушкой.
Его объятия ослабли, и он с нежностью посмотрел на меня. Я обняла его за шею и вскрикнула:
— Милый, милый папа!
На глазах его показались слезы, отец обнял меня правой рукой, а левой стал гладить мои волосы. Ему нравилось гладить мои волосы, густые и светлые. Их называли каштановыми, хотя мои братья, Фердинанд и Макс, дразнили меня «рыжей». Слуги отца стояли в ожидании, и тогда он подал знак одному из них, чтобы меня забрали от него.
Он повернулся к окружавшим его друзьям и произнес дрожащим от волнения голосом:
— Господа, один Бог знает, как мне хотелось поцеловать этого ребенка!
Это было все. Отец попрощался с улыбкой, и я вернулась в классную комнату. В течение нескольких минут я была в замешательстве, а потом как обычно забыла об этом происшествии.
Тогда я видела своего отца в последний раз. В Инсбруке он почувствовал себя плохо, и друзья упрашивали его сделать кровопускание. Но он условился после обеда пойти с Леопольдом в оперу и боялся, что, если ему сделают кровопускание, он вынужден будет остаться дома и отменить посещение театра. Это могло обеспокоить Леопольда, который, как и все остальные дети, нежно любил его. Отец решил, что будет лучше не расстраивать сына и сначала пойти с ним в оперу, а уже после этого спокойно согласиться на кровопускание.
Итак, отец пошел в оперу, и там ему стало плохо. С ним случился удар, и он умер на руках у Леопольда.
Потом, как и следовало ожидать, люди говорили, что накануне смерти у отца появилось ужасное предчувствие того, какая участь ждет меня. Вот почему он послал за мной таким необычным образом.
Мы все были в отчаянии из-за того, что потеряли отца. Я грустила несколько недель, но потом мне начало казаться, будто я никогда и не знала его. Но матушка была просто убита горем. Она обняла мертвое тело моего отца, когда его принесли домой, и оторвать ее от него можно было только силой. Потом она заперлась в своих комнатах и всецело отдалась своему горю, которое выражалось так бурно, что врачи были вынуждены вскрыть ей вену, чтобы облегчить страдания. Она остригла волосы, которыми так гордилась, и стала носить черные вдовьи одежды, в которых выглядела еще более суровой, чем прежде. В последующие годы я ни разу не видела ее одетой по-другому.
После смерти моего отца матушка, казалось, стала больше беспокоиться обо мне. Прежде я была лишь одной из ее многочисленных детей. Теперь же в тех случаях, когда все мы должны были сопровождать ее, я часто видела, что ее внимание сосредоточивалось на мне. Это встревожило меня, но вскоре я обнаружила, что моя улыбка может смягчить ее точно так же, как и милую старую Айю, хотя не во всех случаях и не с такой легкостью. И, конечно же, я старалась скрыть свои недостатки, используя этот свой дар, и добиться, чтобы люди относились ко мне снисходительно.
Вскоре после смерти отца начались разговоры о каком-то «французском браке». Курьеры непрерывно ездили туда и обратно, везя с собой переписку между Каунитцем и моей матушкой и между матушкой и ее послом во Франции.
Каунитц был самым влиятельным человеком в Австрии. Он был щеголем и в то же время одним из самых хитрых политиков Европы. Матушка была о нем очень высокого мнения и доверяла ему больше, чем кому-либо. Прежде чем он стал ее главным советником, он служил ее послом в Версале, где сделался большим другом мадам де Помпадур. А это означало, что и король Франции относился к нему благосклонно. Будучи в Париже, он задумал заключить союз между Австрией и Францией. Осуществить этот план можно было с помощью брачного союза между членами династий Габсбургов и Бурбонов. Жизнь во Франции привила ему манеры француза, а поскольку он и одевался как француз, в Австрии его считали довольно эксцентричным. Но в некоторых отношениях он был истинным немцем — спокойным, дисциплинированным и педантичным. Фердинанд рассказывал нам, что Каунитц пользовался яичными желтками для улучшения цвета лица. Он наносил их на лицо и размазывал. Благодаря этому его кожа всегда была свежей. Чтобы сохранить зубы, он после каждой трапезы чистил их губкой и щеткой. Он неукоснительно следил за тем, чтобы его парик был полностью напудрен. Для этого он приказывал своим слугам встать в два ряда и проходил между этими рядами, в то время как слуги обсыпали его пудрой, раздувая ее в воздухе. Он шел, весь окутанный облаком пудры. Зато этот способ гарантировал, что его парик будет напудрен равномерно.
Каунитц был для нас объектом насмешек. Но я не знала, что, пока мы все вместе насмехались над его странными привычками, он решал мою судьбу. Если бы не он, я не была бы сейчас там, где я нахожусь.
Каролина узнала, что одна из нас, возможно, станет женой короля Франции. Нелепость этого предположения вызвала у нас смех. Ведь король Франции был уже стар — ему было почти шестьдесят лет. Мы хохотали, обсуждая, как забавно было бы иметь мужа, который по возрасту старше нашей матери. Но вот дофин Франции, сын того самого короля, который мог бы стать мужем одной из нас, умер, и дофином стал его сын. Мы были взволнованы, когда узнали, что новый дофин был еще мальчиком, примерно на год старше меня.
Мы с Каролиной иногда обсуждали между собой этот «французский брак», но потом на целые недели забывали о нем. Но время шло, мы росли, и наше детство уходило все дальше. Фердинанд пытался серьезно обсудить с нами этот вопрос. Он говорил о том, как много мог бы дать Австрии брачный союз между Габсбургами и Бурбонами.
Вдова недавно умершего дофина, которая имела большое влияние на короля, была против этого союза. Она хотела, чтобы супругой ее сына стала принцесса из ее собственной династии. Но внезапно она умерла от туберкулеза, которым, должно быть, заразилась, ухаживая за больным мужем. И моя матушка была очень рада этому.
Несчастная супруга моего брата Иосифа умерла от оспы. Моя сестра Мария Йозефа, которая была на четыре года старше меня, тоже заразилась оспой и умерла. Она должна была по ехать в Неаполь, чтобы стать супругой тамошнего короля. Матушка решила, что союз с Неаполем все же необходим, так что вместо умершей сестры невестой должна была стать Каролина.
Для меня это была величайшая трагедия. Я любила моего отца и по-своему горевала, когда он умер. Но Каролина была моей неизменной подругой, и я не могла себе представить, как буду жить без нее. Сама Каролина, которая переживала все гораздо глубже, была просто убита горем.
Мне тогда было двенадцать лет, а Каролине — пятнадцать. Поскольку она была избрана для союза с Неаполем, матушка приняла решение готовить меня к отъезду во Францию. Она объявила, что я не буду больше зваться Антонией. Отныне мое имя будет Антуанетта — или Мария Антуанетта. Уже одно это превратило меня как бы в совсем другого человека. Меня стали приглашать в салон моей матушки, где я должна была отвечать на вопросы, которые мне задавали разные важные особы. Я должна была всегда давать правильные ответы, и меня заранее инструктировали по каждому вопросу. Но с какой же легкостью я все забывала потом!
Беззаботная жизнь кончилась. На меня смотрели. Обо мне говорили. Я воображала, что матушка и ее министры стараются представить меня совсем не такой, какой я была в действительности, а скорее такой, какой они хотели меня видеть или какой меня хотели бы видеть французы. Я все время слышала рассказы о моих достоинствах, о моем очаровании и уме, и это очень удивляло меня.
Как-то раз ко двору явился Моцарт, музыкант. Он тогда был еще ребенком, но уже блестящим музыкантом, и наша матушка поощряла его талант. Когда он вошел в огромный салон, чтобы играть для общества, он испытал благоговейный ужас, что поскользнулся и упал. Все засмеялись. Но я подбежала к нему, чтобы спросить, не ушибся ли он, и подбодрила его, сказав, что ничего страшного не случилось. После этого мы стали друзьями, и он часто играл специально для меня. Однажды он даже сказал, что хотел бы жениться на мне. Я подумала, что это было бы очень мило, и согласилась принять его предложение. Этот случай многим запомнился, и впоследствии его часто рассказывали. Все происшедшее преподносилось как одна из многих «очаровательных» историй, случившихся со мной.
Как-то по случаю матушка сказала мне, что, когда я посещу ее салон, со мной, возможно, будет говорить французский посол. Если он спросит меня, какой нацией я более всего желала бы править, мне следует сказать, что французами; а если он спросит почему, я должна ответить: «Потому что у них были Генрих Четвертый Хороший и Людовик Четырнадцатый Великий». Я выучила эти слова наизусть, но боялась, что помню их недостаточно хорошо. Ведь я не знала наверняка, кто были эти люди. Все же я благополучно справилась со своей задачей, и это стало еще одной из тех историй, что рассказывали обо мне позже. Предполагалось, что я должна знать все, что касается Франции. Мне нужно было практиковаться во французском языке. Все так изменилось!
