— Ну ты даешь, Голубь! И откуда ты это знаешь?
— В литкружок ходил. Журналистом хотел стать… как мой папка. А кружок вел Дмитрий Ефимович — учитель словесности из санкт-петербургской гимназии… Нет теперь таких учителей. И русский язык России не нужен. Для партийной литературы есть партийный язык «канцелярит». А Дмитрий Ефимович русский язык не просто знал, а его любил и частенько говорил: язык — не мертвое изделие, как горшок, а живая и меняющаяся духовная часть народа! Жив народ, пока живет его язык! Живет ВНУТРИ народа, а не сбоку — в пыльных бумагах научной конторы!
Нельзя росту языка мешать, как нельзя мешать росту сердца, печени… иначе аукнется это на развитии всего народа! А русскому языку казнь китайскую устроили: заживо в колодку тесную зажали, чтобы не менялся он, не рос! Дескать, и так «великий и могучий»… Угораздило же Тургенева, с будуна что ли, ляпнуть про язык, как про женилку! Ведь умница Тургенев: художник, пророк, психолог тонкий… но как не почувствовал он, что трудно писать по-русски, если слова языка не живые… не хватают они за душу, как музыка! Вот и сглазил. А теперь-то «великий и могучий» на полшестого поглядывает: прищемили его так, что не вздохнуть, ни охнуть! И как ему, болезному, в такой скукоженной позе оплодотворять литературу?! А она баба темпераментная — ей страсть подавай, как зверю! Иначе, как говорит Станиславский: «Хрен тебе поверю!»
А из-под деревянной колодки новые побеги из страдальца выдавливаются и соки коренного языка уносят. Распускаются побеги маленьких примитивных язычат: язык для собраний и заседаний, язык для официозных посланий, язык для шухерных компаний, язык школьников, студентов, матросов, солдат… Единый язык распался на примитивные язычата, как у первобытных людей, которые в одном племени говорили на разных языках: для вождя и воинов — один, для женщин и детей — другой, а уж у шамана само собой — язык для духов свой! И все язычата убогие…
Распадается русский язык по милости академиков на десятки язычат, а «великий и могучий», запрессованный в словари, дряхлеет, и только бездарные журналисты и графоманы пользуются конторским эрзацем, который называют русский литературный. А у каждого писателя от бога есть свой язык. Потому как невозможно писать канцеляритом — гибок он, как радикулитчик: как в предложении его загнешь, так хрен потом разогнешь! Слова канцелярита обрастают приставками и суффиксами, как замшелые пни опятами, и уже не каждый русский такое слово выговорит. Даже ходовое слово здравствуйте дрысней попахивает: «драсьте!».
Молчит Голубь. Шевелит мозговыми извилинами. А я терпеливо жду продолжения. Наконец заговорил он:
— Как-то Дмитрий Ефимович занятие провел по феньке. Прочитал нам стихи и рассказ Гумилева, написанные феней, чтобы проиллюстрировать ее лихие возможности. А на следующий день Дмитрия Ефимовича забрали. Папа мне объяснил, какую пенку дал Дмитрий Ефимович: Гумилева уже чпокнула советская власть, а Дмитрий Ефимович про него — на кружке… это же пропаганда идей врага народа! Стучала какая-то падла среди нас…
Вздохнул Голубь.
— А что за память была у Дмитрия Ефимовича! Про каждое слово с ходу рассказ выдавал: откуда слово, что значило раньше, как менялось. Иногда так рассказывал, что животы болели от хохота! Особенно, когда читал бездарных совпоэтов.
Все русские слова раньше другие значения имели. Современный язык для позапрошлых столетий та же фенька! А прикалывая на сегодняшней фене, ты ботаешь на завтрашнем языке — языке будущего! Не будь феньки, мы до сих пор мычали и квакали вроде «не лепо ли ны-ы бя-я-яшеть…» Мас-ква! — ква-ква! Чо ржешь?! Это слова, которыми блеяли и квакали русичи, пока не постигли татарский. Сегодня бойкие татарские слова — украшение русского языка!
А про древнерусский язык говорят мертвый — от него ни слова не осталось — как не осталось никого из дружины князя Игоря. Люди умирают, а народ остается, хотя и состоит из других людей. Умирают слова, а остается язык, хотя все слова в нем тоже другие. Но умерших людей хоронят, а мертвые слова литературные труполюбы мумифицируют в словарях! Основа русского языка — грамматика. Она запутана так, что не каждый русский ее осилит! А сам язык переполнен мертвыми словами, о которых написал Гумилев: «Дурно пахнут мертвые слова!» Общаться на мертвом языке, что сожительствовать с покойницей!
Дмитрий Ефимович называл покойницами слова, которые потеряли жизнь, душу, только суть засушенная осталась — вроде сухофруктов, потерявших запах, сочность, вкус! Дмитрий Ефимович рассказывал о безвременно погибших, забытых словах. А когда строил из них предложения, то мы удивлялись: какие это были замечательные слова! Звучные, емкие! Насколько был бы красивее и образнее наш язык с ними! Спасибо Пушкину — подчистил он русский язык, заменив державинский словарь фенькой своего времени! Но кри-ику… крику было от этого — очень! И написал Пушкин про русскую академию словесности с большим пониманием:
В академии наук заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает Дундуку такая честь.
Почему ж он заседает?
Потому что — жопа есть!
Слово «дундук» стало нарицательным, а все дундуки из словесной академии на Пушкина вызверились: дескать, в его творчестве разбойничий жаргон! И литературная пугачевщина! И вульгарные, неприличные слова!!! И!!!.. В общем, мрак и жуть. Победило мнение академиков и авторитетных критиков-дундуков, вроде дубаря Белинского, которые сами и строчки художественной не написали, зато много напакостили творцам-новаторам, таким как Гоголь и Пушкин!
Представляешь, сам платил Пушкин издателям, чтобы печататься! А после платил еще авансы книготорговцам, которые жаловались, что только место в магазине занимают книги Пушкина. Их не покупали из-за вульгарности пушкинского языка! И Пушкин, помещик и трудяга, из долгов не вылезал! Дорого ему обходилось занятие литературой…
Мало кто знает, что огромные долги книгоиздателям царь уплатил после смерти поэта, чтобы спасти от скандала старинное дворянское имя Пушкиных! А не потому, что царь любил стихи Пушкина, полные вольнодумства, и прозу его, подстрекающую к бунту, как «Дубровский» и «Пугачев». Книги Пушкина не читали, журнал его считался неприличным… ведь писал Пушкин не языком Державина, а фенькой!
Один смелый поэт после смерти Пушкина написал гневные строчки о Пушкине и вкусах читателей: «Восстал он против мнений света!..Не вы ль всегда так злобно гнали его свободный смелый дар…»! И стал тоже писать народным русским языком еще современнее Пушкина! Не хухры-мухры обогащать литературу новыми словами! Не каждый такое может. Надо уметь хорошо писать, чтобы наплевать на стандарт и на критиков…
— Голубь, откуда название феньки «блатная»?
— От дураков. Это слово для фрайеров дешевых. Вор так не скажет. Можно говорить: «блатной язык» или «блатная компашка», потому что компаний и языков много. А феня одна! Не блатная она, а русская! Я расскажу про каждое из этих слов, а ты включай соображалку: зачем ставить их рядом? Так вот… На Руси торговали разносчики — офени или фени. Парни бойкие, общительные, на язык острые. Говорили на жаргоне из ядреных словечек. И появилось выражение «по фене ботать» — говорить как они. Бойкий язык подхватили разбойники. Нет офеней, но жива феня! Берегут ее не ученые языковеды, хотя этим бездельникам за что-то деньги платят, а воры, которые передают ее через поколения как почетную эстафету.
А слово «блатной» от Петра. Был список у него, по-голландски «блат». Писали туда имена купцов с привилегиями. «Блатной» значит под чьим-то покровительством. И вор в законе в морду даст, если назовут его не цветным, а блатным, как шестерку. А теперь секи сочетание «блатная феня»… ну как? Фуфло? А феня — язык серьезный. Отсеять шелуху — это лучшая часть русского языка! Состоит она из ярких, а главное, из молодых, не затертых слов! Читал я в газете выступление доярки: «Я книгу НЕ ЧИТАЛА, но с Партией согласна — плохая книга!» С феней тоже: фрайера дешевые, по скудоумию не отличая феню от матерщины, как попки, повторяют за дундуками из академии «феня похабна!» А откуда они знают это, если по фене не ботают?! Давай сыграем в пикантное слово «женщина». Только без профессиональных словечек.
— Заметано. Шмара! Маруха! Фифа! Скважина! Скрипушка! Тетка! Шкирла! Оторва! Очаровашка! Хабалка! Матрнеха! Алюра! Шалава! Шилохвостка! Цаца! Губася! Жиронда! Свистулька! Заноза! Зажигалка! Дама! Бабочка! Цыпа! Горлянка!..
— Стоп! — останавливает игру Голубь. — Хватит! Секи, Рыжий, можно сказать еще сотню слов, но среди них не будет ни одного такого похабного, как то, которое скрипит и скрежещет по всей русской литературе «ж-ж-женщ-щ-щина»! По звучанию — бормашиной, да по всем зубам! Интеллигенты про баб в нос гундели ля фа-ам, либо трекали по народному, то есть по феньке баба, старуха, девка, молодуха! Да и поныне сорокалетних бабцов окликают «де-евушка» — настолько обрыдло всем поганое слово «женщина», которое по смыслу означает пол. А уж по звучанию похоже на даму не больше, чем значок на двери сортира на Венеру Милосскую! Никакого мужика не заводят звуки «жженщщщина», похожие на шипение змеи. Шипящие звуки не сексуальны! Эротика в звуках гюрза-а, э-эфа… они женственны! А ведь сгал? У любой гадюки имя эротичнее, чем эта похабель жженщщщина! Во слова какие «секс»… «эротика!» — мотай на ус, Рыжий, пока я жив! В мумифицированном русском языке нет таких слов! Зачем мумии секс и эротика? Это ли не пример того, как засушен русский язык?! Удивляются иностранцы: до чего у русских язык убогий: даже слова «секс» в их языке нет! И как мужики в России с бабами общаются? Жестами и на ощупь…
