Теперь Клеопатра и Цезарь очутились позади Аписа и последовали за ним по направлению к храму Озириса. За ними двинулись Антигон, идумей Антипатр с сыном Иродом, Митридат пергамский, эрисы и римские знаменосцы с легионными орлами, с царскими носилками и, наконец, войска и народ, который, впрочем, уже опережал процессию и нестройными толпами спешил к храму, спотыкаясь о попадавшиеся на пути сфинксы, падая, славословя своих богов, толкая друг друга и бранясь на всех языках Египта, Нубии, Финикии и Сирии.
Голова процессии достигает, наконец, храма и останавливается, не вступая в него. Жрецы со священными предметами и с изображением предков Клеопатры располагаются полукругом, так что Клеопатра и Цезарь остаются в голове этого полукруга. В центре же его становится золотая клетка со священными птицами, а перед нею — Апис рядом с верховным жрецом. По другую сторону клетки, лицом к Апису и ко всему сонму присутствующих, помещаются два жреца, из которых у одного в руках сноп пшеницы и золотой серп.
Апис, окончательно успокоившийся, продолжает смотреть на пшеницу. Он умный бог и ждет теперь терпеливо. Он знает, что как только выпустят птичек из клетки, ему тотчас же дадут эту вкусную пшеницу. Недаром же жрецы целую неделю подготовляли его к этой церемонии — репетировали с ним обряд венчания на царство, — что делать? — надо ждать, надо покоряться жрецам, хоть он и бог...
— Вы, чада великого Озириса, гении и покровители четырех стран света! — возглашает между тем верховный жрец. — Несите на ваших легких крыльях радостную весть всему миру, поведайте востоку и западу, северу и югу до крайних пределов земли, что божественная дочь великого фараона Аулета — да живет он вечно в жилище Озириса! — юная Клеопатра венчается венцом верхней и нижней страны фараонов.
При этом он открывает, одну за другой, четыре дверцы золотой клетки, по дверце на каждую из четырех сторон света, и четыре священные птицы одна за другой выпархивают и, испуганные возгласами толпы, быстро разлетаются в разные стороны. Из толпы раздаются радостные крики.
— Смотрите! Эта полетела к Чат-Ур, на «великие зеленые воды» (Средиземное море). Вон, все выше и выше поднимается посланец великого Озириса.
— А та полетела на Хоннор (Сахара) и Катабатмос — на запад земли.
— А эта в страну Куш и Тахонт (Эфиопия и Судан).
— Нет — в священную страну Пунт, откуда привозятся благовония.
— А где четвертая? Ее не видать.
— А вон, вон смотрите! Она понеслась на Мафку (часть Аравии).
— А теперь повернула к великому морю, к синим водам Секота.
— Венчают! Венчают! Несут венец фараонов! Что это? Передают его римлянину?
Действительно, один из жрецов подходит к Цезарю и подносит к нему на блюде изящную золотую коронку — венец Верхнего и Нижнего Египта. Цезарь делает знак великанам-скифам, которые и подходят к нему с легионными орлами.
— Именем сената и народа римского склоните орлов Рима над венцом фараонов! — торжественно возглашает Цезарь. Легионные орлы склоняются над венцом.
— Как осеняют эти золотые птицы венец фараонов, так непобедимые легионы Рима будут осенять и защищать от всех врагов прекрасную страну фараонов! — снова возглашает Цезарь.
Потом он берет с блюда венец и передает его верховному жрецу.
— Именем сената и народа римского я повелеваю возложить венец фараонов на священную голову дочери последнего фараона, Клеопатры, — говорит он и велит склонить легионных орлов над ее хорошенькой головкой. Смуглые щечки Клеопатры вспыхнули заревом, когда верховный жрец надел на ее голову золотую, сверкавшую драгоценными камнями Индии корону ее предков.
При виде этой сцены юный, честолюбивый идумей Ирод положил в своей душе завет, что и он будет царем Иудеи, Самарии и Галилеи, во что бы то ни стало.
— По рекам крови и по грудам трупов дойду до царского трона...
Теперь Клеопатра, приблизившись к жрецам, державшим сноп пшеницы и золотой серп, взяла последний из рук жреца и срезала несколько колосьев пшеницы, сколько могла захватить ее маленькая ручка. Морда Аписа жадно потянулась к этой горсти сочного корма. «А! Теперь-то дадут! Весь сноп дадут!» — казалось, говорили его повеселевшие глаза. И ему дали, и он жадно жевал сочные, зрело налившиеся колосья пшеницы.
— Бог принял жертву! — пронесся радостный говор в толпе. — Апис-Озирис кушает... Урожай пшеницы будет обильным.
— Слава великому Апису-Озирису! Слава новому фараону — царице Клеопатре! — кричали египтяне.
— Слава сенату и народу римскому! — возглашали воины Цезаря. — Слава великому триумвиру Юлию Цезарю!
«И мне так будут кричать иудеи и самаряне!» — думал Ирод, жадно внимая этим кликам.
Хотя Ирод был родом идумей, однако он при всей своей молодости играл очень влиятельную роль в управлении Иудеей.
В то время, когда начинается наше повествование (48—49 гг. до Христа), Иудея была обуреваема внутренними смутами. Цари ее, потомки славных Маккавеев, если чем и прославились, то только своей бездарностью и злодеяниями. Когда Цезарь возлагал на хорошенькую головку Клеопатры венец фараонов, с ним в Александрии находились, как мы видели, Антигон, последний потомок Маккавеев, и два идумея, Антипатр и его сын Ирод. Антигон был сын последнего царя Иудеи, Аристовула, отравленного приверженцами Помпея за то, что он принял сторону Цезаря. Но, кроме сына Антигона, у него оставался еще брат Гиркан, носивший сан первосвященника иудейского народа.
Антипатр же хотя не был природным иудеем, однако, можно сказать, играл судьбами Иудеи. Его громадное богатство, обширные связи и знакомства в Риме и Египте, его родство с Аретою, царем каменистой Аравии, на сестре которого, по имени Кипра, он был женат, делали его всемогущим властелином Иудеи. От Кипры у него было четыре сына — Фазаель, Ирод, Иосиф и Ферор и дочь Саломея — красавица и демон Иудеи, если можно так выразиться.
Когда в Александрии кончились празднества в честь коронования Клеопатры, Цезарь принимал у себя во дворце Митридата, пергамского царя, иудейского царевича Антигона и Антипатра с сыном Иродом. Всемогущий триумвир встретил их ласково, даже дружески. Несмотря на то, что он был теперь полновластным господином и повелителем величайшей и могущественнейшей в мире державы, он был чужд малейшего высокомерия и показной важности. В нем было слишком много внутреннего содержания и ума, чтобы прибегать к пошлому проявлению величия, на что способны натуры неглубокие, мелкие. Это был скорее философ-полководец, даровитый писатель, скромный до величия. Притом он помнил, что явившиеся к нему высокие гости сделали для него очень многое: без их помощи его гениальная, рано облысевшая голова, быть может, так же покоилась бы на одном из блюд дворца фараонов, как недавно на одном из таких блюд ему поднесли голову Великого Помпея. Ведь когда Цезарь, явившись в Александрию всего только с пятитысячным войском, был окружен со всех сторон египтянами, напавшими на него под предводительством старшего брата Клеопатры, только эти трое, Митридат, Антипатр и Ирод, вынули гениальную голову римлянина, можно сказать, из петли. Митридат, прибывший со своим войском из Сирии, а Антипатр и Ирод из Иерусалима, повели такую бешеную атаку на египтян, что часть их бросилась в Нил и потонула вместе с братом Клеопатры, а остальная часть бежала, преследуемая Иродом.
— Я рад вас видеть, — сказал Цезарь, обращаясь преимущественно к Митридату и к Антипатру с Иродом, и, по-видимому, мало замечая Антигона.
Последний понял это. Он знал, что Антипатр, угрожая Риму, ищет одного — оттеснить от власти последних потомков Маккавеев, которым дорога независимость Иудеи. Он знал, что властолюбивому идумею не дает покоя иерусалимская корона — быть хоть рабом в Риме, но царем в Иудее.
Дрожа от волнения, он выступил вперед.
— Всемогущий повелитель, — начал он со слезами в голосе, — рассуди нас с Антипатром и его сыновьями. Я — потомок царей Иудеи и сын последнего царя Аристовула, — он говорил медленно, как бы задыхаясь и с трудом подбирая слова. — Его отравили приверженцы Помпея за то, что ты освободил его из мамертинской тюрьмы, с почестями и с двумя легионами отправил в Сирию против Помпея... Да, его отравили за преданность тебе, Цезарь. Бедный отец! Бедный царь Иудеи! Его тело даже лишено было погребения в родной земле... Верные слуги царя долго сохраняли его царственное тело в меду, пока Антоний не приказал отослать его в Иудею для того, чтобы оно нашло свое вечное успокоение в наших царских гробницах... О, великий Цезарь! Слезы мешают мне говорить... Прости... За отцом вслед погиб и мой брат Александр-царевич: по повелению того же Помпея ему отрубили голову... О, Иегова! Ты видел эту прекрасную голову не на блюде, как голову его убийцы, а в прахе, под ногою палача...
Цезарь незаметно вздрогнул. Он вспомнил голову Великого Помпея на блюде... Что ждет его самого?
