Первое дело, которое наметил себе Лавранс, было осмотреть сторожевую башню, стоящую на горе Хеймхэуген. Лет сто или более тому назад, в суровые годы войны и смуты, крестьяне некоторых окрестных долин выстроили сторожевые башни на вершинах гор, вроде вышек около гаваней вдоль побережья; но эти вышки на горах не имели отношения к государственной обороне. Крестьянские гильдии[11]сами содержали их в порядке, и «братья» по очереди следили за ними и подновляли их.
Когда они добрались до первого пастушьего хутора, Лавранс оставил всех лошадей, кроме вьючной, пастись на выгоне, и люди стали взбираться вверх по крутой тропинке. Деревья начали заметно редеть. Высокие сосны стояли на болотах сухие, мертвые и белые, как кость; и Кристин видела, как повсюду кругом стали подыматься к небу голые серые скалы. Путники долго взбирались по каменистым россыпям, а иногда отцу приходилось нести Кристин на руках, так как по тропинке сбегал вниз ручей. Свежий и сильный ветер дул в горах, и кругом черничные заросли синели от ягод, но Лавранс сказал, что некогда останавливаться и собирать их. Арне то забегал вперед, то отставал, рвал для Кристин веточки черники и рассказывал девочке, чьи сетеры они видят под собою среди леса, – в те времена весь Хёврингсванген был покрыт лесом.
И вот они добрались до последней обнаженной и округлой вершины и увидели огромное бревенчатое сооружение, вырисовывающееся на фоне неба и сторожевую избушку под защитой скалы.
Когда они поднялись на самый обрыв, ветер налетел и стал хлопать их одеждой; Кристин показалось, что кто-то живой, обитающий на вершине, поспешил им навстречу поздороваться. Ветер дул и свистел, а Кристин с Арне пошли вперед по мшистым каменным плоскостям. Дети уселись на самом краю скалистого выступа, и Кристин смотрела не отрываясь, во все глаза – она никогда и не думала, что мир так велик и широк.
Ниже нес, насколько мог охватить глаз, простирались горы, ощетинившиеся густыми лесами; главная долина казалась небольшим углублением между горными громадами, а боковые – совсем маленькими ямками; их было множество, и все-таки было мало долин и много гор. Повсюду над ковром леса вздымались серьге вершины, опаленные желтым огнем лишайников, а далеко, на краю неба, стояли синие горы с белыми крапинами снега, едва отличимые на глаз от серо-голубых и ярко-белых летних облаков. А совсем рядом, тут же, за лесом, на северо-востоке, теснились синеватые каменные холмы с целыми сугробами свежевыпавшего снега по обрывам. Кристин догадалась, что это и есть "Кабаны", о которых она слышала раньше, потому что они и на самом деле походили на стадо громадных кабанов, которые уходят прочь, повернувшись спинами к долине. Но Арне сказал, что только до их подножия ехать верхом самое малое полдня.
Кристин думала, что стоит только перевалить через цепь родных гор, как сейчас же внизу, но другую сторону, откроется еще одна долина, похожая на их собственную, с усадьбами и постройками; и теперь сердце у нее екнуло, когда она увидела, как громадны расстояния между людскими поселениями. Она видела внизу на дне долины желтые и зеленые пятнышки и крошечные полянки с серыми точками изб посреди горных лесов; Кристин принялась считать их, но, дойдя до трех дюжин, сбилась и бросила. И все-таки человеческое жилье было ничто в этой громадной пустыне!
Кристин знала, что в дремучих лесах хозяйничают волки и медведи, а под всем каменьем живут тролли, горные ведьмы и всякий подземный народец; и ей стало страшно, потому что их-то уж было никому не счесть, и, во всяком случае, их гораздо больше, чем крещеных людей. Она стала громко звать отца, но тот не услышал ее на ветру – Лавранс с работниками катил вверх огромные камни, чтобы подпереть ими бревенчатые сваи вышки.
Но Исрид подошла к детям и показала Кристин, где лежит на западе долина Вогэ. Арне же указал ей на Серую гору, где люди из окрестных поселков ловят в ямы оленей и где в хижинах, сложенных из камня, живут королевские ловцы соколов. Арне сам подумывал заняться этой работой, но еще ему хотелось научиться натаскивать этих птиц и приучать их к охоте – и он взмахнул рукой, как бы подбрасывая сокола в воздух.
Исрид покачала головой:
– Это скверная жизнь, Арне, сын Гюрда, и для твоей матери было бы большим горем, если бы ты стал ловцом соколов, парень! Там никто не может соблюсти себя – поневоле начнет путаться со всякими дурными людьми или с кем еще похуже!
Тут подошел к ним Лавранс, слышавший последние слова Исрид.
– Да, – сказал он, – в этих местах есть не одно тягло, что не платит ни долгов, ни церковной десятины!..
– А ведь ты, Лавранс, вероятно, навидался всякой всячины, – сказала Исрид. – Ведь ты забираешься так далеко в горы!..
– А-а! – Лавранс помедлил немного. – Может, и так; но кажется мне, что о таких вещах не стоит говорить! Я думаю, кто утратил право на мир среди людей в долинах, тому надо дать жить в мире в горах[12]. И я должен сказать, что мне приходилось видеть желтые хлебные поля и отличные луга там, где мало кто подозревает о существовании плодородных долин; видал я и стада рогатого скота и овец, но, право, не знаю, принадлежали ли они людям или кому другому…
– Охо-хо! – вздохнула Исрид. – Люди клянут бирюков и медведей, когда скот пропадает с горных выгонов; но в горах встречаются разбойники и похуже.
– Ты думаешь, хуже? – задумчиво сказал Лавранс и погладил дочку по головке. – Однажды я встретил в горах, к югу за "Кабанами" трех мальчуганов, и старший из них был не больше моей Кристин; у них были светлые волосы, и одеты они были в меховые куртки. Они оскалили зубы на меня, как волчата, а потом бросились бежать и спрятались. Не удивительно, если бы их отцу, бедняге, захотелось пригнать для них корову-другую…
– Ах, да, ведь и у волков с медведями есть детеныши, – сердито сказала Исрид, – но их-то ты не щадишь, Лавранс, ни их самих, ни детенышей! А они не обучены ни законам, ни христианской вере, как те злодеи, которым ты желаешь всяких благ…
– Ты считаешь, что я желаю им всяких благ только потому, что не желаю им самого что ни на есть худого? – сказал Лавранс с легкой усмешкой. – Но пойдем-ка посмотрим, что нам дала сегодня Рагнфрид в дорогу. – Он взял Кристин за руку и повел ее за собою. И, наклонившись к ней, произнес тихонько:
– Я подумал тогда о твоих трех братиках, Кристин!
Они заглянули в сторожевую избушку, но там было душно и пахло плесенью. Кристин успела только разглядеть земляные лежанки вдоль стен, очаг прямо среди пола да бочки со смолою и пачки лучины и бересты. Лавранс решил, что лучше будет поесть на вольном воздухе, и вот, немного ниже избушки они нашли хорошую зеленую лужайку в березовой роще на склоне.
Разгрузили вьючную лошадь, и все растянулись на траве. В мешке, который Рагнфрид дала на дорогу, оказалось много хорошей еды: свежий хлеб и лепешки, масло, сыр, сало, сушеная оленина, свинина и вареная коровья грудинка, две корчаги с немецким пивом и маленький бочонок пьяного меду. Работа закипела – один резал мясо, другой раздавал его, а Халвдан, старший из мужчин, развел огонь. В лесу у костра куда спокойнее.
Исрид и Арне рвали вереск и карликовую березу и бросали их в костер; огонь, шипя и потрескивая, пожирал свежую зелень с веток, и белые обожженные хлопья взлетали высоко, на самый верх огненной красной гривы; жирный черный дым клубами вздымался к ясному небу. Кристин смотрела, и ей казалось, что огонь рад вырваться на волю и поиграть. Здесь ему было привольно, не то что дома, на очаге, где он должен выбиваться из сил – варить пищу, освещать горницу.
Она сидела, прислонившись к отцу и перебросив руку через его колено; он давал ей все самое лучшее, сколько она хотела, угощал ее пивом вволю и усердно поил медком.
– Она так охмелеет, что не сможет спуститься вниз к сетеру, – сказал Халвдан смеясь.
Но Лавранс только потрепал круглые щечки девочки.
– Ну, нас, мужчин, здесь достаточно, чтобы снести ее на руках! Ей это только полезно; пей и ты, Арне; вы еще растете, и Божьи дары пойдут вам на пользу, а не во вред, они дают здоровую, алую кровь и крепкий сон и не толкают на всякие глупости и сумасбродства.
Мужчины тоже пили вволю, да и Исрид от них не отставала. Скоро голоса и треск и шипение огня слились в ушах Кристин в один неясный и далекий гул – голова ее начала тяжелеть. Она смутно разбирала еще, что кругом все подзадоривают Лавранса, чтобы он рассказал им про те чудеса, что случались с ним на охоте. Но Лавранс не хотел ничего говорить, и ей было так хорошо и спокойно, и так сытно она поела…
Отец сидел с ломтем свежего ячменного хлеба, мял кусочки между пальцами и лепил из них лошадок, потом отщипывал кусочки мяса, сажал их верхом на хлебных коней и заставлял скакать по своей ноге прямо в рот Кристин. Но она до того устала, что не могла уже ни открывать рот, ни жевать, – и вдруг опрокинулась навзничь на землю и заснула.
