Сергей Ильич благодарно улыбнулся:
– Домашнего изготовления, конечно. Мой камердинер Василий такой мастер в этом деле! Старинные рецепты знает. Мы и до введения сухого закона в основном свое вино пили.
– Так вот, – Шаляпин с видимым удовольствием опрокинул рюмку в рот, – давеча, стыдно сказать, господа, – он покосился в сторону Ирины и, понизив голос, продолжил, – пожаловал к нам в театр…
"…Бить мужа, который смеется, – счастливое замужество…" Ирина перевернула страницу."Воробей – замужество с пьяницей… Жаба – победа над неприятелем…Змея в кровати– хорошее предзнаменование…"
" Змея… в кровати…" Она передернула плечами. У нее было очень образное мышление.
"…Пощечина – мир и единение между супругами…" Ничего себе!
Так… Где же эти щеки?.. А может, смотреть надо на слово "краснеть"?
Та-ак…
"Кр… Крокодил – близкая смерть…"
О, Господи! Она быстро перекрестилась…
Дружный смех мужчин заставил ее снова оторваться от чтения.
– …Слово – бесспорно великая сила, которая может побудить к действию, но может и оправдать бездействие! – Сергей Ильич сделал паузу. – Недавно в заседании Государственной думы представитель одной политической партии торжественно заявил: "Фракция нашего союза будет настойчиво ждать снятия исключительных положений". Вслушайтесь только, господа! "Будет настойчиво ждать!" – Он горько усмехнулся и махнул рукой. – Не многого же дождется страна от такой настойчивости!
Ирина перевернула страницу журнала. Разговоры о политике ей надоели. Все эти темы в последние месяцы изо дня в день обсуждались не только здесь, но и во многих других домах Москвы и Петрограда, однако в разговорах была набившая оскомину приторность и излишняя патетика. Образованные, интеллигентные люди, говоря о судьбе России, зачастую доводили себя до состояния близкого к истерии. Любовь к своей стране стала для них поистине сизифовым трудом! Ежедневно при помощи дискуссий и стенаний они словно поднимали в гору собственное чувство к ней, чтобы на следующий день снова приступить к этой сладостно-бесконечной работе.
Ирине порой казалось, что она находится в зрительном зале огромного театра, где каждый желающий может выйти на сцену и исполнить свой собственный этюд на тему "Я и Россия". Именно в таком порядке: сначала – "Я", а уж потом – "Россия". Отсюда и фальшивые нотки в, казалось бы, совершенно искренних речах. Именно из-за этого извечного "Я" перед словом "Россия". Покойная матушка не раз повторяла, что много есть вокруг людей достойных и благополучных, однако, если начинают они бить себя кулаком в грудь, то и дело повторяя известную букву русского алфавита, человеку смышленому сразу же становится понятно: как раз с собственным "Я" они и не в ладах.
Россия… Как красиво называется ее страна! Мама всегда говорила, что здесь рождаются только люди, отмеченные печатью Божией. Потому что только избранники Божии могут так страдать. Христос умер в страданиях и воскрес ради всех людей, и живущие в стране под названием "Россия", также страдают и умирают за всех людей на земле. И те из них, кто предан Родине всей душой, кто отдал ей весь талант, все силы, всю любовь и испытал всю боль от безысходности этой любви, непременно воскреснут. Непременно. Она знает точно…
– …всегда одетая как простая сестра милосердия…
"О ком это они? – Ирина прислушалась. – Ах да, о сестре Государя, Ольге Александровне…"
– … она начинает свой день, господа, не поверите, в семь утра и часто не ложится спать всю ночь, ежели необходимость возникает перевязать прибывшую партию раненых. А солдаты, – полковник, опустошив рюмку, расстегнул верхнюю пуговицу на кителе – в комнате становилось жарко, – солдаты отказываются верить – и их можно понять! – что сестра милосердия, перевязывающая им раны, – родная сестра Государя и дочь императора Александра третьего!
– Удивительно, господа! Женщины в России – это вообще феномен, – всплеснув руками, неожиданным фальцетом воскликнул профессор Мановский. Ирина с интересом повернула голову в его сторону. Профессор, краем глаза заметив ее внимание, воодушевился еще больше. – Даже те, кто рожден был на другой земле, попадая сюда, начинают служить России, порою превращаясь почти в святых! Женщины в истории России– это нечто высокое и трагичное, непередаваемое словами! – Он бросил самодовольный взгляд в сторону Ирины, которая поспешно отвела глаза, снова углубившись в изучение журнала.
"…Спать с негром (женщине) – трудная беременность, с мертвым негром (женщине) – счастливое известие, конец заботам…"
Ирина брезгливо поморщилась: "Спать с негром…" Приснится же кому-то такое. Она перевернула страницу.
Нашла!
"Щеки – похудевшие – семейная досада, покрасневшие (девушки)– помолвка".
Помолвка! Ее сон означает скорую помолвку?! Смешно! Она никогда не выйдет замуж! Никогда!..
– …Вот слушаешь вас, военных, – донесся до Ирины голос отца, – и думаешь: бросить, что ли, все к чертовой матери – и на фронт. Там ведь все ясно: вот – враг, вот – друг. А здесь… Да, господа, бедная, бедная Россия… Что нас ждет…
Ирина поджала губы. Нет, пожалуй, она не хочет быть мужчиной. Это скучно. Очень скучно. С утра до ночи – дела, работа, споры о судьбе страны, тщетные попытки доказать друг другу, что Россия идет абсолютно не туда, куда предназначено, необходимость при этом непременно пить горькую водку – страсть какую противную – она недавно тайком попробовала; потом – семьи, жены, с которыми тоже надо о чем-то разговаривать… А утром – снова дела, работа, споры о судьбе страны… Нет. Она точно не хочет быть мужчиной!
Сделанный вывод показался ей разумным, поэтому, облегченно вздохнув, Ирина перевернула страницу и сразу наткнулась на небольшое объявление: " Вниманию дружелюбного читателя! Открытие сокрытого. Обучение развитию психических сил человека. Большой Афанасьевский переулок, дом тридцать шесть. Квартира четыре. Ежедневно. С шести вечера. Порфирий де Туайт".
"Интересное имя,-оживилась Ирина. – Порфирий, да еще де Туайт. Наверное…"
– Ирэн, дитя мое, – прервал ее размышления отец, – тебя совсем не слышно. Не задремала ли ты, часом, от наших разговоров? Мужские беседы – не для девичьих ушек… – многозначительно произнес он.
"Все понятно. Сейчас начнется разговор на тему "Что делать?" Ох, видно, все мы – дети Чернышевского!" – пряча улыбку, подумала Ирина. Напольные часы, подсказывая ей самой немедленный ответ на извечный вопрос, гулко пробили пять раз.
"Большой Афанасьевский, тридцать шесть – это совсем недалеко", – подумала она, отложив журнал в сторону.
– Простите, господа, я увлеклась чтением и, кажется, немного забыла о приличиях. Со мной такое иногда бывает, – обратилась она к гостям.
– Увлечение чтением или забвение приличий? – дерзко взглянув на Ирину, ухмыльнулся уже захмелевший полковник.
– К сожалению, – проговорила она, бросив на него удивленный взгляд, – я вас должна покинуть… у меня дела… Курсы… Да-да, курсы… В шесть.
– Курсы? – рассеянно переспросил отец, наполняя рюмки. – Ну, иди, Ириночка, раз надо!
Попрощавшись со всеми и подарив Шаляпину взгляд, как ей казалось, из тех, что называются "обещающими", Ирина вышла из гостиной и, торопливо надев пальто, поспешила к выходу. Отражение в огромном старинном зеркале в прихожей проводило ее удивленным взглядом, но потом, словно спохватившись, бросилось вдогонку…
Чистопрудный бульвар встретил Ирину пестрым потоком людей. Она не стала брать извозчика и, не торопясь, направилась в сторону Арбата, с удовольствием вдыхая весенний воздух. Город, казалось, проснулся от зимней спячки. Дворники в длинных фартуках яростно мели дворы и тротуары, весело переругиваясь с извозчиками, вечно перегораживающими дорогу. Горластые подростки с огромными лотками наперебой предлагали свежие ароматные булки и калачи, папиросы и спички. На углу Лубянской площади чумазый рыжий парень, отпугивая прохожих, истошным голосом предлагал поточить "ножи-ножницы". Мальчик в строгой гимназической форме упрашивал полную даму с маленькой собачкой на руках непременно зайти в кофейню попробовать новое пирожное. Все это было привычной московской жизнью – частью жизни самой Ирины. Ей стало весело. Мимо прошла шумная группа возбужденно жестикулирующих студентов. До нее донеслись обрывки фраз:
– Террор, только революционный террор… спасение России… измена… Распутин…
Из подворотни возле аптеки вывалились два мужика с раскрасневшимися лицами, явно свидетельствовавшими о принятии спиртосодержащих лекарственных препаратов, и, обнявшись, запели: "Целовался крепко… да-а-а… с чужо-о-ой жа-аной!" Ирина на всякий случай перешла на другую сторону улицы.
Свернув с Арбата налево в переулок, она остановилась у подъезда дома с номером тридцать шесть. Из открытого окна третьего этажа раздавались звуки фортепьяно, на котором кто-то старательно пытался играть гаммы.
