Обо всемъ этомъ мамѣ донесли только тогда, когда ужъ оба брата впали въ запой, было перепорчено нѣсколько обѣдовъ и мама рѣшилась взять новаго повара.
Въ кухнѣ носился чадъ и невыносимый запахъ махорки. Сквозь этотъ чадъ я едва разглядѣлъ Зину. Она стояла у окошка и что-то внимательно разсматривала. Поваръ, возившійся у плиты, замѣтилъ меня и снялъ свой колпакъ, вѣроятно, въ знакъ особенной почтительности.
— Ну, полноте, барышня, что вы тутъ… оставьте… — забасилъ онъ, обращаясь къ Зинѣ: — только ручки запачкаете… вотъ и Андрей Николаевичъ идутъ за вами!..
— Зина, что ты тутъ дѣлаешь? — удивленно спросилъ я, подходя къ ней.
— Погоди, я сейчасъ, сейчасъ… Я только хочу посмотрѣть, что съ нимъ теперь будетъ!..
Она на мгновеніе обернула въ мою сторону оживленное лицо, блеснула глазами, а затѣмъ опять нагнулась къ окошку.
На окнѣ лежалъ черный, живой ракъ и медленно поводилъ клещами. Я не зналъ, что и подумать, не понималъ, что она особеннаго видитъ въ этомъ ракѣ. Поваръ поспѣшилъ объяснить мнѣ.
— Да вотъ-съ играютъ… танцовать его заставляютъ, а не слушается, такъ онѣ у него лапку-съ за это выдернули… Право-съ… вотъ и лапка.
— Зина! Au nom du Ciel!.. Comment n'as tu pas honte… et quelle cruauté! — смущенно проговорилъ я, стараясь за руку отвести ее отъ окошка.
Но она упиралась, она не могла оторваться отъ рака.
— Нѣтъ, каково, каково! Онъ хотѣлъ ущипнуть меня за палецъ!.. Ну, такъ постой, постой, будешь-же ты у меня танцовать… тра-та-та, тра-та-та!..
Она схватила рака за клещи, подняла, стала вертѣть его во всѣ стороны и шлепать имъ по окну. Ракъ судорожно поджималъ хвостъ и вздрагивалъ лапами.
— Ай! Онъ опять ущипнулъ меня!.. Вотъ-же тебѣ, вотъ!..
Что-то хрустнуло и оторванный клещъ упалъ на полъ.
— Ну, вотъ видишь, вотъ и наказанье!.. Ахъ, какой онъ смѣшной теперь!.. Бѣдненькій инвалидъ… Ну, ничего, ничего, дай я тебя поглажу… или нѣтъ… такъ право некрасиво…
Я не успѣлъ оттащить ее отъ окошка, какъ ужъ въ ея рукѣ оказался и другой клещъ. Она смѣялась, она глубоко дышала въ какомъ-то лихорадочномъ возбужденіи…
Я почти силой увелъ ее изъ кухни. Я сжималъ ея руку еще сильнѣе и сильнѣе. Она ничего не говорила и послушно шла въ мою комнату, наконецъ, у самой двери шепнула:
— Ты совсѣмъ раздавишь мнѣ пальцы!
— Слѣдовало-бы! — задыхаясь отвѣтилъ я, почти бросая ее въ кресло предъ мольбертомъ.
Я чувствовалъ, что уже не могу рисовать, что мое настроеніе, моя сила исчезли. Я со злобой смотрѣлъ на блѣдную Зину. Вдругъ она прыгнула съ кресла, кинулась ко мнѣ и обвила меня своими тонкими руками.
— Ну, не сердись, Андрюшечка, душечка… ну, не сердись на меня, пожалуйста.
Она стала меня цѣловать, а глаза ея все также молчаливо и жутко блестѣли.
* * *
Я не оттолкнулъ Зину и ничѣмъ больше не выразилъ ей негодованія, возбужденнаго во мнѣ ея отвратительною жестокостью. Я даже совсѣмъ позабылъ и объ ея поступкѣ, и о своемъ негодованіи.
— Да ну, поцѣлуй-же меня… не дуйся… Я такъ люблю тебя, Андрюша…
Она откинула назадъ свои черные волосы, взяла обѣими руками мою голову и тихонько прижала ко мнѣ губы.
Я хотѣлъ подняться, хотѣлъ убѣжать, но обнялъ ее и отвѣтилъ крѣпкимъ поцѣлуемъ.
Что-то мгновенное, что-то злое и въ то-же время торжествующее блеснуло въ глазахъ ея и вдругъ она осторожно встала съ колѣнъ моихъ и спокойно, оправляя платье, сѣла предо мною въ свое кресло. Лицо ея было блѣдно и глаза ничего не выражали.
— Что-же, ты сегодня будешь рисовать или мнѣ уйти можно? — проговорила она скучающимъ голосомъ.
Я глядѣлъ на нее изумленный, растерянный.
— Зина, что съ тобою! Отчего ты вдругъ такая?.. Развѣ я тебя чѣмъ-нибудь обидѣлъ?
— Что такое? Ничего со мною… только скучно — позвалъ меня, а самъ не рисуетъ!.. И вотъ рука болитъ, вы мнѣ чуть пальцы не сломали… Оставьте меня въ покоѣ.
Она зло и презрительно сжала губы и отвернулась.
Нежданная, никогда еще неиспытанная мною тоска схватила меня за сердце и самъ не знаю какъ я бросился предъ нею на колѣни, поймалъ ея руку, ту самую руку, за которую велъ ее по корридору, и покрылъ ее поцѣлуями.
— Пожалуйста… пожалуйста!.. Вотъ еще какія нѣжности, цѣловать руку у такой дѣвчонки, какъ я!.. Оставь меня, оставь!..
Она вырвалась и убѣжала, хлопнувъ дверью.
Я остался одинъ на полу предъ кресломъ. Я вскочилъ и не знаю для чего, хотѣлъ кинуться за нею; но вдругъ остановился и долго стоялъ неподвижно, безо всякой мысли, только сердце громко стучало.
Я помню, мнѣ сдѣлалось тяжело, неловко, стыдно. Я смутно сознавалъ, что унизилъ себя, опозорилъ. Она злая, капризная, жестокая дѣвчонка и ничего больше, а я вмѣсто того, чтобы строго отнестись къ ея поступку, я цѣловалъ ея руку, я сталъ предъ нею на колѣни, и она-же еще, доведя меня до этого, разыграла обиженную и разсерженную… «Она дѣвчонка, дѣвчонка, дѣвчонка!» — бѣшено повторялъ я себѣ и въ то-же время безумно хотѣлось, чтобъ она снова вошла ко мнѣ, чтобъ опять сказала: «да ну, поцѣлуй-же меня… не дуйся… Я такъ люблю тебя, Андрюша…»
А еслибъ она вошла опять съ презрительною и злою миною, я снова-бы, пожалуй, сталъ на колѣни и умолялъ-бы ее не сердиться… Но, вѣдь, это невозможно, невозможно! Я не хочу, я не долженъ допускать себя до этого… да и что скажетъ мама, если узнаетъ про все, что сейчасъ было!
Однако я рѣшилъ внутренно и почти безсознательно, что мама ничего не узнаетъ… только этого ужъ никогда больше не будетъ, я стану держать себя совсѣмъ иначе…
Мною овладѣла неизмѣнная рѣшимость и я скоро успокоился.
* * *
— Обѣдать, обѣдать! — кричали дѣти, пробѣгая мимо моей комнаты.
Когда я вошелъ въ столовую, всѣ уже были въ сборѣ. Отца второй мѣсяцъ не было въ Москвѣ, а потому нашъ Ноевъ ковчегъ чувствовалъ себя очень свободно. Мама, съ разливательною ложкой въ рукѣ, сидѣла предъ огромною миской супу и безуспѣшно призывала всѣхъ занять мѣста и успокоиться. Наконецъ, кое-какъ размѣстились. Няньки подвязали дѣтямъ салфетки и остались за ихъ стульями. Мнѣ ужасно не хотѣлось садиться на свое мѣсто, рядомъ съ Зиной, но я боялся обратить на себя вниманіе, а потому сѣлъ какъ ни въ чемъ не бывало. Я только старался не замѣчать ея присутствія.
Между тѣмъ все шло своимъ порядкомъ. Дѣти шалили и капризничали. Катя опрокинула на скатерть цѣлый стаканъ съ квасомъ и стала по обыкновенію размазывать пальцемъ лужу. Никто не обращалъ на это вниманія, и обѣдъ мирно продолжался.
Мнѣ было неловко. Я старался не смотрѣть на Зину, но все-же чувствовалъ ее возлѣ себя, слышалъ ея дыханіе и замѣчалъ, что она время отъ времени на меня посматриваетъ. Мнѣ казалось, что Катя тоже замѣтила что-то происшедшее между нами, да и тетушки какъ будто косились.
Однако, я рѣшилъ, во что-бы то ни стало, не заговаривать съ Зиной, я нарочно началъ болтать всякій вздоръ, обращался ко всѣмъ, только не къ ней.
Обѣдъ уже подходилъ къ концу, когда Зина меня толкнула ногой; я смолчалъ. Но вотъ она еще разъ и еще разъ толкнула. Я отодвинулъ ногу. Прошло минуты двѣ и опять толчокъ. Это меня раздражило. Вдругъ Зина обернулась въ мою сторону и громко на весь столъ сказала:
— André, зачѣмъ ты толкаешься?
Всѣ взглянули на насъ. Мама изумленно пожала плечами. Я вспыхнулъ. Я никакъ не ожидалъ ничего подобнаго.
— Какъ! Ты меня сама все толкаешь, а говоришь, что это я тебя, — прошепталъ я наконецъ, опять-таки несмотря на нее.
— Что-же это вы, точно маленькія дѣти! — замѣтила мама:- что за глупости такія, André… Право, васъ скоро разсадить придется!
Конецъ обѣда прошелъ для меня въ большомъ волненіи. Мнѣ очевидно было, что Зина не намѣрена оставить меня въ покоѣ, и съ другой стороны я чувствовалъ, что самъ не буду въ силахъ забыть про нее и заняться своимъ дѣломъ.
Сейчасъ-же послѣ обѣда я ушелъ къ себѣ и заперся. Я обдумывалъ свое положеніе: мнѣ хотѣлось идти къ мамѣ, разсказать всю утреннюю сцену, разсказать все, что со мной происходитъ, просить ея совѣта, хотѣлось просто поплакать предъ нею, потому что, не знаю съ чего, меня душили слезы.
Но я тотчасъ-же и оставилъ это намѣреніе и опять, какъ и предъ обѣдомъ, рѣшилъ, что ничего не скажу мамѣ, что она ничего не узнаетъ.
Я боялся, что она не пойметъ меня, что она обратитъ въ глупость и вздоръ такое дѣло, которое для меня было черезчуръ важнымъ. Но что-же мнѣ дѣлать? Какъ обращаться теперь съ Зиной? Какъ уничтожить все, что уже сдѣлано?
Я думалъ, думалъ и не находилъ отвѣта, а между тѣмъ я слышалъ, какъ ручка моей двери нѣсколько разъ повернулась. Я не сомнѣвался, что это была Зина, но она не сказала ни слова и отошла отъ двери.
Я пробовалъ заняться, сталъ читать, но ничего не выходило. Незамѣтно подошло время и вечерняго чая. Мнѣ хотѣлось сказаться больнымъ и не выходить къ чаю, но я подумалъ, что это будетъ малодушіе, что мнѣ нужно не избѣгать Зины, не бояться ея, а, напротивъ того, заставить ее уважать себя, смотрѣть на меня, какъ на старшаго.
