Таковы были родившиеся у Пушкина опасения. «Есть еще одно, которое я не могу решиться доверить бумаге…» – значилось далее в этом письме.
Письмо было написано вскоре после бала в Дворянском собрании, на котором присутствовал император.
Император, вернувшись в Петербург, снова вспомнил о московской красавице. Престарелая фрейлина царицы Екатерина Ивановна Загряжская оказалась родной теткой Натальи Гончаровой. Николай Павлович повторил перед ней горячие комплименты прелестной Натали.
Екатерина Ивановна, давно привыкшая к почетному забвению на фрейлинской половине дворца, вдруг ощутила всю прелесть мечтаний о благостном повороте судьбы. Уже послала было многоопытная фрейлина тайную весточку в Москву, сестрице Наталье Ивановне… А император опять умолк.
Даже граф Бенкендорф, хорошо осведомленный о любовных эскападах его величества, считал, что московский случай предан забвению.
Но именно на Наталье Гончаровой вздумал жениться Пушкин. Мать невесты потребовала у жениха удостоверение от высшего правительства в том, что не числится он ни в бунтовщиках, ни в подозрительных. Хитро придумала Наталья Ивановна: авось, когда дойдет дело до царя, даст понять – выдавать ли замуж приглянувшуюся ему Наташу?
Николай Павлович, выслушав доклад графа Бенкендорфа, был взволнован. Новость оживила его воспоминания.
– Мила, очень мила, – разнеженно повторял император. – Мила и будит что-то такое-этакое… Хорошо помню, – в оловянных глазах Николая Павловича вспыхнули огоньки.
А Бенкендорф вернул императора от приятных воспоминаний к делам докучливым:
– Еще просит Пушкин разрешения печатать известную вашему величеству трагедию «Борис Годунов»…
– Опять просит за «Годунова»? Ништо ему!
Николай Павлович задумался. В свое время он, снизойдя к сочинителю, преподал важный совет: переделать трагедию в повесть или роман наподобие романов Вальтер Скотта, – разумеется, с очищением текста от всей грязи и непристойностей. По своему упрямству Пушкин пренебрег мудрым советом.
Так прошло пять лет.
– Позволю напомнить вашему величеству, – прервал молчание Бенкендорф, – что в свое время литераторы, пользующиеся заслуженным доверием власти, справедливо указывали на весьма опасные политические намеки, щедро рассыпанные в трагедии. Имею в виду секретную докладную записку господина Булгарина, представленную в Третье отделение…
– Намекает, мол, Пушкин под видом описания бунтов московских на богомерзкие действия моих друзей четырнадцатого декабря? Хвалю усердие Булгарина. А коли и найдутся охотники до тех намеков, тем скорее возьмешь их под свое наблюдение, граф.
Бенкендорф обратил к императору понимающий взор.
– А по сему, – заключил император, – коли убрал Пушкин из трагедии своей прямые непристойности, пусть, пожалуй, печатает, но на свою ответственность. Сам, мол, коли что, будет в ответе. Так ему и объяви!
Николай Павлович, приняв милостивое решение, стал по привычке рисоваться собственным великодушием: он ли не покровительствует словесности? Впрочем, вскоре он опять вернулся к предстоящему замужеству Натальи Гончаровой.
Император нашел вполне оригинальную форму для изъяснения своих чувств невесте Пушкина. Шеф жандармов и управляющий Третьим отделением должен был сочинить официальную бумагу, – вероятно, единственную в своем роде.
«Его величество, – писал Бенкендорф поэту, – надеется, что господин Пушкин найдет необходимые качества характера для составления счастья женщины, в особенности такой милой и интересной, как мадемуазель Гончарова».
Первый сановник государства, на которого царь еще раньше возложил наблюдение за Пушкиным, стал наперсником сердечных излияний его величества.
А Наталье Ивановне Гончаровой лучше бы, пожалуй, и ничего не знать. Царские слова, столь милостивые и многообещающие, разрывают материнское сердце. Подумать только: «Милая и интересная»! Если бы разгадать, какое будущее для Наташи скрыто в этих словах, обращенных с высоты престола!
Между тем объявленного жениха повезли на Полотняный завод, к деду Афанасию Николаевичу.
Афанасий Николаевич благословил жениха. Сам водил его по запустелой усадьбе. Рассказывал о былом великолепии Полотняного завода. Расспрашивал Пушкина о его петербургских знакомствах: сможет ли будущий муж любимой внучки Натальи исхлопотать ему ссуду от казны? Показал между прочим памятную достопримечательность – многопудовую статую матушки царицы Екатерины II, купленную в давние, счастливые времена Афанасием Николаевичем в Берлине. Привезли статую из Берлина под Калугу, а водрузить ее на избранном месте, на подобающем постаменте не нашлось капитала. В деньгах начались к тому времени постоянные нехватки.
Хозяин Полотняного завода стоял с непокрытой головой перед поверженным на землю монументом, говорил о почившей царице с благоговением. Потом прищурился и сказал деловито:
– За бронзу сию, если перелить статую в металл, можно взять большие тысячи.
Позднее выяснилось, что Афанасий Николаевич поручает будущему родичу хлопоты в Петербурге о продаже статуи. Коли удастся сбыть с рук матушку царицу, тогда пойдет выручка в приданое любимой внучке Наталье.
Пушкин озадачился неожиданным приобретением. Наталья Ивановна опять прогневалась. Кого жалует беспутный Афанасий Николаевич? Жениха без должности и чинов, с состоянием – кот наплакал!
А у самой так и лежат на сердце царские слова: в них-то, может быть, кроется совсем другая судьба для Наташи. Долго крепилась Наталья Ивановна. Но по возвращении в Москву еще раз отвела душу на ненавистном женихе, да так отвела, что Пушкин уехал в нижегородское имение отца Болдино.
Перед отъездом он писал невесте:
«Я отправляюсь в Нижний, без уверенности в своей судьбе. Если Ваша мать решилась расторгнуть нашу свадьбу, и вы согласны повиноваться ей, я подпишусь под всеми мотивами, какие ей будет угодно привести мне, даже и в том случае, если они будут настолько же основательны, как сцена, сделанная ею мне вчера, и оскорбления, которыми ей было угодно меня осыпать… Во всяком случае вы совершенно свободны; что же до меня, то я даю вам честное слово принадлежать только вам, или никогда не жениться».
В Болдине поэт засел за работу. Из Москвы долго не было никаких известий.
Но никто не сватался ни к одной из сестер Гончаровых. Единственный жених Наташи, обнаруживший серьезные намерения, был далеко.
Москва из-за холеры совсем опустела. Наталью Ивановну начали мучить новые сомнения: как бы не упустить и Пушкина!
На всякий случай она приказала дочери-невесте отвечать жениху. Приказывала, чтобы Наташа советовала нечестивцу молиться и каяться. Дочка по возможности таким благочестивым наставлениям противилась, но письма-коротышки писала.
Наталья Ивановна все еще чего-то ждала. Чего? Даже сама себе признаться не смела. Даже от всевышнего таилась. Только теплила в моленной неугасимые лампады. Авось придет какая-нибудь весточка из Петербурга…
Но зря горели неугасимые лампады. Пришлось смириться, сызнова принять нежеланного жениха.
Пушкин вернулся из Болдина в Москву. Выдал деньги будущей теще на приданое для невесты. Не в обычае брать с жениха на приданое, да надо же хоть чем-нибудь утешиться в горе чадолюбивой матери.
Свадьба наконец состоялась. В церкви был торжественный съезд гостей. Удалось привезти даже отца невесты, благо Николай Афанасьевич был в тихом состоянии. Конечно, не спускала с него глаз Наталья Ивановна. Но и у нее захватило дух, когда отцу невесты пришлось расписываться в церковной книге. Вдруг вспомнит он свои повадки и подмахнет: «Уничтоженная тварь Николай Гончаров»… В последние годы иначе не пишет о себе Николай Афанасьевич. Но сжалился, видно, над Натальей Ивановной бог, отец невесты расписался без всяких причуд.
А не прошло и недели после свадьбы – Наталья Ивановна опять забушевала: все-таки продешевила, прости господи, Наташину красоту!
Жизнь поэта в Москве стала тягостна. Вскоре Наталья Николаевна Пушкина оказалась вместе с мужем в Петербурге.
Император танцует с Натальей Николаевной на балах. Как лихой прапорщик, ездит мимо окон ее квартиры и при встречах не спускает с нее глаз.
История продолжается шестой год, но не имеет ничего общего ни с похождениями Николая Павловича на фрейлинской половине дворца, ни с его молниеносными атаками на воспитанниц театрального училища. Граф Бенкендорф имеет немало наблюдений, но готов биться об заклад – венценосный искатель не добился никакого успеха.
А теперь и муж Пушкиной, облаченный по милости императора в камер-юнкерский мундир, позволяет себе издеваться над безнадежными стараниями самодержца, встречающего жестокость кокетливой, но непреклонной дамы. Да еще выдумал для императора России какой-то турецкий гарем, – нигде не упустит случая, чтобы не отозваться о монархе с издевкой!
