скромности, как он сказал! Мне говорили, что он не обвиняет меня. Если это так, то осуществите этот предполагавшийся союз. Если же эта свадьба не будет возможна, то я прошу у Маргариты, как милости, чтобы она ушла в монастырь до того дня, когда вы докажете, что ваш отец, Корнель Лебрен, умер невинным. Я чувствую, что вы найдете виновного. Когда вы убедите общество в его виновности, я приказываю вам требовать его прощения, так как за кровь я заплатил кровью. Следовательно, виновный принадлежит нам. Если действительно существует другая жизнь, если существует душа, если, оставив свою земную оболочку, она может следить за тем, что делается на земле, то я постоянно буду с вами. Эшафот должен вам мою кровь — не мстите за меня, но оправдайте меня! Вот в коротких словах то, что я приказываю вам, дети мои: первое — выдать замуж вашу сестру или же окончательно разорвать обязательства с ее женихом; второе — спасти мою честь. Кроме того, я приказываю вам высоко держать головы, так как вы сыновья Корнеля Лебрена, умирающего не виновным в том преступлении, за которое его осудили. Смерть моя не может быть для вас причиной горя. Являясь жертвой общественного несовершенства, я служу человечеству, умирая за него. Поэтому я запрещаю носить по мне траур.
Прощай, моя возлюбленная дочь, моя дорогая Маргарита! Прощай, Винсент! Прощай, Шарль! Прощайте!
Корнель Лебрен».
Они снова с благоговением поцеловали подпись отца, и старший сказал священнику:
— Господин аббат, мы готовы исполнить последнюю волю нашего отца.
Священник поднялся с колен и, пожав руки молодым людям, сам заплакал, говоря:
— Бедные мои дети, будьте мужественны!
Братья обнялись, прилагая большие усилия, чтобы не плакать.
— Не беспокойтесь, мы будем мужественны, господин аббат, — отозвался младший.
Тогда аббат повернулся к помощникам палача и сказал:
— Делайте свое дело.
Повинуясь священнику, помощники вынули из фургона красную корзину с останками казненного Корнеля Лебрена и, поставив ее на землю, вынули обезглавленное тело. Положив его на траву, они развязали веревки, связывавшие ноги и руки несчастного.
Странную картину представляло это погребение в столь ранний час!
Солдаты и помощники еле сдерживали себя, чтобы не плакать; аббат отвернулся и молился. Одни сыновья казненного стояли неподвижно с крепко сжатыми губами.
Наконец из корзины вынули голову казненного! Лицо было бледно, но черты его — спокойны: рот улыбался, глаза были полуоткрыты.
Винсент и Шарль Лебрен опустились на колени, взяли голову отца и поцеловали его в губы. Затем они проговорили:
— Отец, над твоим телом мы клянемся, что не будем знать ни отдыха, ни радости, ни удовольствия до того часа, когда твоя невиновность будет доказана.
Закон требует, чтобы тело было брошено в яму. Помощники палача подняли казненного за ноги и спустили труп в яму. Могильщик соскользнул в могилу и выровнял тело, еще не успевшее окоченеть. Затем он взял голову из рук сыновей и положил ее между ног трупа. Молившийся аббат бросил горсть земли в могилу.
Это оказалось уже выше сил несчастных. Братья разразились рыданиями с душераздирающими возгласами:
— О, отец! Отец!
— Плачьте, друзья мои, плачьте, — произнес аббат, — но будьте мужественны. Смерть ничего не значит — спасите его честь.
Винсент и Шарль оставались до тех пор, пока могила была совершенно засыпана.
Когда все было закончено, они огляделись и увидели, что помощники палача и жандармы уже уехали. Аббат предложил им свой экипаж, чтобы вернуться в Париж, но они отказались.
— Прощайте, дети мои, — сказал тогда аббат, — и не забывайте, что я весь в вашем распоряжении — днем и ночью, когда бы вам ни понадобилось. До свиданья!
Священник в свою очередь сел в экипаж.
Оставшись вдвоем, несчастные молодые люди взялись за руки.
— Шарль, начнем сейчас же, — проговорил Винсент. — Пойдем к Берри.
— Да.
Опустившись на колени перед могилой, они помолились, затем покинули кладбище и, взявшись за руки, отправились в Париж.
Сыновья Корнеля Лебрена были красивые молодые люди. Старшему, Винсенту, было двадцать четыре года. Ростом немного выше среднего, он был строен и изящен, одевался без всякой изысканности, но это скрадывалось изяществом и грациозностью движений. Бледное лицо его было очень выразительно: высокий лоб, обрамленный темнокаштановыми волосами, прямой нос, красиво очерченный рот с губами ярко-красного цвета, оттененный рыжеватыми усами; темные глаза, сверкавшие из-под длинных ресниц, придавали взгляду особенную прелесть.
Младшему — Шарлю, было двадцать два года. Почти такого же роста, как брат, он был тоже хорошо сложен и чертами лица напоминал брата. Но глаза у него были голубые, волосы — настолько светлые, что ресницы казались почти белыми. Маленький рот оттенялся шелковистыми усами.
Сначала они шли молча, и только на бульваре Госпиталя Винсент сказал Шарлю:
— Мы сегодня же начнем исполнение воли нашего отца. Я еще не знаю, какие средства мы употребим — поговорим об этом, когда будем спокойнее, но мне кажется, что прежде всего мы должны договориться вот о чем: воля нашего отца должна остаться в тайне. Кроме нас никто не должен знать данного приказания. Будем делать вид, что покорились совершившемуся.
— Совершенно с тобой согласен.
— Благодаря такому образу действий истинный виновник будет жить спокойно, и мы легче достигнем нашей цели, воспользовавшись его уверенностью в безнаказанности. Но это решение должно касаться всех, даже нашей сестры. Мы одни должны знать, что отец оставил завещание.
— Да, брат.
— Я говорю тебе об этом для того, чтобы ты не проговорился у Берри.
Это были единственные слова, которыми они обменялись за всю дорогу.
После получасовой ходьбы братья пришли на улицу Барбетт в Маре.
Там они подошли к дому, стоящему в середине улицы, и постучались.
Им отворил молодой человек. Увидев их, он отступил назад, пораженный, и срывающимся голосом спросил:
— Почему вы пришли так рано?
— Мы пришли оттуда.
— Оттуда?.. Откуда?
Винсент сделал над собой усилие и глухим голосом проговорил:
— Это было сегодня утром. Мы пришли с казни.
— Все кончено?
Братья молча опустили головы. Открывший им дверь молодой человек закрыл лицо руками, словно желая прогнать зрелище, которое при их словах представилось его глазам.
— О, Боже мой! Боже мой!
Несколько минут продолжалось молчание, нарушаемое только рыданиями детей Корнеля Лебрена и вздохами того, к кому они пришли. Наконец, овладев собой, Винсент поднял голову, вытер слезы и, взяв молодого человека за руку, сказал ему:
— Андре, наш отец умер, и в настоящую минуту я глава семейства. Справедливо или нет — общество удовлетворено. Оно отомстило, наказывая нас. Первая обязанность, которую я должен исполнить —
