организацией; первоначальные цифры письма нужно было при помощи ключа превратить в новый ряд цифр, а те, в свою очередь, превращались через посредство другого ключа уже прямо в слова. Это давало возможность употреблять много различных знаков для обозначения каждой отдельной буквы азбуки и делало шифр недоступным для самых проницательных полицейских экспертов. Но если в шифрованном письме попадалась какая-нибудь ошибка, оно оставалось иногда загадкой даже для того, кому было адресовано.
Жорж, как подобает поэту, далеко не был образцом аккуратности и по временам доводил своих друзей до отчаяния; не было никакой возможности найти в иных частях письма что-либо, кроме нечленораздельных звуков, лишённых всякого намёка на человеческую речь. И, как нарочно, подобные трудности постоянно попадались, по-видимому, на самых интересных и важных местах. Если Жорж, работавший в эту минуту на далёкой родине, не почувствовал сильного припадка икоты, то это было никак не по вине его друзей, не перестававших бранить его.
Без помощи Лены Андрей не раз пришёл бы в отчаяние. Но у девушки был большой навык в разборе шифров, и она имела талант угадывать недостающее. Когда Андрей терял терпение и предлагал отказаться от прочтения того или другого места, она брала оба листа в руки и по какому-то особенному вдохновению догадывалась, в чем состояла ошибка Жоржа. Более двух часов употребили они на чтение отдельных шифрованных мест. В них заключались подробности поездки Андрея в Россию, давались имена и адреса людей, к которым он должен был обратиться на границе и потом в Петербурге.
Андрей тщательно переписал все адреса на маленькую бумажку и положил ее в кошелёк, с тем чтобы выучить на память до отъезда. Теперь им оставалось разобрать только один кусок письма, состоявший из сплошного шифра; тут речь шла, очевидно, о чем-то другом – вероятно, очень опасном и компрометирующем, так как Жорж не поленился зашифровать каждое слово.
Какую же роковую тайну скрывал этот непроницаемый лес цифр? Андрей вглядывался в знаки, пытаясь угадать их значение, но лес ревниво оберегал тайну, дразня немой монотонностью своих рядов, при всем капризном разнообразии цифр.
Отдохнувши несколько минут, они сели за работу, с удвоенной энергией разбирая одно за другим шифрованные слова. Андрей выписывал букву за буквой добытые результаты; когда у него оказывалось достаточно слов для целой фразы, он прочитывал ее Лене. Но первые же разобранные слова так взволновали его, что он не был в состоянии ждать окончания фразы.
– Что-то случилось с Борисом, я в этом уверен! – воскликнул он. – Посмотрите сюда!
Лена быстро взглянула на лист, лежавший перед Андреем, и потом на свой собственный. Нечего было сомневаться: дело касалось Бориса, одного из самых способных и влиятельных членов их партии, и начало фразы не обещало ничего хорошего – оно было даже хуже, чем предполагал Андрей. Лена догадалась о значении двух следующих букв, но не высказала своего предположения вслух и продолжала диктовать:
– Пять, три…
– Семь, девять… – вторил Андрей, ища в ключе соответствующей буквы.
– Скорее! – нетерпеливо сказала Лена. – Вы разве не видите, что это «а»?
Андрей записал зловещее «а».
Следующая буква оказалась «р», что было еще хуже…
Последовали третья, четвертая, пятая буквы, и последние сомнения исчезли. Не обмениваясь ни словом больше, они продолжали расшифровывать с лихорадочной торопливостью, и через несколько минут перед ними черным по белому возникла фраза: «Борис недавно арестован в Дубравнике».
Они взглянули друг на друга, совершенно растерянные. Аресты, подобно смерти, кажутся всегда нелепыми, невероятными, даже когда их можно было предвидеть.
– В Дубравнике! На кой черт ему вздумалось ехать в этот проклятый Дубравник?
– Посмотрим, что будет дальше, – сказала Лена, – может быть, узнаем. Вероятно, есть какие-нибудь подробности об аресте.
Они опять принялись за свою томительно-медленную работу, разобрав минут в десять, которые показались им часом, следующую пару строчек. В них сообщалось, что Борис и еще двое из его товарищей были арестованы после отчаянного сопротивления. Этого краткого извещения было достаточно, чтобы увидеть всю безнадёжность положения Бориса. Он – обречённый человек, какова бы ни была его роль в этой стычке. По новому закону всякое участие в подобных делах наказывалось смертью. Борис же не принадлежал к людям, способным стоять сложа руки, когда другие сражаются.
– Бедная Зина! – вздохнули оба.
Зина была жена Бориса.
После короткой паузы Лена опять взялась за ряд цифр, который скоро превратился в имя женщины, вызвавшей у них сочувственный вздох.
– Зина, Зина! Неужели?! – воскликнул Андрей.
Первой его мыслью было, что она тоже арестована.
Через пять минут томительной неизвестности оказалось, что он ошибся.
«Зина, – говорилось дальше в письме, – поехала в Дубравник зондировать [1] почву и посмотреть, нельзя ли устроить побег Бориса».
– А, вот они что замышляют! Я так рад! – сказал Андрей. – Тем скорее надо мне ехать.
За сообщением об участи Бориса следовал список других жертв, попавшихся в руки полиции; говорилось также о предстоящих процессах и о том, что предвидятся суровые приговоры, судя по тайным сведениям, полученным от официальных лиц.
Грустные известия о заключённых товарищах передавались кратко, деловым тоном, как составляются реляции об убитых и раненых после сражения.
Трагизм подпольной борьбы просачивался капля по капле. Не было возможности проглотить сразу горькую чашу; каждая особенно печальная весть вызывала у читающих невольные восклицания, но они спешили дальше, сдерживая чувства.
Чтение шло теперь гораздо быстрее. Шифр Жоржа становился правильнее, разбирать его сделалось легче.
После печального перечня потерь и жертв перешли к более приятной теме; в кратких словах, но со свойственным ему энтузиазмом Жорж рассказывал о быстрых успехах движения вообще, указывая на широкое брожение умов, развивавшееся решительно всюду. Его слова действовали, как звук трубы, призывающей к новой битве от покрытого трупами поля сражения, или как вид залитого солнцем пейзажа по выходе из катакомб. Жизнь со всеми ее бурными волнениями эгоистично вступила в свои права, и, несмотря на тяжёлое впечатление от письма, они окончили чтение его бодрее, чем можно было ожидать.
– Да, я уверена, что скоро заварится каша! – воскликнула радостно Лена, хотя она была правоверной народницей и всё, на что намекал Жорж, шло вразрез с ее программой.
Она встала и принялась ходить взад и вперёд по комнате, чтобы расправить онемевшие члены. Затем взяла письмо, осторожно посушила его над лампой и зажгла спичку с очевидным намерением сжечь его.
– Подождите, – остановил ее Андрей быстрым движением.
– Почему? Разве вы не списали адресов?
– Списал, но мне хотелось бы сохранить письмо еще на время.
– Зачем? Чтобы оно попалось в чужие руки? – резко ответила девушка.
Андрей возразил, что такого рода предосторожности излишни
