Но не для всех кризис означал лишения и страдания. В те дни, когда рушилась биржа, председатель национального комитета демократической партии крупный бизнесмен Дж. Рэскоб говорил корреспонденту «Нью-Йорк таймс»: «Предусмотрительные вкладчики сейчас покупают акции в огромных количествах и получат приличную прибыль, когда эта истерия окончится и когда наш народ получит возможность с более спокойной обстановке оценить огромную устойчивость бизнеса благодаря прочности основных экономических условий в нашей великой стране». В сущности, так оно и вышло. К 1932 году 59 процентов национального богатства сосредоточились в руках одного процента населения. Мы привыкли судить о великом кризисе 1929–1933 годов по таким книгам, как «Гроздья гнева» Дж. Стейнбека, по таким фильмам, как «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?». Но в эти же годы строился «Эмпайр стейт билдинг», 102-этажный небоскреб, который был торжественно открыт 1 мая 1931 года, в самый разгар кризиса.
Яхонтов не пострадал от кризиса. На бирже он не играл, усвоив в начале своего американского житья, что бизнес — не его занятие. Взносы за дом он мог вносить по-прежнему аккуратно: текущие заработки его не уменьшились, а даже увеличились. В сезон 1929–1930 годов он имел много ангажементов. В основном Виктор Александрович читал лекции о Дальнем Востоке и о Советском Союзе. Личные впечатления, разумеется, делали его выступления интереснее. К тому же он стал одним из немногих, кто мог на основании собственного опыта сравнивать Россию царей с СССР. Словом, спрос на него был большой.
Продвигалась и книга. К сессии института политики в Вильямстауне летом следующего, 1930 года рукопись была практически готова. Там Яхонтов намеревался обсудить ряд деталей с некоторыми специалистами. К приятному удивлению Виктора Александровича на этот раз в Вильямс-колледж были приглашены советские представители. Это были работники «Амторга» во главе со своим руководителем Богдановым. Яхонтову сказали, что их приглашения активно добивался мистер Ли, служащий у Рокфеллера специалистом по связям с общественностью (паблик рилейшнз). Нетрудно было сделать вывод, что уже и большой бизнес Америки начинает проявлять интерес к ведению дел с Советским Союзом. Благожелательно встретили посланцев СССР и некоторые «киты» «большой прессы»: издатель влиятельной газеты «Крисчен сайенс монитор» мистер Эббот и президент информационного агентства Юнайтед Пресс мистер Бикел. Как со старыми знакомыми встретился с советскими гостями инженер Купер, который консультировал проект Днепростроя. Времена менялись. К переменам подталкивали и впечатляющие успехи Советского Союза, и кризис. Но менялись времена медленно. Как бы испугавшиеся собственной смелости, организаторы института в качестве «противовеса» советским представителям пригласили фашиствующего журналиста Шеффера, которому дорога в СССР была закрыта.
Воспользовавшись сессией, Виктор Александрович договорился с несколькими специалистами, чьим мнением он дорожил, чтобы они прорецензировали его рукопись. Отзывы были положительные, но друзья настоятельно советовали Яхонтову постараться подкрепить свои рассуждения и выводы включением в текст дипломатических документов. Для этого надо было ехать в Москву и добиваться доступа в архивы Наркоминдела СССР. А допустят ли его? И сколько придется ждать решения? Но все равно надо ехать. Что-то обязательно найдется в научных библиотеках, все равно без поездки не обойтись. И тут с совершенно неожиданной стороны пришла если не полная уверенность в успехе, то, во всяком случае, твердая надежда. Яхонтов случайно встретил Федора-Фреда. Федя рассказал, что у них на фабрике большие сокращения, оставшиеся, и он в том числе, молят бога, чтоб предприятие совсем не закрылось. Воспользовавшись трудными временами, хозяин закрутил гайки. Теперь Фред работает больше, выматывается страшно, а платят ему меньше. Яхонтов рассказал, зачем собрался в Москву, а Фред вдруг предложил свою помощь:
— Помните Мартенса? Я же вас знакомил. У меня его адрес есть. Он в Москве большой человек, что надо сделает. Давайте я ему письмо с вами передам. Мы с ним переписываемся.
Яхонтов вспомнил, что еще в 1919 году Фред познакомил его с Людвигом Карловичем Мартенсом. Он был назначен официальным представителем Советской России в Нью-Йорке. Через него шли переговоры о возвращении на Родину дореволюционных эмигрантов — крестьян и рабочих. В 1921 году американские власти заставили Мартенса уехать. Сейчас он в Москве руководит каким-то научным институтом, а также изданием Технической энциклопедии. Оказывается, русские рабочие в Америке его помнят, пишут ему, а он отвечает. Чем черт не шутит, подумал Яхонтов, а вдруг и впрямь поможет. И он взял письмо у Фреда.
В январе 1931 года Яхонтов во второй раз приехал в Советский Союз. Две недели провел он в Москве, занятый усердным трудом в библиотеках и архивах. Доступ в НКИД обеспечил Мартене. К нему Виктор Александрович обратился сразу же по приезде в Москву. Мартенс с удовольствием прочитал послание Федора, стал расспрашивать о судьбе его друзей из числа русских рабочих в Нью-Йорке. К стыду своему, Яхонтов смог ответить не на все вопросы: занятый сверх меры, он ослабил связь с этими людьми, давно не был у Фреда в клубе. Он откровенно сказал об этом. Мартенс грустно усмехнулся: того клуба уже нет. Кризис — помещение пришлось продать. Многие без работы. Яхонтову стало ужасно неловко… Любезный Людвиг Карлович дал Яхонтову рекомендательное письмо, где охарактеризовал его наилучшим образом, и Виктору Александровичу были даны подлинники интересующих его договоров с разрешением скопировать.
В этот приезд Яхонтов застал в Москве день памяти Ленина. К недавно перестроенному, теперь гранитному Мавзолею тянулась длинная очередь. На этот раз Виктор Александрович был один и решился пойти в Мавзолей. Он думал, что в очереди люди будут рассказывать о встречах с Лениным, о его роли в их жизни, о чем-то пусть косвенно, но связанном с Лениным. Его поразило безмолвие очереди. Случайные, краткие, вполголоса, разговоры смолкали, когда близился Мавзолей. Люди были сосредоточенны. Они думали, мысль билась в их глазах, отражалась на их лицах. Но они молчали. Яхонтов думал о том, что надо бы Западу вглядеться в эту очередь, в этих людей, которых никто не заставлял приходить сюда в январский мороз. Многие, очень многие из них были плохо одеты. У самого входа в Мавзолей Виктор Александрович оглянулся и всем существом своим ощутил, что это не случайная очередь людей, ставших один за другим без всякого подбора, — молодые мешались со старыми, хуже одетые — с одетыми хорошо, русские — с нерусскими, военные со штатскими… Он ощутил единство всех их, почувствовал, что это и есть народ. Народ шел к Ленину.
В Мавзолее все посторонние мысли о Западе и его превратных представлениях сами собой куда-то исчезли. Яхонтов сосредоточился на одном: за краткий миг встречи лучше запомнить лицо Ленина. Яхонтов тогда еще ни с кем не говорил о Ленине и не знал, что каждый воспринимает его близким к себе по разным причинам, ибо личность Ленина громадна. Трибуны видят в нем трибуна, воины — воина, ученые — ученого, добрые люди — доброго человека. А злые люди к Ленину не ходят. Зачем им отстаивать очередь на морозе. И еще подумал Виктор Александрович, что с точки зрения России — жив Ленин. А он, Яхонтов, жив ли? Не умер ли он для России?
В тот день у него пропал билет в театр. После Мавзолея ему нужно было остаться одному. Он мерил шагами свой номер в «Гранд-отеле» и думал, думал.
…И в этот раз Яхонтов не утерпел и выехал из СССР через Ленинград. (О боже, сколько лет он не видел родного города зимой!)
В 1931 году утвердился авторитет Яхонтова как специалиста по дальневосточным проблемам. Этому способствовал ход мировых событий. Через месяц после того, как книга. Яхонтова «Россия и Советский Союз на Дальнем Востоке» вышла из печати, Япония вторглась в Маньчжурию. Агрессия Токио вызвала подъем интереса к дальневосточному региону. На гребне этого интереса книга вызвала гораздо больший резонанс, чем на это рассчитывал автор. Кроме того, успех книги вводил Виктора Александровича в круг англоязычных авторов. Сразу увеличилось число заказов на статьи, рефераты, обзоры и, конечно, лекции. Вот так и получилось, что в Америке в целом положение продолжало ухудшаться, в то время как у Яхонтова оно крепло. Но чтобы поддерживать этот благоприятный процесс, приходилось много работать.
К сожалению, тускло прошла сессия в Вильямстауне. Лондонский профессор Грегори, который вел «круглый стол» по экономическим проблемам, даже не упомянул о существовании социалистической плановой экономики, вообще о СССР. Не потому ли, что сравнение таких фактов, как падение производства на Западе и его невиданный рост в Советском Союзе, было бы невыгодно профессору-антисоветчику?
