Віталик — доброволець. У нього дві вищі освіти. Пішов, бо «комусь треба». Дружини й дітей не має.
— А як буде мир, подумаю і про сім’ю.
Віталик показує мені повалену телевежу. Неподалік телевежі — розриті могили з дерев’яними дощечками. Тут ховали загиблих у бою за Карачун солдатів, коли не було можливості вивезти тіла. Тепер солдатів перепоховали.
Отруйні ягоди війни
З гори відкривається чудовий вид на Слов’янськ і Краматорськ. На горі Карачун розумієш: якби армія була карателями, то могла звідси хоч зрівняти обидва міста з землею. Обидва — як на долоні. Вночі, казали солдати, особливо гарно. Вночі вже знову все світиться.
— А з тих кущів, — Віталик показує вниз по схилу, — досі стріляють. І ходять усякі. Сигнальні ракети вічно спрацьовують. Особливо вночі.
— А зараз — це наші ходять отам між кущами? — я непокоюсь і відходжу від краю прірви.
— Зараз наші. Сапери. Тут стільки всякого...
Через кілька хвилин до Віталика підходить один із саперів і показує те, що має в руках:
— Если не знать, как собирать — можно остаться без того, чем собираешь. — Сапер гмукає: — Ядовитые ягоды войны.
Уявляєш, як дітям?
— А уявляєш, як дітям? Ми, як малі були, любили то на яблуню, то в малину залізти. А тут попробуй залізь кудись. Хто знає, де розтяжки? — каже чоловік із позивним Карась.
Карасю 34 роки, в цивільному житті охоронець. Із Василькова.
— Я хочу, щоб моя дитина не боялась вийти погуляти з друзями. А ти подивись, як тут.
Карась прийшов у військкомат добровольцем, але попросив, щоб його взяли як мобілізованого. Це, бодай теоретично, дає більші гарантії:
— Якщо, не дай бог... — Карась спльовує через плече, — то родині компенсація.
Карась, як і Віталик, заговорює про «карателів». Якщо Віталик казав мені, що жодного разу на блокпостах не чув поганого слова від місцевих — то Карась стверджує:
— Різні є люди. Хтось нормальний. Але приходять іноді на блокпост провокатори. Всякого наслухаєшся. Дуже образливі слова. Але навіть якщо тобі в обличчя плюнуть — ти не солдат, якщо піддався на провокацію. Ніколи — ніколи не можна навіть спрямовувати зброю в бік мирного населення.
Карась — далеко не єдиний тут — каже про «провокації сепаратистів», але справжнім ворогом вважає Росію.
В ті дні — тільки й розмов, що про «Гради» з боку російського кордону.
Сам подивись на цих «карателів»!
— Ніколи не думав, що свою молодість проведу на полігоні. Война, сама настояща война, — каже Дизель.
Дизелю 24 роки, він слюсар і токар з Трипілля. Дитині 2 роки 4 місяці. Дизеля призвали.
— Спершу казали: 45 днів. Але, судя по разговорах, нема ким нас замінити.
Дизель із Карасем, доповнюючи один одного, розповідають про забезпечення. Бронежилети, форма — є, але все не завдяки державі чи військкоматам, а через волонтерів і спонсорів. Через це форма, звісно, в усіх різна.
Зампотилу був схожий на героя вестерна, наприклад.
— Більше допомагають люди, а не держава, — каже Карась. — Волонтери. Тільки нада, щоб привозили індивідуально. А то... — він хмикає, — губиться.
Комусь бронежилет купили роботодавці. Комусь — місцева влада. Комусь — скидалися всім селом.
Але, на відміну від бронежилетів чи ось генераторів або приладів нічного бачення, військову техніку для батальйону спонсори й волонтери купити не можуть.
— Які «карателі»? Ти подивись на цих «карателів»! — іронізує Дизель. — У нас колгоспна техніка. Чи он, глянь: шкільні автобуси.
Справді, автобуси — як не шкільний, то службовий «пазик», машини — ГАЗони.
— Броні мало, — каже Дизель. — І то як не один, то інший заглохне. Чи закипить. Встидно дивитись. Сьогодні Яценюк приїжджав. Жалко, я не застав. Хотів йому поставити пару питань.
Як і Яценюк, ми не хотіли кулю в лоб, тож назад поїхали до настання пітьми.
Артем Чапай, Insider
18 липня 2014
20 июля появляется сообщение о том, что Игорь Стрелков сложил с себя обязанности «министра обороны» ДНР и уехал из Донецка. Его место занимает тренер из Федерации дзюдо Донецкой области, подполковник Владимир Кононов с позывным Царь.
Что случилось с лидерами и идеологами ДНР во время антитеррористической операции
Вокруг Донецкой областной госадминистрации больше нет баррикад. Ни одной. Нет и сцены, с которой обычно представители «временного правительства» «Донецкой народной республики» вещали последние новости «сопротивления». Людей здесь тоже почти нет. От былой крепости осталось только пара палаток да несколько флагов с символикой «Новороссии» и «Русской православной армии».
На входе в администрацию сонные автоматчики проверяют у посетителей сумки. Само помещение ОГА пустует. Там, где раньше волонтеры ДНР нарезали бутерброды и громко зазывали парней с дубинками на чай, теперь тишина. На пятом этаже в холле стоит одинокая пальма, навевая на мысль о необитаемом острове. О том, что нога человека здесь еще недавно ступала, напоминает мусор. Пытаюсь найти «правительственных» чиновников, с которыми еще недавно общалась в этих стенах, но безуспешно — кабинеты заперты или пустуют.
В холле на втором этаже расположен медпункт, в нем сегодня тоже пусто, если не считать сидящего на подоконнике мужчину в шортах. Мужчина курит, стряхивая пепел прямо на пол. По соседству с медпунктом находится «отдел пропаганды и агитации». В маленькой комнате теплится жизнь. Заглядываю за картонные ящики и упаковки бумаги для принтера: полный парень с невыразительным лицом, по которому невозможно прочесть возраст, барабанит по клавиатуре. Похож на программиста. Встречаемся взглядами.
«Программиста» зовут Максим. Ему 35 лет, он убежденный сторонник ДНР. Начал работать на «республику» в отделе агитации и пропаганды сразу, как только была захвачена областная администрация. Теперь он один из главных авторов листовок и брошюр, словом, «теоретик революции».
— Наша повестка дня сейчас — изменить представление о ДНР как о террористической организации, — округлым басом излагает теоретик.
Максим делает большой глоток из чайной чашки, задумывается и в тот момент, когда я решаю, что он уже все сказал и продолжать беседу не собирается, вдруг произносит:
— Вообще-то перед нами стоит дилемма: оставаться работать при ДНР или уходить в «Новороссию», — Максим поднимает на меня глаза, как будто ждет совета.
Мне, признаться, не очень близка драма внутреннего выбора идеолога, поэтому молчу. Максим клюет носом, вероятно, одобряя какое-то свое решение:
— Хотя, честно говоря, все равно, как эта организация будет развиваться. Главное, чтобы мы не остались в составе Украины. Они ж хотят нам смерти, как мы сможем после такого вместе жить? Или они думают, что после гражданской войны все наладится?
Вступать в дискуссию с идеологом ДНР, который только что, не вставая со стула, совершил эмиграцию в «Новороссию», в мои планы не входит. Вежливо попрощавшись, продолжаю путешествие по главному осиному улью сепаратизма.
Вход на одиннадцатый этаж, где раньше ежедневно проводились заседания «временного правительства» ДНР, охраняют несколько суровых бородатых мужчин с автоматами. Судя по форме, это бойцы известного батальона «Восток», которыми руководит бывший глава донецкого спецподразделения «Альфа» Александр Ходаковский.
— Во сколько здесь сегодня собрание? — наивно спрашиваю я.
Охранники ухмыляются и молчат.
— А Пушилин тут? — спрашиваю, чтоб что-то спросить. Ответ на самом деле мне известен.
— Пушилин? — то ли переспрашивает, то ли передразнивает один из бойцов и начинает гоготать.
— Пушилина здесь нет. Давно, — объясняет другой и добавляет: — Кстати, вы не первая, кто задает такие тупые вопросы.
Где Пушилин
Он уехал из Донецка в начале июня, сразу после того, как в центре города был застрелен его помощник Максим Петрухин. 11 июня председатель президиума «Верховного совета» ДНР Денис Пушилин стал одним из главных героев московского митинга, посвященного поддержке «Новороссии». В те дни я была в Москве. Столица готовилась к празднованию Дня России: по центру расхаживали люди с георгиевскими ленточками и флагами, по периметру Красной площади полицейские налаживали рамки металлоискателей. Пушилина встречали как борца за свободу Донбасса от «киевской хунты», возвращающего исконно русские земли под крыло России.
Пушилин — низкорослый круглолицый мужчина с пухлыми губами и бегающим взглядом — стоял на сцене в недорогой куртке. Переминался с ноги на ногу, на лице застыла неловкая улыбка. Когда ему дали слово, он произнес своим фирменным шепелявым говором что-то стандартное о единении с русским миром.
