Екатерина еще не знала, лишь догадывалась, что с ней может сделать подлинное чувство, какими красками озарить мир вокруг, как превратить человека, еще вчера совершенно постороннего, в того самого, без которого весь мир пустыня…
К сожалению, Екатерина пока не знала, что иногда прихода этого самого чувства ждут годами. Ждут, принимая за него куда более мелкие порывы естества. Что иногда великую любовь могут не разглядеть, высмеять, уничтожить и лишь по прошествии многих лет понять, что то самое, великое чувство было походя растоптано в угоду сиюминутных прихотей.
Однако как же быть? Мысли Екатерины вновь вернулись к давним зарокам и к зарокам новым. Что бы ни вытворял Петр, ей следует помнить, что ее главное предназначение – рождение наследников, что лишь после появления первенца поймет императрица, что не врага она обрела, выписав принцессу из крошечного Цербста, а смиренную и верную подданную.
Да и для нее рождение ребенка станет по-настоящему великим событием. В нем найдет она продолжение себя, быть может, в чем-то более совершенное, чем она сама. Екатерина чувствует, что сможет отдать детям все, что знает, чему уже научилась и чему будет учиться всю жизнь, в них обретет смысл своей жизни – в их воспитании и образовании.
Теперь уже, правда, великая княгиня даже не пыталась мечтать о том, что сделает своих детей просвещенными монархами, любящими, вдобавок, свою страну и свой народ, желающими одного лишь добра каждому своему подданному и отдающими себя без остатка служению народу! Ибо жизнь при дворе, бесконечные интриги и сплетни яснее ясного показали девушке, что такой монарх должен родиться не в дворцовых стенах и не в них провести свое детство. Чтобы и в самом деле знать свою страну, любить народ, служить ему, надо родиться как можно дальше от дворцов и как можно ближе к этому самому народу. Что ни в коем случае не следует считать свой народ детьми, способными лишь безмолвно подчиняться, но не способными ни к каким серьезным деяниям.
Из «Собственноручных записок императрицы Екатерины II»
Великий князь по природе умел скрывать свои тайны, как пушка свой выстрел, и, когда у него бывало что-нибудь на уме или на сердце, он прежде всего спешил разсказать это тем, с кем привык говорить, не разбирая, кому это говорит, а потому Его Императорское Высочество сам разсказал мне с места все эти разговоры при первом случае, когда меня увидел; он всегда простодушно воображал, что все согласны с его мнением и что нет ничего более естественнаго. Я отнюдь не доверила этого кому бы то ни было, но не переставала серьезно задумываться над ожидавшей меня судьбой. Я решила очень бережно относиться к доверию великаго князя, чтобы он мог, по крайней мере, считать меня надежным для него человеком, которому он мог все говорить, безо всяких для себя последствий. Это мне долго удавалось. Впрочем, я обходилась со всеми как могла лучше и прилагала старание приобретать дружбу или, по крайней мере, уменьшать недружелюбие тех, которых могла только заподозрить в недоброжелательном ко мне отношении; я не выказывала склонности ни к одной из сторон, ни во что не вмешивалась, имела всегда спокойный вид, была очень предупредительна, внимательна и вежлива со всеми, и так как я от природы была очень весела, то замечала с удовольствием, что с каждым днем я все больше приобретала расположение общества, которое считало меня ребенком интересным и не лишенным ума. Я выказывала большое почтение матери, безграничную покорность императрице, отменное уважение великому князю и изыскивала со всем старанием средства приобрести расположение общества.
Что касается великаго князя, то он был большей частью в своей комнате, где один украинец, его камердинер, по имени Карнович, такой же дурак, как и пьяница, забавлял его, как умел, снабжая его, сколько мог, игрушками, вином и другими крепкими напитками, без ведома Чоглокова, котораго, впрочем, все обманывали и надували. Но в этих ночных и тайных попойках великаго князя со своими камердинерами, среди которых было несколько калмыков, случалось часто, что великаго князя плохо слушались и плохо ему служили, ибо, будучи пьяны, они не знали, что делали, и забывали, что они были со своим господином, что этот господин – великий князь; тогда Его Императорское Высочество прибегал к палочным ударам или обнажал шпагу, но, несмотря на это, его компания плохо ему повиновалась, и не раз он прибегал ко мне, жалуясь на своих людей и прося сделать им внушение; тогда я шла к нему и выговаривала им всю правду, напоминая им об их обязанностях, и тотчас же они подчинялись, что заставляло великаго князя неоднократно говорить мне и повторять также Брессану, что он не знает, как я справляюсь с его людьми; что он их сечет и не может их заставить себе повиноваться, а я одним словом добиваюсь от них всего, чего хочу. Однажды, когда я вошла с этой целью в покои Его Императорскаго Высочества, я была поражена при виде здоровой крысы, которую он велел повесить, и всей обстановкой казни среди кабинета, который он велел себе устроить при помощи перегородки. Я спросила, что это значит; он мне сказал тогда, что эта крыса совершила уголовное преступление и заслуживает строжайшей казни по военным законам, что она перелезла через вал картонной крепости, которая была у него на столе в этом кабинете, и съела двух часовых на карауле, сделанных из крахмала, на одном из бастионов, и что он велел судить преступника по законам военнаго времени; что его лягавая собака поймала крысу и что тотчас же она была повешена, как я ее вижу, и что она останется там, выставленная напоказ публике в течение трех дней, для назидания.
Глава 18
Обретения и потери
«Никому не пожелаю такого: называться женою мужа-ребенка…»
Увы, это была чистая правда – в поведении Петра было куда больше от злого подростка, который ищет возможности устроить какую-нибудь каверзу пообиднее. Но все же он был к тому же и великим князем, а потому забавы его становились все многолюднее и утомительнее: развод караулов по ночам, шумные игры длиной в целые сутки, с которых придворные не могли сбежать ни на миг. Екатерине все чаще приходила в голову мысль, что он намеренно вовлекает ее в самые грязные из своих затей, чтобы потом прилюдно если не издеваться, то уж, как минимум, обвинять в том, что она не смогла удержаться в рамках, приличествующих великой княгине.
– Дражайшая моя супруга! Приглашаю вас присоединиться к моей новой затее – кукольному театру.
Пиеса, представленная сегодня вечером, будет столь же занимательна, сколь и поучительна.
Понятно, что от этого приглашения отказаться нельзя. Но как же согласиться участвовать в новой затее супруга, если заранее знаешь, что ничего, кроме гадости и мерзости, означенный супруг придумать не в состоянии?
Екатерина присела в книксене:
– Повинуюсь, великий князь. Где вы желаете устроить театр?
– А он уже устроен. Пров и Прохор сколачивают скамейки.
Провом и Прохором Петр называл капралов лейб-гвардии Измайловского полка, приставленных для охраны молодой четы. Оба серьезные люди, убеленные сединами, обремененные семьями, они частенько сутками проводили при особе великого князя, если тому приходила в голову «забавная идея» устроить бои по образцу потешных сражений Петра Первого или отправиться вместе со всем двором кататься на лодках да и «затеряться в плавнях», откуда выбираться к берегу, шагая по колено в воде, «невыразимо страдая от мучений, отсутствия воды и самой надежды на спасение». Сегодня, выходит, капралы по капризу Петра превратились в плотников.
– Когда прикажете явиться в ваш театр?
– Милочка, не то чтобы театр. Так, балаганчик…
Екатерина вздохнула. Невыносимый человек, он не делает попыток приблизиться, но и не на шаг не отпускает, играя, словно с живой куклой.
– Когда прикажете явиться в ваш балаганчик?
– На закате, милочка, на закате. Представление позабавит вас, готов держать пари!
– Повинуюсь, ваше высочество, – только и могла сказать Екатерина.
К счастью, она не знала еще, что, командуя сооружением «балаганчика», Петр услышал за стеной голоса: прямо за стеной его «театра» находилась личная столовая его тетушки, Елизаветы Петровны.
Недолго думая, Петр повелел высверлить в забитой двери несколько дырок. Заглянув в одну из них, он увидел императрицу за столом в компании давнего фаворита, графа Алексея Разумовского, в распахнутом парчовом халате. Вокруг находилась дюжина приближенных – императрица спокойна, ушел долгий день, и сейчас она просто женщина в компании давних приятелей и приятельниц.
Очень довольный, что увидел тетушку в столь пикантный миг, Петр решил, что первым представлением его «театра» будет созерцание тетушки Елизаветы за очередным ужином в компании аманта. Быть может, у них зайдет и дальше, чем просто болтовня за бокалами вина. Да, сие должно стать отличной потехой!
