Макарий не мог допустить, чтобы его паства подвергалась такому пагубному влиянию. Однако в своем ходатайстве он ограничился тем, что привел только первую причину.
Собор отнесся к его прошению сочувственно, но решение вынес уклончивое. Макарий добился аудиенции у императора. Тот принял его весьма любезно. Макарий напомнил ему о славе Сиона. Император как будто поддался убеждениям. Не тогда ли у него впервые возникла идея о том, как примирить две противоположности — историю и миф? Новая религия, которой он был так увлечен, имела много привлекательных сторон: она утверждала практичную и вполне пригодную для повседневной жизни этику, проповедуя братство, мир и покорность властям; она обещала заманчивые воздаяния — небесное покровительство, прощение и бессмертие. Но видел ли когда-нибудь Константин разницу между рассказами о событиях в Галилее и мифами об олимпийских богах? А теперь он впервые стоял лицом к лицу с человеком, который хранил и держал в руках тот самый терновый венец, которым был увенчан триста лет назад умирающий Бог.
— А ты в этом уверен?
— Ну конечно же, великий император. Его с самого того дня хранила иерусалимская церковь. Мария сама подобрала его и принесла домой. Потом они увезли его в Пеллу и вернулись вместе с ним, когда законы были смягчены. Ты знаешь, у нас есть еще копье, которым Ему пронзили бок, и много других реликвий в том же роде.
— Потрясающе, — произнес император и добавил вечную жалобу всех власть предержащих: — Почему мне об этом никогда не говорили?
Макарий рассказал ему об Иерусалиме — о том, как, невзирая на все перипетии истории, христиане не оставляли этот город ни когда он был разрушен, ни после того, как отстроили его заново; как они хранили, передавая из поколения в поколение, тайну святых мест. Он рассказал ему про Гефсиманские сады, про комнатку на втором этаже, где состоялась Тайная Вечеря, про крестный путь от судилища до Голгофы.
А потом он, совершенно естественно, заговорил о том главном, что было у него на уме. Он приехал в Никею, надеясь, что кто-нибудь этим заинтересуется, но на то, что представится настолько подходящий момент, никак не рассчитывал.
— А кроме того, в Иерусалиме находится самое святое из всех святых мест — гробница.
— Ты знаешь, где она?
— С точностью до нескольких шагов. Это место застроил двести лет назад император Адриан, когда закладывал новый город. Говорят, он сделал это нарочно, чтобы препятствовать Его почитанию, и назло верующим построил там храм Венеры. Но я сильно сомневаюсь, что он знал об истории этого места. Христиане ходили туда только по одному или по двое после наступления темноты и хранили тайну, боясь, что власти уничтожат гробницу. На самом же деле они спасли ее. Я думаю, что строители намечали планы застройки просто по карте и об этом даже не думали. Провидению было угодно, чтобы над гробницей что-то построили, — ведь ее могли с таким же успехом снести. А теперь не так уж сложно вскрыть ее снова.
«Не так уж сложно»... Сколько раз Макарий смотрел на эту обширную, всегда заполненную людьми террасу, с болью в сердце думая о том, что скрыто под ней! Деревья в маленьком садике рядом с храмом выродились и измельчали, камни террасы были выщерблены, заменены новыми и опять выщерблены, даже статуя богини за два столетия одряхлела и уже не так поражала своим бесстыдством. По всему здесь видно было, что это навечно. Что там говорить о вере, которая сдвигает горы! Казалось, никому не под силу здесь что-то изменить, и сокровищу христиан уже никогда не суждено вновь увидеть свет.
Так думал Макарий в дни гонений. Но теперь повсюду звучали трубы, возвещающие победу, и он разговаривал с императором — воплощением земной власти. Все не так уж сложно, надо просто разгрести кучу мусора — так представилось это императору. Он отдал приказ с такой же легкостью, с какой домохозяйка велит разобрать вещи в шкафу.
— Ну конечно! — воскликнул он. — Начинай немедленно, как только вернешься к себе. Я распоряжусь, чтобы тебе предоставили столько рабочей силы, сколько понадобится. Сделай все как следует. Смотри, не подкачай.
Не подкачал ли он? Этот вопрос постоянно мучил Макария, заставляя его снова и снова копаться в своей незапятнанной совести, чтобы понять, где была допущена ошибка. Уже год прошел после той беседы в Никее. То, что было сделано с тех пор, поражало воображение, — однако радости Макарий не испытывал.
Первые раскопки не представили особых трудностей. Холм, на который всегда указывали христиане как на место распятия и воскресения, находился почти в центре нового города. От прежней городской стены, которая когда-то проходила неподалеку, сейчас не осталось и следов. На ее месте стояли новые кварталы Аэлии Капитолины, распространившиеся за пределы старого города, — прямоугольный участок, заложенный строителями среди холмов и долин, руин и пересохших каналов. С таким же успехом он мог находиться и в Британии, и в Африке — стандартный городок II века, с небольшим гарнизоном. Храм Венеры, садик при нем и перекресток пришлись на то место, где когда-то была небольшая лощина между каменистыми холмами. Строители Адриана завалили ее мусором — недостатка в нем не было — и выровняли. Теперь строители Константина убрали этот мусор. Распознать первоначальные каменистые склоны, наткнувшись на них, было нетрудно. Не прошло и нескольких месяцев, как все было расчищено, и стали хорошо видны оба холма и лощина. Тот холм, что пониже, и был Голгофой. В тридцати локтях от него, посередине противоположного склона, находилась гробница: ступенька, ведущая вниз, вертикально стоящая скала, вырубленная в ней низенькая дверь, небольшая проходная комнатка и внутренняя погребальная камера, где когда-то лежало Божественное Тело, — все в точности так, как и представлял себе Макарий.
Бесчисленное множество раз он мысленно проходил по дороге, ведущей на Голгофу, останавливаясь там, где останавливался обессиленный Христос. Он стоял, потрясенный до глубины души, перед тремя крестами, а потом, дождавшись, когда все остальные разойдутся, вместе с Марией Магдалиной и Матерью Божьей шел к двери гробницы с приваленным к ней камнем. Этот каменистый уголок стал для него как родной дом, как возвращенное ему бесценное наследие. И теперь, преклонив колени в этой тесной пещере, он был счастлив.
Сообщение об окончании раскопок было передано Константину огнями, зажженными на сигнальных башнях, которые стояли цепочкой от Кесарии до Никомедии. Оно пришло как раз вовремя: Константин только что вернулся из Рима, куда ездил отдохнуть, — вернулся раздраженный, удрученный и одинокий. Ему просто необходимо было что-нибудь в этом роде — еще одна блестящая победа, еще одно чудо. И вот оно совершилось — несомненное свидетельство того, что, какие бы темные дела ни творились когда-то на Палатине, они прощены и забыты и что он снова осенен сияющим ореолом Божьего благоволения.
Он тут же написал восторженное письмо Макарию:
«Как любит нас Господь! У меня не хватает слов. Нам, чьи враги повержены, а души чисты, теперь явлено то, что было скрыто на протяжении поколений, — гробница, подлинное напоминание о Страстях Господних и Воскресении. Это превышает всякое воображение. Вот доказательство того, как правильно мы поступили, приняв христианскую веру. Присмотри за тем, чтобы там опять не восстановили этот идолопоклоннический храм. Вместо него мы построим церковь — самую прекрасную в мире, другой такой не будет нигде. Вы должны об этом позаботиться — ты, наместник и Драцилиан. Вы получите все, о чем только попросите. Сколько понадобится колонн? Сколько мрамора пойдет на все остальное? Церковь должна быть прочной и великолепной. Напиши мне, что тебе послать. Это единственное в своем роде место, и оно заслуживает особой заботы. Какая, по-твоему, должна быть крыша — куполом или плоская? Если куполом, то он должен быть позолочен. Посчитай, сколько нужно будет золота, и пришли расчет как можно скорее. А как насчет балок и деревянной отделки, если ты решишь делать крышу плоской? Сообщи мне. Благослови тебя Господь, дорогой брат мой».
Именно это письмо, исполненное благоволения, встряхнуло епископа и нарушило его тихое ликование. Восторги императора встревожили его. Макарий понял, что прежним временам уже не вернуться. Скоро придет конец этому мирному уголку, где он мог предаваться благочестивым размышлениям и наставлять немногочисленную местную паству. Сюда нахлынут паломники. Нужно будет что-то сделать, чтобы обеспечить сохранность святых мест, и подумать, где размещать приезжих. Но больше всего напугали его слова о церкви, «самой прекрасной в мире» — и это из уст того, кто уже поразил Европу размахом церковного строительства, кто в одном только Риме потратил на церкви столько денег, что на них можно было бы содержать целую армию, кто сейчас планировал огромное строительство в Византии. Что понимал Макарий, провинциальный священник, большую часть своей жизни прятавшийся от стражников, в порфировых плитах и позолоте?
